Грех совести - Нина Еперина

Саша вздохнул и задумчиво опустил голову, что дало Алле возможность посмотреть на него прямо, во все глаза. Поэтому и рассматривала она его в эту минуту как-то по-особому, как бы соприкоснувшись с ним душой, тем более, что вместе со вздохом его глаза зацепились в задумчивости и не смотрели на нее. Можно было позволить себе посмотреть на этого молодого мужчину откровенно и не стесняясь. Что-то в нем было до такой степени открытое, что притягивало к нему взоры многих людей в этом ресторане. Он производил впечатление человека откровенного и абсолютно честного не только в поступках, но и в мыслях. Сама Алла такими качествами не обладала. Если сказать честно самой себе, она всю свою жизнь хитрила и изворачивалась не потому, что это был ее стиль поведения, а потому, что так себя вели все знакомые и подруги. Даже ее родители, в принципе честные люди, все равно хитрили и как-то ловчили, делая вид, что они люди честные и положительные. А Саша вел себя так, как будто он был честен от природы, от чистого сердца и взаправду! Это ей очень импонировало! Очень! Таких мужиков Бог ей еще не подгонял. Пауза затягивалась, и Алла разбудила ее сама:

– Что мы все о грустном да о грустном? Лучше расскажите мне хороший анекдот.

– Да я все анекдоты знаю только матерные, гомодральские…

– А вы матерный, а где соленые слова, там говорите тум-ба.

– Тогда вместо анекдота будет одно только тум-ба и тум-ба, как в старом анекдоте про хор Пятницкого, везущего свой репертуар эмигрантам за бугор.

– Тогда я расскажу еще что-нибудь смешное о себе. Я это дело обожаю.

– Интересно, интересно. Я вас слушаю, – сказал вдруг Саша голосом нашего самого первого президента. Это было так потрясающе похоже, что они дружно рассмеялись.

– А вы еще и пародист?

– А я вааще на усе руки, как тот азэбрайжанец на Московском рынке, и ета правильна! Правда, Раиса Максимовна?

На них смотрели посетители с ближайших столиков и улыбались. Всем понравилась Сашина выходка.

– А еще кого вы можете пародировать?

– Авдотья Никитична, вы меня просто поражаете! О-хо-хо-хо-хо! Вы же знаете, что суть в подъезде! – выдал Саша и сделал глазками.

Народ вокруг засмеялся громче. Алле нравилось, что все вокруг смеялись очень доброжелательно, как близкому другу или хорошему знакомому, значит, его здесь действительно знали и любили. Она смотрела на него, и в ее душе все пело и ликовало! Он был необыкновенно хорош! Вот бы ей такого мужика! Все бы отдала за одну ночь! Но это только мечты!

– Мечты, мечты, где ваша сладость, – сказала она сама себе и спохватилась, потому что сказала вслух.

– Вы мне? – тут же спросил Саша, улыбнулся вдруг, но улыбнулся очень обещающей улыбкой.

– Ой! Проговорилась! – Алла сделал круглые глаза, смутилась, ужалась головой в плечи, улыбнулась скромной улыбкой школьной учительницы из провинции и прикрыла рот ладошкой.

– Ну и хорошо. Все сразу ясно и понятно. Если вы, конечно, Раиса Максимовна, не против? – опять заговорил он под экс-президента.

– Она против? – указала Алла сама себе в грудь. – Она никогда не сможет отказать такому мужчине и сказать «нет»!

– Может, тогда ну его, этот ужин? Айда на мой чердак! – Он перешел на собственный голос.

– А там туалет есть?

– Есть! Отличное ведро там есть! На десять литров!

– А душ?

– И душ из лейки! На пятнадцать!

– А может, пойдем ко мне в номер? Там точно есть и душ, и туалет.

– Если дама так любит красоты цивилизации, галантный джентльмен не имеет права ей в этом отказать и готов слезть с дерева! Идем… – Он встал со стула, подошел к ее стулу, отодвинул галантно от стола, помог даме подняться, но тут же задумался и добавил: – Но нужно взять конфетно-шампанские аксессуары. На сухую первая ночь будет буксовать.

– Ну, тогда будем смачивать и смазывать! – залихватски сказала Алла, взмахнув рукой не столько для того, чтобы подозвать официанта, а сколько для общего душевного подъема! А может быть, и для того, чтобы поднять настроение самой себе и чтобы не было заметно, что в ее душе его замечание про смазку вызвало не очень приятное чувство. Конечно, она не красавица и ноги не вытекают из ушей, но намекать на то, что без смазки на нее и не залезть, было как-то не очень… Но… виду она не подала. Такой красавец, да еще и молодой, был в ее пятьдесят один уже о-очень большим подарком. А она для него могла оказаться прямо таки антикварной редкостью. Раритетом. Можно было глазики на разные замечания и зажмурить. Нужно было от души радоваться его желанию и постараться изо всех своих зрелых и опытных сил не обращать внимания на то, что он еще очень молод для ее вызревших и мудрых мыслей…

Она же их копила годами… и многими…

Они затоварились в буфете при ресторане шампанским для нее, водочкой для него, конфетами, сухими колбасно-овощными закусками-бутербродами и поднялись на третий этаж, в номер к Алле. Это был обычный двухместный номер с двумя узкими кроватями, застеленными совдеповскими покрывалами с бежево-коричневым, квадратно-гнездовым рисунком.

Алла стала нервничать прямо от двери. Наверное, поэтому вначале никак не могла попасть ключом в замочную скважину, в полумраке коридора царапая ключом вокруг нее по двери и чертыхаясь на себя за свою неловкость. Вместо того, чтобы радостно распахнуться для ее счастья, противная дверь решила выстроить ей забор. Ей, которая так ждала именно такого человеческого счастья всю жизнь…

Когда она наконец-то открыла эту вредную сволочь, злясь сама на себя и свою медлительность, даже не прошла, а проскочила в номер так быстро и стремительно, так на нерве и так резко развернулась около стола, что Саша почти налетел на нее. Получилось очень смешно, а потом вдвойне смешнее, когда они оба метнулись к столу, поставили на него пакеты, остановились напротив друг друга и, как зеленые первоклашки, вдруг оба застеснялись своей спешки, не зная, с чего начинать разговор.

Стояли… и молча смотрели друг на друга…

Самая первая…

Самая первая ночь оказалась острой и запоминающейся навсегда. Все было исключительно ярко, необыкновенно и возбуждающе, было так совершенно не буднично, не пошло до противности, как обычно происходило ЭТО у нее в последнее время. Первая ночь оказалась не «для здоровья». Она была украшена бездной возбуждающих разговоров, особенных интимных шепотков и прочих удовольствий в кровати, тем более узкой. Эти милые интимности сразу же вписали необыкновенную ночь надвигающейся любви на памятнике, который она воздвигала внутри своей жизни, огромными золотыми буквами. Особенно разговоры и прелюдии!!!

Чтобы как-то разрядить обстановку, Алла попыталась сделать все максимально быстро. Но получалось коряво, суетливо и лихорадочно. Попытка занять себя работой, чтобы незаметно, было до какой степени она и боится будущей близости, и хочет ее, со стороны выглядела смешно. Так ей вдруг показалось. Она суетливо, ругая себя в уме, вытирала стол, включала настольную лампу для большего интима и вуализации своих морщинок, потом ее для этого же выключала… Потом передвигала пепельницу туда-сюда, вытаскивала из пакета бутылки, расставляла их на столе очень ровненько и симметрично, как в аптеке… И нервничала…

Потом, немного успокоившись сама внутри себя, специально медленно вскрыла коробку конфет, достала закуску под водочку и разложила ее на тарелке очень аккуратно и ровно… Она тормозила себя в уме, а вместо этого быстренько опять побежала в ванную вымыть стаканы. Мыла их под раковиной и понимала, что суетливость только мешает, заставляя его понять, до какой степени ей хочется быть сегодня с этим необыкновенным красавцем, но ничего не могла с собой поделать. Ноги сами носили ее по номеру. Она на той же скорости выбежала из ванной комнаты и стала вытирать стаканы полотенцем, а потом расставлять их на столе, передвигая то так, то эдак. Общий вид стола ее удовлетворил. Она тут же хватилась открывать бутылки и разливать по стаканам, сама, не ожидая его помощи и ругая себя последними словами…

Он стоял посреди номера и смотрел на ее суету, чуть прищурив глаза, отчего казалось, что он над ней насмехается, особенно ее умелому исполнению вскрытия шампанского без струи в соседа. Она не позволяла себе думать о возможной насмешке с его стороны, поэтому сдвинула тишину сама:

– А что мы стоим? В ногах правды нет, говорит народ и добавляет: стоя только ругаются. Мы же не ругаться пришли? Правильно? – скороговоркой подытожила она свои действия, подавая Саше рюмку и бутерброд.

– Совершенно, действительно. Просто меня всегда в номерах возмущает отсутствие диванов или кресел. Редко где есть. А на кровать садиться как-то неудобно. Вот об этом я и думал, – выкрутился он из создавшейся неловкости.

– А нечего думать. Это же временное пристанище и не подходит под понятие дом, где неудобно сидеть на хозяйской кровати. Это гос-ти-ни-ца! Как в нашей студенческой песне Галича: