Гладиатор - Юрий Волошин

Три дня сидел Иван со своими бойцами в каменном мешке. Он уже бесился от безвыходности положения. Они предприняли несколько попыток вырваться, но лишь потеряли троих, а чеченцев даже не увидели, не то чтобы убить хотя бы одного... Продолжать попытки прорыва было равносильно самоубийству.

Сдаться Иван тоже не мог. Вся его натура протестовала как против самого слова, так и против смысла, в нем заложенного. Иван просто не умел сдаваться. Ему казалось - легче умереть. Правда, в то время он еще не понимал, что такое смерть. Хотя убивал людей не раз и не два. Смерть оставалась для него загадкой, которую он сам себе загадывал не раз, отнимая жизнь у врага...

До той поры ответ давала сама жизнь, предоставляя возможность убивать врагов ныне и впрямь, чтобы когда-нибудь перебить их всех и, наконец, победить...

Но такой ответ уже не удовлетворял Ивана. Все чаще и чаще его посещали сомнения, что когда-нибудь все это кончится: выстрелы, взрывы, удары ножа, кровь, куски человеческого мяса, обгорелые трупы, постоянная настороженность и готовность нанести ответный удар - готовность убить врага, убить даже прежде, чем он сумеет ударить сам, еще только угадав в нем врага, почуяв звериным чутьем. Чеченская война выработала у Ивана такое чутье - способность распознавать врага по внешним признакам, а не по его действиям... Если будешь дожидаться, пока враг откровенно проявит свое намерение тебя убить, долго в Чечне не протянешь... Инстинкт самосохранения в его чеченском варианте заключался в умении выстрелить прежде, чем выстрелит противник, фактически прежде, чем ты мог определить, является ли он твоим противником на самом деле... Стреляешь по движущейся цели, еще не видя, что именно движется...

Только так и остаешься в живых.

Сколько глупых соек и молчаливых ворон Иван перебил, стреляя на шорох в кустах, на шевеление веток, на птичий крик, потому что реагировал прежде, чем успевал понять, что это всего лишь кричит птица.

Иван вновь схватился за голову. Он чувствовал свою вину в том, что его отряд оказался в ловушке. Хотя кто же мог предположить, что это ущелье, с виду точно такое же, как и сотни других, которые им уже пришлось пройти, окажется глухим? Не надо было так долго убегать!

Иван со злостью ударил себя по колену. Теперь и он, и его ребята вынуждены сдохнуть среди этих каменных стен: или от голода, или под пулями чеченцев все равно верная смерть... Еще когда они только сворачивали в эту ловушку, Иван пожалел о том, что они сюда лезут. Какой-то безнадежностью повеяло от узкой щели между скал. Но Иван шел последним, поддерживая постоянный огневой контакт со стрелками Максуда, и ничего уже поделать не мог, хотя и понял, что ошибся. Все его ребята были уже внутри.

Сейчас они молчали, никто не сказал ему ни слова. Хотя многие из них, конечно, понимали, что спрятаться в этом ущелье было не лучшим его решением. Но они все были российскими солдатами, а Россию здесь представлял их командир - Иван. От ее имени он командовал, она дала ему право распоряжаться их жизнями. Он нес ответственность перед ней за судьбу отряда...

На войне проблема правильного или не правильного боевого решения командира существует только для самого командира, но не для солдат. Иначе просто не может быть. Это закон - такой же незыблемый, как законы природы... Каждый боец отряда был пальцем на руке командира. Пальцы сжимались в кулак, когда он принимал решение ударить, и вцеплялись мертвой хваткой в чужое горло, когда командир считал, что нужно задушить врага. И если кулак со всего маха врезался в камень или протянутая к горлу рука оказывалась вдруг в пламени костра, пальцы корчились от боли и молчали, ведь они не могли покинуть руку...

Но Иван не мог не предъявлять счета самому себе.

"Что делать?" - в сотый раз за эти три дня спрашивал он себя и никак не мог найти ответа.

- Андрей! - позвал он высокого, под два метра, парня, наполнявшего водой из ручья свою фляжку. - Выясни, на сколько выстрелов у нас патронов хватит. И скажи еще раз, чтоб без толку не стреляли.

- Да не стреляет никто, - буркнул тот и пошел спрашивать у каждого из оставшихся в отряде людей, кто сколько выстрелов еще сможет сделать.

Минут через десять он вернулся.

- Командир, патронов до хрена, хватит - роту положить... - он запнулся. Ребята говорят: выходить надо отсюда. Консервов пять банок всего осталось. Сдохнем...

- Выходили уже. Да пришлось вернуться...

- Через неделю они нас голыми руками возьмут.

- Андрей, - Иван положил руку ему на шею, ткнулся лбом в его лоб, - мы не сможем выйти отсюда...

- Не психуй, Ваня, мы еще живы, мы еще можем стрелять...

- Нам пиздец, Андрюша! И они, те, что там, за входом в ущелье, это знают. Нам не выйти отсюда. - Иван перешел на громкий шепот. - Сдаться я не смогу. Убей меня, Андрей, а вы сдавайтесь. Хоть вы останетесь в живых. Скажете, пристрелили меня, потому что не хотел сдаваться. Эти ублюдки вам поверят...

- Тише ты! Несешь хуй знает что. Ребята не должны этого слышать. Я тебя знаю давно. И понимаю, о чем ты. А они тебя не поймут. Они не сдадутся. Просто останутся без командира. Так ты их только под пули подставишь...

- Я их уже подставил.

Иван с размаху ударил кулаком по камню.

- Я не знаю, что делать! Понимаешь ты это? Не знаю!

- Просто заткнись. Это уже будет хорошо...

Иван увидел, что от узкого входа в ущелье к ним бежал один из троих бойцов, постоянно там дежуривших.

- Что там еще? - встретил Иван бойца вопросом, невольно выдающим его раздражение. - Атака?

- Вань, там это... Пришел с какой-то портянкой, этот...

- Что ты мямлишь, мать твою... Говори толком. И какой я тебе Ваня! В пивной будешь меня Ваней называть.

- Командир, они тебя зовут... На переговоры.

Иван напрягся. Ситуация менялась. Еще пока непонятно, как, в какую сторону, но хоть как-то менялась. Это уже было лучше, чем сидеть и дальше без действий и не иметь решения. Сидеть и сходить с ума от своего бессилия. Когда ситуация меняется, всегда могут возникнуть какие-то шансы на спасение. Ведь до того шансов не было вообще никаких.

- Сколько их?

- Он один пришел. С этой... С белой тряпкой.

- Точно один? Или мозги ебут? Чтобы напасть неожиданно?

Боец пожал плечами, ответил неуверенно:

- Один...

- "Один, один..." - передразнил его Иван. Он встал и крикнул:

- Взвод!

Бойцы его взвода, за три месяца уменьшившегося вчетверо, повскакивали на ноги - кто где был, по всему ущелью.

- Черножопые хотят поговорить, - сообщил Иван всем. - Андрей со мной, остальным быть готовым к атаке.

Они с Андреем зашагали к выходу из ущелья. Путь их пролегал по узкой щели, где человек порой касался плечами сразу обеих стен, а идти приходилось прямо по ледяной воде ручья. Боец с поста сначала семенил рядом, потом вынужден был пристроиться сзади и на ходу выкрикивал Ивану то, что не успел сразу сказать:

- Командир, он говорил, что нам надо сдаваться. Но мы ему сказали: "Заткнись, сука!"

- Заткнись и ты. Он сам скажет все, что ему надо.

Последний поворот каменного коридора - и Иван увидел толстый зад Кузьмича, припавшего к каменным глыбам с автоматом наизготовку.

Кузьмич был самым опытным из всего отряда и самым старшим по возрасту. Он пристал к группе Ивана месяца три назад, назвался "матросом Черноморского флота, ведущим сухопутные бои в глубоком тылу врага с превосходящими силами противника". Кто он на самом деле, Иван выяснять не стал, не считая себя представителем ни военной, ни гражданской прокуратуры. Но в отряд к себе взял, почувствовав почему-то доверие к этому усатому украинцу, полному и крепкому, как бочонок. Иван уже научился чувствовать людей интуитивно, не слушая, что они говорят, и не глядя, что делают. Он просто изначально, при одном взгляде на человека уже знал, на что тот способен. И ни разу не ошибался. Не ошибся он и с Кузьмичом: ему можно было доверить все, что угодно, - настолько он был надежен, этот сухопутный Боцман. Такая кличка прилипла к нему сразу же, хотя он утверждал, что был рядовым матросом. Но как же тогда выглядят боцманы, если не как Кузьмич?

- Что там, Кузьмич? - спросил Иван.

- Вон он сидит, сучонок. - Боцман посторонился, давая возможность Ивану заглянуть в прогал между крупными валунами.

Впереди каменные стены раздвигались, образуя небольшую площадку в виде усыпанной камнями полянки с лужей воды посредине. Ручей устремлялся дальше и исчезал в такой же щели на другой стороне полянки, где засели чеченцы. Лужа находилась дальше от чеченской стороны и, соответственно, ближе к позиции отряда Ивана. Между Кузьмичом и чеченским постом было всего метров пятьдесят.

На небольшом камне у самой лужи сидел человек высокого, судя по длине рук и ног, роста, черноволосый, с черной бородой. Он был обнажен по пояс, и торс его выглядел настолько заросшим черной шерстью, что казалось: это не человек, а затаившееся перед броском неизвестное животное. Оружия ни в его руках, ни рядом с ним видно не было. На лице чеченца застыло сурово-высокомерное выражение, глаза неподвижно смотрели в одну точку - на камень у ручья, словно его, кроме этого камня, не интересовало ничто на свете. Белое вафельное полотенце, которым он размахивал над головой, когда шел от чеченской позиции, теперь лежало у него на волосатых плечах. Чеченец был спокоен и сосредоточен.