Голова самца богомола - Лия Киргетова

То, что мы любим, меняет – нас, возможно – до полной потери эго.

Относительность тут невозможна. Или – или. Да или нет.

Если нас ничто не меняет, значит мы ничего не любим.

Я отвлёкся, но Агния этого не заметила.

– Тебе совершенно плевать на меня.

– Нет, солнце моё, я тебя люблю.

– Если бы ты меня любил, то всё бы было не так.

Она права? Она не права. Или я и вправду её не люблю совсем? А если так, то что? Валить?

– Всё, успокойся, – заставляю себя встать, сделать три шага навстречу, обнять, погладить по голове, поцеловать в щеку, приподнять лицо за подбородок двумя пальцами.

– Ну, зачем ты себя снова накрутила, а? Успокаивайся, малыш, напридумывала себе чёрт знает чего, всё-всё. Ну? Давай не будем ссориться дальше? Да?

Она кивает, облегчённо всхлипывает, а во мне щёлкают зубами четыре железные акулы, их металлические челюсти ловят пустоту, скрипят, и я ощущаю внутри лица, внутри ушей, пик зудящего напряжения.

Скрежетать, да, что-то во мне скрежещет. Дао?

Я ещё раз целую её, теперь в губы, отмечая вкус яичницы, заставляю себя целоваться дольше, чтобы у неё не было повода снова возопить и возвести руки к небу; я не хочу ни секунды больше быть здесь.

Дурр-ра! Мне не нужны её слёзы, мысли и тело.

Кто придумал все эти байки о пути к сердцу мужчины через желудок, наверное тот же чувак, который научил их казаться трогательными. Импотент сраный! Какой желудок?

Мне нужно три вещи: возбуждение, интерес и азарт, даже тревога, недополученность, незавершённость. Но возбуждение – больше всего.

Его нет. Расстреляно. Похоронено в грёбаной пижаме. С мишками и сердечками. С желудками, точнее, и мишками.

– До вечера, детка, я позвоню. Давай не будем больше ссориться. Я люблю тебя.

– И я тебя люблю, но мы ещё не договорили.

Какого хрена какого тупого хрена, а?

Отдельный респект Антуану де Сент-Экзюпери.

«Дорогой Антуан, ты просто забыл добавить, что речь шла о домашних животных и детях, а не о половозрелых особях женского пола, не так ли?

Неделю назад ко мне подошла девушка, с которой я спал однажды, и сказала, что я в ответе за неё, потому что приручил. Вчера одна дама, с которой я не спал и даже не собирался, сказала мне то же самое и захлюпала носом мне в пиджак, испачкав лацкан. Пардоне муа, Антуан, не вижу никакой логики, я слышал эту фразу от тридцати восьми девушек, но я не понимаю, Антуан, на каком основании они считают себя приручёнными? Я не хочу и не способен морально и физически быть в ответе за этих идиоток.

Я бы стукнул тебя в челюсть, мой друг, сославшись на то, что ты приручил меня, и поверь мне, никаких обоснований, кроме личного решения, бездонной глупости и твоей фразы, мне бы не понадобилось.

Прилетай, Антуан, поправь свой текст, мон ами, потому что с каждым годом девушек с испорченным тобою мозгом становится всё больше и больше.

Искренне твой, V».

9:05

Лифт вечно зассан. На тринадцатом зашла соседка – девочка лет шестнадцати. Или старше. Или наоборот. Она мне не нравится, нет. Но я мысленно раздеваю её. Не возбуждает. Тогда я делаю шаг к ней и смотрю пристально.

Она сжимается, рефлекторно отступает назад, и я вижу замешательство на её простоватом широкоскулом лице. Глаза голубые. На секунду она начинает сомневаться в собственной безопасности, что-то мелькает в её взгляде, неуверенное, испуганное.

Лифт выпускает нас на улицу, она топает впереди, я какое-то время иду практически за её спиной, но нет, нет, так ничего не получится, нужно с посторонними, не с соседкой.

Эта игра увлекает меня, я нахожу по пути к автостоянке ещё одну девушку и нагоняю её, иду в метре позади. Она оглядывается, ускоряет шаг. Нет, это лучше делать вечером.

Меня возбуждает их тревога, я ловлю или выдумываю лёгкую волну их страха, и этого достаточно для того, чтобы фантазия раскрутилась.

Но просто тихо идти позади – срабатывает не всегда. Главное – расстояние преследования. Нужно находиться в интимной зоне опасности жертвы, она никуда не денется, будет бояться и ждать атаки, а тебе ж это не нужно, ты просто получаешь удовольствие. Не маньяк же какой.

Правильное преследование, это секс-наука, как эксгибиционизм. Ты не топаешь по-тихому за девчонкой, к примеру, а идёшь навстречу, проходишь рядом, потом разворачиваешься и двигаешься следом. Стопроцентный эффект!

Я не собираюсь нападать, но мне нравится смаковать эти фантазии: как бы нападать, когда жертва уже не может сопротивляться, она должна уже мысленно отдаться, в голове у неё уже не «как не дать», а как «дать и выжить».

Возможно, это и есть её потенциальная точка кипения, задушенная пионерской организацией.

Вот тогда можно и стринги порвать на ней в подъезде тёмном, в безлюдном парке, в гараже, на подземной стоянке, на крыше многоэтажки. Порвать, или просто аккуратно снять, так даже лучше, погладить, нежно поцеловать в шею, пошептать на ушко нежности всякие.

У неё же просто либидо разорвёт – какой великолепный конфликт: ты – хищник, хорошо одет, красив, приятный дорогой парфюм, и она, жертва, то ли борется за жизнь, то ли получает первый сумасшедший оргазм, она потом не сможет лечь с мужем, она потом вообще не сможет уже. Но ляжет. И будет вспоминать.

Так что и она не жертва, и я не насильник. Я, вроде как, открыватель истинного секса, секса подавления, секса, при котором женщина – ничто, и она сама от этого с ума сходит.

Я – герой её будущих фантазий. Герой её отымел, и она потом сидит в душевой кабинке на корточках и ревёт, не оттого, что её покалечили, мне не хочется причинять боль, а оттого, что напугали, унизили, сравняли с нулём и нежно, заботливо даже, трахнули, а она стояла, окаменев, молилась о том, чтобы остаться в живых, а затем от несоответствия шаблонов и кончала, может быть, тут я бы постарался.

Так происходит неожиданный разрыв реальности, разрушение цепочки утро-чай-ребенка в садик – жлоб коллега – дуры-подруги – шесть часов вечера – магазин – маршрутка – дом – секс с мужем или отсутствие секса уже двести пятидесятый вечер – будильник. И вдруг – хоп – сдвиг сознания.

Но главное, герой должен быть по-настоящему привлекателен. На таких она боится даже смотреть, о таком мечтала в тринадцать, не с таким совсем живёт.

Потому и делать это надо не со всеми, а только с теми, у кого комплексы и неудовлетворённость – на лбу большими буквами.

Иногда я думаю и хочу именно так, иногда всё это кажется мне полным отстоем. Качели духа. И не застрять бы в нижних точках, но качели – они на то и качели – на дух действует сила притяжения.

Вниз тянет. И желание испытать сильное возбуждение часто превалирует, но оставляет осадок.

В любом случае – это лишь фантазии.

10:08

Первое, что я сделал, добравшись до офиса, – подрочил в туалете. Опустошённо стало и тревожно, иногда бывает просто тускло, иногда скучно; чаще – скучно.

И принюхиваешься, стоя перед унитазом, ловишь запах собственной спермы, затем руки намыливаешь дважды.

Глухой плюх в рабочие проекты, отчёты, случайно попавшие в общую кучу заявки из общества защиты прав потребителей, читаю зачем-то вдумчиво. Потребление, ничтожное, невозмутимое, великое, седое.

Если сложить в одну колоду рекламные проекты, вот эти три листка с заявками, девочку из лифта, Агонию и пару десятков возможных вариантов сегодняшнего вечера, то колода-жизнь в такие минуты – домик на аккуратной голландской улице.

И если в подвале дома порноклуб, садо-мазо вечеринки, на первом этаже книжная лавка и кофейня, на втором – офис, с чердака звуки шарманки, печатной машинки, или перфоратора, то выбор только за лестницей. Всё предсказуемо и доступно.

Скучно. И революция не поможет, и миллиарды на счетах – нет.

Вот бы Путь с большой буквы, ползти на брюхе по пересечённой местности с товарищами, пальцами в воздухе командуя, петь песни, от которых в носу щиплет, чтобы были свои и враги, дело и доблесть, и женщины разные с влюблёнными глазами, красными ртами яркими, голосами хриплыми, узкими плечами и жёсткими волосами, замотанными в узел. Босые, осатаневшие от страсти, преданные революции и нежные-беспощадные-коварные с нами, грязными и чистыми одномоментно романтическими подонками-героями.

Делать дело? Творчески? Душу вкладывая? Гореть идеей?

Не прокатывает. Информированность и профессионализм закономерно ведут к эстетству; чем дальше, тем тоньше тропинка, конечные темы – смерть и одиночество, одиночество перед лицом смерти, смерть за спиной одиночества, попытки защищающего принятия, мудрости или даже доверия смерти и одиночеству – с верой на этом пути везёт мало кому.

Делать что-то по-настоящему стоящее.

Творчество, дело, в котором неизбежно и естественно вытесняются значимости отношений, уходит секс, нерв замирает, остаётся эстетство неизбежности, кратковременности, преходящести, случайности, растерянности, большой грусти и невозможности или редкой возможности обретения Прибежища.