Урочище Пустыня - Юрий Сысков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бабушка у меня рукастая была, никогда не сидела без дела — даром что однорукая. Руки она лишилась еще по молодости, когда билась с великим запалением, случившемся в наших краях. Был еще и дед, гуляка и балагур, и красавица их дочь. И это все, что я помню, потому что пробыл я в их доме, что в деревне Пустыня, самую малость. Здесь обнаружилась у меня некая странность — умение исчезать в одном месте и неожиданно появляться в другом. Часто это происходило ночью. Я переносился из дома в огород, из огорода в сарай, из сарая в лес или на речку, будто на крыльях, но не понимал и не помнил, как. Меня ругали, поучали, увещевали, всем миром стыдили и уговаривали не делать так больше, но все было тщетно — я продолжал бестелесно и беспамятно перемещаться в пространстве. Это пугало моих домочадцев. Однажды поутру кто-то из соседей обнаружил меня сидящим на колодезном срубе и донес бабе Тоне. Та, едва успев добежать до колодца, единственной своей рукой схватила меня за шиворот и вернула на твердую землю. После чего терпение ее иссякло и я был отдан в странноприимный дом где-то в области великого Нова-града, где и дождался не то конца света, не то начала обставшей меня и родные палестины тьмы…
Дальше в моих воспоминаниях появляется некая связность и более осмысленный взгляд на вещи. Постараюсь передать здесь свои детские впечатления как можно точнее, не соотносясь с последующим знанием и жизненным опытом.
Место, куда меня привезли, пришлось мне по душе. То было одноэтажное кирпичное строение, утопавшее в цветах и зелени, как старинная помещичья усадьба. Там было уютно, солнечно и как-то по особенному благостно — в кронах деревьев возились и заливались на все голоса дивные птицы, всюду порхали разноцветные бабочки, нежно гудели шмели и пчелы. Меня встретил настоятель обители и ее постоянные обитатели, называвшиеся персоналом — все в белых ангельских одеяниях, но почему-то без крыл. Они были добры и внимательны ко мне. После короткой беседы меня проводили в палаты, где размещались дети — в каждой по четыре человека. Там я увидел того, кто называл себя Бароном. Он был заметно старше меня, худ, нескладен, остронос и говорлив.
— Ты его меньше слушай, — шепнул мне на ухо настоятель — У всякого барона своя фантазия…
И, похлопав меня по плечу, ушел по своей надобности.
Он и вправду вел себя как-то необычно, этот Барон. Разговаривал так, будто читал стихи перед зеркалом. И на тумбочку опирался не всей рукой, а тремя пальцами, как на треногу. Но я к этому быстро привык и перестал замечать, потому что он принял меня хорошо, как равного, и сразу предложил мне стать его другом.
— П-послушай, что я тебе скажу, д-дражайший Алексей, — нараспев, слегка заикаясь, проговорил Барон. — Ты, наверное, спрашиваешь себя — куда я, то есть ты, попал. Сразу скажу тебе — это вовсе не психушка, а лицей. К-клиника для особо одаренных детей и подростков. Здесь их изучают для науки и п-пользы страны… Смешали наиболее способных с умственно отсталыми и стали наблюдать, кто кого перетянет на свою сторону.
Он как-то издалека на меня посмотрел, но как будто не увидел и продолжал:
— Различают одаренность легкой степени, умеренной и выраженной. У меня — вы-выраженная. А тех, у кого вы-выраженная готовят для государственного задания особой важности. Психушка — это так, для отвода глаз. А кто говорит, что это не так — тот сам псих. Вот.
— А они здесь тоже есть? — спросил я, потому что мне было очень интересно — какие они, настоящие психи, ведь я никогда не встречал их в нашей деревне.
— К-конечно, мой юный друг. П-полным-полно. Но селят их отдельно от нас. Скажу тебе по большому секрету — это стадо ба-баранов.
— Ты с ними не дружишь? — спросил я.
— Нет, потому что я из стада ба-баронов.
Он свысока, будто забравшись на табуретку, взглянул на меня.
— Я тут обучаюсь по особой программе. И п-параллельно поправляю свое здоровье. Собственно, я не лечусь, а прохожу курс лечения от энуреза и з-з-з-заикания.
Он описал головой дугу — как будто мячик съезжает с горки.
— В совершенстве владею немецким языком, — зачем-то добавил он. — Знаю из латыни…
— А кто тут еще живет? В этой комнате?
— Эдуард, т-толковый малый. И Пионер. Законченный п-придурок. Они сейчас на п-процедурах…
Вскоре я познакомился и с ними.
Эдуард или, как его еще называли, «мальчик из корзины» был самый младший из нас. И самый несчастный. Говорят, он трижды подкидыш — в первый раз его оставили в свертке на берегу пруда, во второй — на пороге дома в корзине, в третий — у дверей больницы, но уже без корзины. А когда он вышел из младенческой поры его отдали в обитель для умственно одаренных детей. Так говорил Барон. Еще он говорил, что Эдуард — это маленький Гамлет. Он часто задается вопросом: «Как же жить? Не знаю как!»
Бывало, играет во что-нибудь тихонечко, сам с собой и вдруг ни с того ни с сего воскликнет: «Как же жить? Не знаю как!» Пожмет худенькими плечами, разведет в стороны руки и на мгновение так застынет.
Или идет по коридору и, будто натолкнувшись на невидимую стену, спросит сам у себя: «Как же жить? Не знаю как!» Всегда с одним и тем же растерянным выражением лица и скорбной складочкой на лбу. И столько недетского отчаяния проглядывает в его ясном взоре, что становится совсем уж не по себе. Действительно, как?
Барон утверждает, что Эдуард недавно потерял родителей. Мама его работала уборщицей, а папа алкоголиком. Потом мама заболела и умерла, а папа пропал. Был человек — и нет человека. А может, его и вовсе не было. Просто он всем казался. А когда сгинул, все поняли — ни Богу свечка, ни черту кочерга. Так, одна видимость. Рассеялся человек, как туман. И ничего от него не осталось. Вот и пошел подкидыш по рукам и учреждениям.
Я не понял только одного: если Эдуард недавно потерял родителей, то почему стал «мальчиком из корзины»? Ведь он давно вырос из нее. Но спрашивать об этом было неудобно.
Эдуард мне сразу понравился. Не по годам серьезный, задумчивый, с печалинкой во взгляде. Он, конечно, не верил, что остался сиротой. Как могли умереть
