О серьёзном и курьёзном. повести и рассказы - Наталья Семёнова

***

Вскоре после скандального разрыва с мужем сижу я на скамье во дворе дома и смотрю в синее вечернее небо. Прохладно, а домой идти не хочется. Вспоминаю минувшее жаркое лето и… густой, пьянящий аромат роз, и залитый солнцем двор с колодцем. У колодца стоит Вася. На его обнаженной загорелой груди сверкают капли воды. Он смотрит на меня и улыбается. Все неприятное, что этому сопутствовало, кажется сейчас мелким, незначительным, надуманным. Ярко и живо вижу только бывшего мужа и его радостную улыбку. И на меня, как это уже бывало, такая тоска наваливается – хоть волком вой!

«Спокойно, Маша! Вася всегда принадлежал тебе только наполовину, – иронизирую я себе в утешение. – Так к чему убиваться, не целое ведь потеряла»…

Сумерки еще не сгустились, а во дворе зажглись фонари. Ко мне подходит очень крупная женщина из соседнего подъезда. Здороваясь и присаживаясь на скамью, она фамильярно толкает меня в бок мощным локтем. На землю упасть не успеваю: толстая дама хватает меня за рукав и без усилий возвращает в «сидячее» положение.

– Извини! – голосом очень громким и сочным сказала она. – Не думала, что ты такая нежная, как одуванчик!

Я рассмеялась. От неожиданной выходки толстушки мою тоску как ветром сдуло.

– Тебя, кажись, Машкой звать. Как меня, – бесцеремонно продолжает она. – А что я тебя никогда не вижу с мужиком? Или у тебя его нет?

Бывало так: любопытная соседка, желая выудить из меня какую-нибудь информацию сугубо личного свойства, начинала свой разговор издалека, осторожно и дипломатично подбираясь к тому, что ее интересовало. Не желая быть ни откровенной, ни грубой, я с теми же деликатными ужимками плела в ответ какую-нибудь ахинею. А тут прямой, беспардонный вопрос расположил меня к незнакомке. Я рассказала о себе всё. Машка, тезка моя, не преминула ответить той же откровенностью. Оказалось, она тоже разведенка. Муж ее бросил, когда их первая и единственная дочь только стала на ножки. Кроха выросла и сейчас работает в нашем посольстве за границей…

С этого разговора и началась наша дружба. Богатырского роста, подружка весит почти 130 килограммов. Я, среднего роста и стройная, смотрюсь рядом с ней, как щенок рядом с взрослой собакой.

Контраст Машку забавляет, и она частенько говорит:

– Мой карман и тот велик для тебя!

У каждой из нас есть, минимум, одна вредная привычка. Подружка нецензурно выражается, проще говоря, матерится, когда ей вздумается, не считаясь с приличиями и обстоятельствами. Ее сильный голос в минуты душевного волнения приобретает мощь сирены воздушной тревоги. Как-то мы потеряли друг дружку в толчее рынка.

– Мария! Е-п-р-с-т! Где ты?! – раздался громоподобный призыв подружки, и всякое движение вокруг прекратилось, как в стоп-кадре.

Я крепких словечек не употребляю. Самое грубое, что когда-либо сорвалось с моих уст, было адресовано неверному мужу и Галке – и то в состоянии аффекта. Но Машка походя, без желания уязвить открывает во мне иные недостатки.

– Гляко-сь, сколько ты зараз выпила, и хоть бы хны! – как-то с уважением сказала она. – В этом деле ты не одного мужика переплюнешь!

«Комплимент» меня позабавил. Я никогда не пускаюсь во все тяжкие, пользуюсь авторитетом порядочной матери (Оба сына уже обзавелись семьями и живут отдельно. Дочь Валентина пока при мне, учится в институте). Без настроения я не выпиваю даже по праздникам. Но в гостях у подружки любой будний день становится праздником, который грешно не отметить. Только я ступаю на порог ее квартиры, как в блеске её по-голливудски великолепной улыбки проблема, с которой я пришла, кажется легкоразрешимой.

– Проходь! Проходь! – орет Машка, в две минуты накрывая стол – и не абы как: тут тебе сальце с чесноком, мясной салатик, огурчики-помидорчики, домашний студень, еще какой-то салат или рыбка под маринадом. В центре стола возвышается блюдо с отварной картошкой, посыпанной зеленью и жареным лучком. Подружка работает поваром в ресторане, поэтому готовит отменно и стол накрывает по всем правилам. При виде красиво нарезанных закусок, накрахмаленной скатерти, салфеток, подставных тарелок, бокалов и рюмок я порываюсь пойти принарядиться, но Машка одергивает меня:

– Успокойся, е-п-р-с-т! Мы не в кабаке, и такая сойдешь!

Садимся за стол, пьем и закусываем. Машка пригубит первачка собственного приготовления, а уж вся загорается, а мне две-три стопочки с небольшим перерывом все нипочем. Между делом мы обсуждаем новости в нашем дворе, в целом по стране, потом телесериалы. Но что за праздник без веселья? Иногда мы танцуем, хотя в стандартной квартирке подруги тесно и ей одной. От ее подскоков раскачивается люстра под потолком, звенит-постукивает посуда в серванте. Бедняжка хрипит, как простуженная, обливается потом. В быстром темпе подбрасывать в воздух такой, как у нее, вес – тяжкий труд. Я танцую легко, но без особого удовольствия: того и гляди, Машка всей массой обрушится на меня. Последствия вполне предсказуемы. Поэтому мы танцуем реже, чем хотелось бы. Зато всегда поём, да ладно, вдохновенно. И меня нимало не огорчает, что наш дуэт звучит, как сольный концерт подружки. После кофе я, умиротворенная, направляюсь к двери. Машка, напротив, входит во вкус и требует продолжения банкета. Выпучив глаза, она преграждает мне дорогу и орёт:

– Куда попёрлась? Кому ты нужна дома? Валька в твоей титьке не нуждается. Голову освежили кофиём, давай еще посидим. Хоть часик, мать твою за ногу! Ну, с полчасика, а? Примем еще по чуть-чуть, самую капельку, – и она хлопает меня по плечам.

Прихожая узкая, и я не падаю, отталкиваясь руками от стенок. Мне больно и смешно. Рядом приоткрывается дверь. Из неё с боязливым недоумением выглядывает Сергеевна, соседка Машки. Ей за семьдесят лет. В этом возрасте люди не озоруют, не блудят, в жаркие споры не ввязываются; спиртное, если употребляют, то больше в лечебных целях. Мой старенький соседушка со второго этажа, только приняв рюмашку, может добраться от квартиры до скамейки во дворе. А как он мирно себя ведет! Сидит на скамеечке, ласково поглядывает по сторонам и каждому прохожему радостно сообщает: «Господи, жить-то как хорошо!» И никаких пьяных выходок. Старый человек сдержан и дисциплинирован даже не в силу воспитания, а от недостатка сил вести себя иначе.

У меня с Машкой разница в возрасте ничтожна, и мы еще не достигли воспетой Бальзаком «зрелости». Наша старость не близко, правда, и не так далеко, как прежде. Этот факт мы воспринимаем по-разному. Обладая отменным здоровьем, Машка малейшее недомогание приписывает «проискам» Старости. На днях она спозаранку разбудила меня, чтобы сообщить следующее:

– У меня два раза кольнуло в правом боку. Чтобы это могло быть?

– Межреберная невралгия, наверно, – потягиваясь и зевая, говорю я. – Она у многих бывает.

– Сказывай сказки, е-п-р-с-т! – с негодованием возразила Машка. – Тоже мне «невралгия»! Это старость проклятая надвигается, дает себя знать!

Как-то она полдня неотрывно смотрела телесериалы, а когда надумала подняться, ноги не сразу приняли на себя восемь пудов хозяйского веса. Решив, что у нее начинается «восходящий паралич», Машка запаниковала. До самой ночи дверь ее квартиры не закрывалась: по вызову прибывали врачи, знахари и умудренные жизнью соседки.

К своим болезням я отношусь терпимо, как математик – к неизбежным ошибкам в трудоемких расчетах. Выздоровев, забываю о болезни: жизнь продолжается! О старости применительно к себе не люблю ни думать, ни говорить. Всему своё время. Но Машке скучно «стареть» в одиночку. Она выискивает в моей внешности следы временного разрушения, а выискав, с удовольствием ставит меня перед фактом. И я начинаю вглядываться в неприятную дымку на горизонте будущего. Однажды эта дымка сгустилась, стремительно приблизилась и накрыла меня черной тучей. Не знаю, был ли это упадок сил или что другое, но не испытываю никаких чувств и желаний, кроме одного – не двигаться и ни о чем не думать. Часами лежу на диване, а по нужде с трудом поднимаюсь и иду-шаркаю по квартире, как немощная старуха. В доме тихо-тихо. Иногда Валя, разговаривая по телефону в другой комнате, громко смеется. Смех дочери кажется странным, неуместным, чужим. Или по комнате неутомимо носится муха, вызывая моё удивление. Зачем она тратит энергию на бессмысленное движение и жужжание, кому-то досаждает и рискует быть прихлопнутой? Почему бы ей не подремывать в укромном уголке? Другими словами, почему она не ведёт себя так, как я?…

И мне понятно недоумение Сергеевны по поводу моих с Машкой демаршей. Как-то она сказала мне с мягким укором:

– Ты такая тихая, скромная женщина, а дружишь с этой, прости господи, лошадью! Смотри, как она пьет, прямо хлещет, а потом орет благим матом.