Большая и маленькая Екатерины - Алио Константинович Адамиа
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бросив на жену сердитый взгляд, Звиад выключил свет и вышел в столовую. Он был удивлен, увидев там Текле.
— Что это значит? — испуганным голосом спросила Текле.
Звиад быстро взял себя в руки и, вытянувшись перед матерью, сказал басом:
— А это значит, моя любимая мать, что твой сын, Звиад Николаевич Диасамидзе, готов к защите диссертации на соискание ученой степени кандидата наук! Честное слово, калбатоно Текле!.. Ваш сын…
— Ты что, всю ночь провел на ногах? Хотя зачем я спрашиваю, и так по лицу видно, что глаз не сомкнул.
Текле нахмурилась, плечи ее поникли, и казалось, она вот-вот заплачет. Звиаду стало жаль мать.
— Да нет, я спал. Даже сон видел…
Текле посмотрела ему в глаза:
— А что ты видел во сне?
От этого вопроса Звиад растерялся. Улыбнувшись, он сказал:
— Сна-то я не видел, но действительно спал.
В комнату вошла Русудан. Протерев глаза, она посмотрела на висевшие на стене часы и с удивлением перевела взгляд на мать и брата. Текле вспыхнула:
— Тебя только здесь не хватало! Ты-то чего так рано поднялась?
Но испуганный вид Русудан смягчил ее сердце, и, обняв дочь за талию, Текле проводила ее до дверей спальни.
Звиад открыл окно и выглянул во двор. Около крана, голый до пояса, стоял их сосед Шадиман Шарангиа и энергично растирался полотенцем.
«Да, вот как судьба играет человеком. Он окончил историко-философский факультет, а работает директором столовой. У него есть свой собственный, правда своеобразный, взгляд на жизнь с ее радостями и невзгодами, и мой отец напрасно пытается перевоспитать его… А у меня как получилось? Я ведь увлекался легкой атлетикой и собирался поступать в институт физкультуры, но мой дядя «предсказал» большое будущее сельскохозяйственной механизации Грузии, и меня сунули в сельскохозяйственный институт. В том, что меня приняли туда, занятия легкой атлетикой сыграли не последнюю роль — да благословит ее господь!»
— Ты что, уже начал защиту? — услышал Звиад голос матери.
— Да, — громким голосом отозвался Звиад, — я репетирую, мама, а вот ты меня просто удивляешь. Ну чего ты так волнуешься с самого утра?! Не собираешься ли ты со мной вместе защищаться сегодня?
— Как будто ты не знаешь, что меня волнует?
— Знаю, что ты скажешь: ужин, гости… Видишь, мама, какая сложная и запутанная штука жизнь: сын и мать не могут сказать друг другу правды! Сегодня твой сын сделает шаг вперед на жизненном пути, поднимется на одну ступеньку общественной лестницы. Это тебя радует, но ты боишься — не дай бог, поскользнется! Ты боишься, как бы этот страх не передался мне, и стараешься скрыть его от меня… Ты забываешь, что я уже не ребенок, мама!
С шумом открылась дверь, и вошел Нико. По всему было видно, что встал он уже давно, его редкие волосы были тщательно зачесаны. Нико улыбнулся жене и сыну и взглянул на часы.
— Доброго вам утра… Что за споры спозаранку, ведь до вечера еще много времени!
Текле с раздражением посмотрела на мужа и встала.
— Ну что ты заладил одно и то же: еще много времени.
— Я должен это твердить, дорогая моя Текле, должен, — чеканя каждый слог, сказал Нико, — я не люблю излишней суеты! Прошу прощения, но вы, женщины, всегда найдете повод для беспокойства: где поставить эту вещь, а эту где повесить, кого посадить во главе стола… Все это мелочи! В жизни самое главное — спокойствие, да, именно спокойствие! Спокойствие помогает нам в больших и трудных делах…
Рассерженная Текле вышла из комнаты. Сев в кресло, Нико спросил направившегося к двери Звиада:
— Ты ведь спокоен?
— Спокоен, отец!
Нико явно не понравилось такое «спокойствие» сына.
— Это хорошо… Только у тебя почему-то немного дрожит голос.
Звиад отвел взгляд.
— Голос? Это от радости, — как можно беззаботнее сказал он.
— Возможно… Надеюсь, ничего непредвиденного не произойдет?
— Не думаю, отец!
Нико посмотрел сыну в глаза и жестом подозвал его к себе. Несмотря на то что в комнате никого не было, Нико поднялся с кресла и шепнул ему на ухо:
— Я тревожусь касательно Рамишвили!
— Касательно Рамишвили? — удивился Звиад. — Почему? Он утверждает, что мои расчеты правильны, а ты знаешь, какой вес имеет мнение Рамишвили!
Нико скептически улыбнулся:
— Вес мнения Рамишвили уменьшается оттого, что он твой родственник.
— У профессора на лбу не написано, чей он родственник.
— Мы же знаем? Я, ты, твоя мать, твоя жена? Будь уверен, что и другие узнают, если им понадобится, и прекрасно сумеют этим воспользоваться.
Внезапно Звиада охватил страх. Отец наверняка что-то знает, но не хочет сказать прямо.
— Здесь дело касается расчетов и вычислений. А цифры говорят сами за себя, это тебе не история! — заметил Звиад.
Нико горько усмехнулся. Казалось, ему вдруг стало жарко, он расстегнул ворот рубашки и стал искать в кармане халата платок, чтобы вытереть со лба пот. Откашлявшись, он пробурчал:
— Бедная история! История опирается на истинные факты, она имеет свои собственные законы, так же как ваша механика и математика! История… Да, история.
Нико начал нервно ходить из угла в угол. Глаза у него потускнели, подбородок начал дрожать, на лбу опять выступили капли пота. Казалось, что, всегда спокойный и уравновешенный, Нико Диасамидзе потерял самообладание. Страх снова кольнул Звиада в сердце. Он попытался оправдаться перед отцом:
— Отец, я хотел сказать…
— Знаю, знаю, что ты хотел сказать, — грозно посмотрел на него Нико. — Это не только твое мнение, твой профессор тоже так рассуждает, и очень ошибается! Если бы он знал историю своей страны, то по-другому оценил бы твою диссертацию… Скажи своему профессору, что в прошлом, когда грузинский крестьянин не знал забот Силована Рамишвили, он и тогда выращивал обильные урожаи пшеницы и прекрасно разводил виноградную лозу… Вот что известно истории.
В дверях появилась испуганная Текле. Она слышала спор отца с сыном и с язвительной улыбкой обратилась к Нико:
— Доброго вам утра! Что за споры спозаранку, ведь до вечера еще много времени!
— Для умного спора всегда время, дорогая моя Текло, — сдержанна ответил Нико, — все дело в том, о чем спорят.
Текле позвала отца и сына завтракать. Звиад пошел с матерью, а Нико махнул рукой, — мол, приду потом, — сел в кресло и, закрыв глаза, теперь уже тихо, для себя, продолжил спор с Силованом Рамишвили: «Бедная история! Да, Рамишвили считает, что механизация — наука, а
