Чинара - Иван Подсвиров

Он взял с подоконника битый осколок зеркала и безотчетно сунул его за пучок сухой, как порох, почечуйной травы.

Арина пришла уже в сумерках, когда он и не ждал ее.

Костя засуетился, дрожащими пальцами нащупал спички в печурке, чиркнул о коробок. Желтоватый язычок огня светлячком забился внутри его составленных вместе ладоней, озарил прядь волос, упавшую на лоб. Он поднес спичку к лампе, фитиль занялся жаром, стал потрескивать, красновато светясь сквозь матовое стекло пузыря. Пузырь постепенно налился белым и непривычно ярким светом.

Арина сощурилась.

- Ужмурь лампу, глядеть больно.

Костя прикрутил фитиль, ощущая в груди сильные толчки всполошенного сердца. Она быстро оглядела его скромное, плохо убранное жилище - пол из грубо отесанных досок-горбылей, старый сундук с окованными узорным железом углами, где он хранил свою выходную одежду, железную кровать, которая блестела никелированными шишками на спинках, да еще пару сапог в углу. Взгляд ее остановился на полках, занятых банками, пучками трав, книгами по медицине и биологии.

- Чудно живешь. На Севере в скитах вот так старообрядцы ютились, божьи люди. Слыхал?

В тоне ее пробилась насмешка, но была она легкой, необидной. Внимание Арины привлекла ветка с лапчатыми, густо-зелеными листьями, на них выделялись желтоватые цветки-капельки.

- Что это?

- Паразит... омела белая. Приживается на грушах, на ясене. Прилипнет к стволу и растет кустарником. Для припадочных первое лекарство.

- А это пырей, - угадала Арина, рассматривая на ладони колкий, уродливый лист бледно-зеленого цвета. - Сколько мы его с матерью перепололи на делянках! В жару от него тяжелый дух, даже тошно. Бесполезная трава.

- И пырей ползучий не напрасно живет, - тихо возразил Костя. - Его не любят, а он кровь очищает. Не лишний он на земле.

Арина окинула Костю удивленным взглядом:

- Слушай! Научи меня этому! А то я живу на свете и ничего не знаю. Научишь?

- Зачем?

- Надо, - задумчиво произнесла Арина.

За окнами стемнело. Вдали, за скудно мерцающими горами, всходил месяц. Призрачный, холодноватый свет его скользил в пространстве, все сильнее разгораясь и будя в душе неясные желания. Арина предложила погулять, они вышли из сторожки и побрели лицом к месяцу. Свет широким пучком ударял в небо, пробегал полем, оттесняя тьму и высвечивая черные, как антрацит, пласты свежей пахоты. Еще тише, загадочнее стало вокруг. Величавый покой властно обнимал землю, расстилавшуюся в серебристом тумане... И от этого покоя и света, льющегося, казалось, в самую душу и наполняющую ее невыразимым ощущением таинства и беспредельности жизни, пробуждались странные силы. Арине хотелось заявить о них во весь голос или взять и заплакать - без всякой причины, как в детстве. Немного поодаль от нее Костя резко взмахивал руками, точно большая подстреленная птица крыльями.

Сверкнула из-за дымных кустов Уля, и они, охваченные одним душевным состоянием, остановились, прислушались к ее сдержанному говору. Арина взяла Костю за руку, в восторге шепнула:

- А ты счастливый! Красоту эту видишь... чувствуешь. Мы теперь всегда будем гулять с тобой. Хочешь?

Костя молчал.

- Чего ты? - Голос у нее был ласковый, взволнованный. - Подойди ближе, скажи что-нибудь. Скажи: сколько можно любить? - Она потянула Костю к себе. - Ты все знаешь...

- Я не знаю, я чувствую, - сказал Костя.

- Так сколько?

- Сто лет. Пока человек живет.

- Сто лет любви!

Лицо у Арины было ясным и взволнованным, ни тени зла и насмешки не отражалось на нем - одна красота.

Костей овладело искушение запомнить его на всю жизнь, не пропустить ни одной черточки на нем; искушение на миг оказалось сильнее той, внутренней мысли о себе,ион, забывшись, посмотрел на Арину прямо, глаза в глаза.

Святая! Но это состояние длилось недолго, опять страх волной подступил к нему.

- Нам не надо ходить вместе.

Не сознавая, что с ним, она сняла с него кабардинку, жалея, провела ладонью по жесткому, всклокоченному чубу, озаренная неведомым, странно-радостным чувством к нему.

- Почему? - искренне удивилась Арина.

- Я знаю: это не кончится так, - прохрипел Костя.

- Зачем наперед загадывать? Живи как живется.

Волка бояться - в лес не ходить.

Ясно играла слитками серебра Уля, пока набежавшая бродячая туча не обволокла месяц - и Уля померкла, угомонилась. Без месяца она не умела играть. Но еще долго среди потемневшего поля молча стояли двое.

4

В огороде серели еще сумерки, а Машутка уже прикатила на своем "Беларусе" пахать. Арина с вечера ждала подругу, спать легла с мыслью о новом дне и среди ночи дважды просыпалась, думая о пахоте. Заслышав гул трактора, она схватилась с постели, оделась и, полнясь невыразимым ощущением чего-то значительного, торжественного, выбежала во двор.

Приоткрыв дверцу, Машутка выглянула из кабины, белозубо улыбнулась:

- Отворяй ворота!

Арина сдвинула сухо заскрипевший засов, обеими руками подхватила ворота и широко открыла их, даже не почувствовав тяжести. Трактор дернулся, влетел на середину двора, победно стреляя тугими кольцами дыма. Запахло бензином и разогретым маслом машины, которая готова была тут же приступить к работе. Из сеней радостно метнулась Климиха:

- Ой батюшки! А как же в огород въезжать?

- Чего, мам? - не поняла Арина.

- В огород, глянь, как въезжать? В калитку не просунется такая махина.

- Правда, я и не подумала, - растерялась Арина, оглядываясь по сторонам. Двор был обнесен редкой штакетной изгородью, едва державшейся на подгнивших столбах, зияющей старыми проломами. В огород вела калитка, которая уже не закрывалась: осенью сломался крючок. А другого Климиха не успела приладить.

- Загату, что ль, разобрать, - вздохнула Климиха. - Побегу скину дерезу.

Машутка приготовилась выезжать со двора, но Арина вдруг подбежала к ограде, пнула ее ногой. Трухлявая планка лопнула и отпала.

- Гниль, чего ее жалеть. Жми вперед, Машутка!

Та поколебалась, вопросительно глянула на Климиху.

- Да что ты, Аринка? - произнесла Климиха. - Не трожь. Какой ни есть, а забор. Сломаешь - и такого не будет.

- Езжай! - настаивала Арина. - От старого избавиться - что новое приобрести. Кому говорю, езжай! - И отошла от ограды, уступив дорогу трактору.

Машутка, больше не глядя на Климиху, с места рванула "Беларусь" - тот задрожал всем своим могучим и здоровым телом, двинулся на ограду, столкнул и подмял ее под колеса. Сложив на животе крупные руки, Климиха несколько секунд немо, с приоткрытым ртом смотрела на измятый, поваленный штакетник. Зачем-то вдруг кинулась в сени, потопталась в них и опять вышла.

- Ой и ветрогонка! - она все еще изумлялась поступком дочери, качала головой.

А Машутка тем временем подкатила к саду, решив бороздить не поперек, а вдоль огорода, чтобы меньше делать разворотов. Опустила плуг, ярко вспыхнувший на фоне земли, и с веселым криком: "Ну, милок, поехали!" включила скорость. Плуг легко врезался в чернозем, отвернул на сторону три черных заблестевших пласта; гул у трактора переменился, стал глубоко-неторопливым, будто и машина особым железным чутьем осознала важность своей работы. Арина бежала вслед трактору по отвальной борозде, с наслаждением вдыхала холодноватую свежесть земли, прислушивалась к ее шороху под плугом, оглядывалась на застывшую у хаты мать.

На середине огорода Машутка спрыгнула наземь, вынула из кармана складной металлический метр, промерила им глубину вспашки.

- Хорошо! - пересиливая гул, крикнула ей Арина. - Дай я с тобой прокачусь!

Машутка махнула рукой:

- Залезай!

Арина уселась в кабине, на мягком сиденье, и с восхищением стала наблюдать за тем, как ловко Машутка управляла машиной, послушной каждому ее движению.

Ей было радостно за подругу, за ее умелые руки. Сейчас она завидовала ей.

Черные полосы ровно ложились одна к другой, земля сзади текла, бурлила из-под плуга, и в этом ее весеннем обновлении было что-то таинственно-знакомое, мудрое и вечное, чего никогда и во веки веков нельзя забыть, преступно не любить. Арина часто оборачивалась и глядела в маленькое пыльное окошко на бегущий плуг, испытывая легкое головокружение... В детстве она с матерью пахала этот огород на быках. С вечера они брали на полевом стане быков, из тех, что послушнее в поводу, и привозили к себе домой плуг, на котором чернели приставшие комья. Арина счищала их лопатой, и плуг сиял, горел, как зеркало. Ночью по многу раз мать выбегала в огород, подкладывала отдыхающим быкам сена. Арина хоть и спала, но чутко слышала, как сонно вздыхали в огороде быки и тонко позванивала цепь, которой они были привязаны к яслям.

Пахать начинали задолго до рассвета. Арина ходила в поводырях, мать за плугом. Работали почти без передышки, дотемна... От усталости и постоянно плывущей под ногами земли к вечеру кружилась голова, в глазах стояли темные круги. И все равно пахота оставалась одним из памятных ее праздников, которого она ждала каждую весну.