Клан – моё государство 2. - Китлинский

– Оттого, видно, мужики у вас не сильно разговорчивые, ценят время,- сказал Евстефеев, вспомнив вдруг отца – сибирского мужика-красноярца, молчаливого и, как казалось, угрюмого, постоянно занятого чем-то и не имевшего времени на воспитание детей, которых было семеро.

– Вам, Павлович, виднее. Вы кровей сибирских. В семье вашей, небось, многословия не жаловали?- спросил Сашка.

– Что вам ответить? Тяжкое время было. Предвоенное. Я годками мал был ещё. В сорок втором батя ушёл на фронт. С нашего леспромхоза из ста сорока трёх мужиков, ушедших на войну, вернулись домой всего девять. И те – серединка на половинку – все в шрамах. Отец без руки пришёл. Бабы всё на себе тянули и в войну, и после её окончания. Это уже когда мы подросли, легче стало, а так, ох, маялись. Не до болтовни было. Десять лет я в леспромхозе отработал: до армии пять, после службы срочной ещё пять, лесорубом и сплавщиком. Когда на ноги встали, батя меня и отпустил в город, чтобы я образование получил и вернулся обратно в подмогу. Но потянуло в другую степь. Вот под старость жалеть стал, что отца не послушал в молодости, да обратно дороги нет. Не воротишься.

Гунько, знавший о пролетарском происхождении Евстефеева, обиделся, принимая сказанное Сашкой, как упрёк его происхождению. Сам Гунько был родом из-под Полтавы и моложе Евстефеева на восемь лет. Отец его был председателем колхоза, который принял, вернувшись с фронта калекой (контузия не давала покоя страшными приступами головной боли и рвотой), но, несмотря ни на что, поднял родное село из разрухи, умерев в конторке правления в пятьдесят пятом, не дожив до тридцати пяти лет шести дней. Остановилось сердце. Восстанавливая справедливость, Гунько сказал:

– В те годы везде было не до разговоров. У нас, на Украине, после войны с нуля начинали, впрягались в плуги вместо лошадей. Бабы в полях рожали,- Гунько появился на свет девятого мая; мать родила его в поле, когда прискакавший из села хлопчик сообщил, что война закончилась.

– Зря вы обиделись, Ефимович,- Сашка уловил настроение Гунько.- Я не в пику тому, что вы не сибиряк. Горя все хлебнули сполна. Тут специфика иная. Север – это расстояния огромные и климатические условия. У вас, на Украине, село от села – в окно крайней хаты видно, а тут ноги потопчешь и не в одну версту, десятки.

Внутренне Гунько согласился, что это действительно так, вслух же сказал:

– Я думал, что вы делите всех на сибирских и остальных. А так-то, ясное дело – сложней.

– Никогда у нас не делили людей на местных и приезжих. Хоть о последних и говорят, что они суки вербованные, но это больше по поводу договоров, что власть придумала. В них льготы есть на проезд, а местным – фига. Я же, честно говоря, разницы не вижу. Почему одним надо оплачивать проезд раз в три года в оба конца, а ссыльным, поселенцам и местным – нет?- Сашка перевернулся на живот, солнце зашло.- У нас человека по национальности и вере его не различают. Делят на трудяг и лентяев. Последние у всех народов есть, и их нигде не любят. В посёлке, что ниже по реке, хлебопёк жил, родом с Западной Украины, высланный за связь с УПА; так он такой хлеб пёк, зубы сжуёшь – не заметишь. В соседнем немец с Поволжья, прославил имя колбасами и пивом. Оба – лагерники в прошлом, а местными уважались и воспринимались нормально. На руки их трудовые смотрели, не на биографии. В наших местах шесть из десяти, а в прошлые годы – девять из десяти, у власти не в почёте.

– Жуткая наша история. Если всё вспомнить, слёз оплакать не хватит,- Евстефеев размахивал веткой, отгоняя комаров, которые весели тучей и пикировали, как истребители, на говоривших.- Вас, Александр, почему не жрут? Меня достали – сил нет.

– Кровь у меня плохая. Что меня не жалуют, давно приметил. Почему? Этого объяснить не могу. Это к науке вопрос. Мои вон тоже матерятся на чём свет стоит. Может, психика влияет. Изучать надо,- Сашка встал и подкинул в костёр ветки ёлки и стланика.- Сейчас мы их дымом погоняем.

– Они, как клопы. Их ничего не берёт. Ни мазь, ни газ. Одно слово – вампиры, упыри,- выразил сомнение Гунько и двинулся к реке, где стал освежать водой лицо и шею. Вернувшись, сказал:- Вода, однако, холодна – зубы выворачивает, но прозрачна. Не покупаешься,- в его голосе слышалась жалость.

– "Хозяйство" можно застудить,- водружая чайник на костёр, подтвердил Сашка.- Мы в детстве огромный костёр разводили, бултыхнёшь и сразу к огню, греться. Завтра в протоке, там песок – Франция позавидует, искупаемся. Двадцать четыре не обещаю, но утром до двадцати есть точно, если глубоко не нырять. Коль есть желание.

– Обязательно,- Гунько улыбнулся.- Люблю.

– Михаил Сергеевич тоже любитель – надомник,- пошутил Сашка.- Да и Ельцин, волей-неволей – купальщик.

Поднося собранный с берега реки сушняк, Евстефеев вступил в разговор.

– Ефимович без мешка любит. В мешке не то.

– Язвишь, Павлович, видно, хитрое что-то удумал,- сказал Гунько.

– Что тут думать? Дело и впрямь сложное. Это не анекдоты под водочку травить. Светлая голова надобна. Подумалось мне совсем иное. Александр намекнул, старею видать, дошло мне только сейчас.

– Так говори,- Гунько стал ломать сухие ветки, начинало темнеть.- Будешь долго молчать, мысль потеряешь.

– Он про плохих исполнителей упомянул не случайно. Я значения не придал, а теперь осенило, когда ветки собирал. Так получается, что кто бы не сидел на Олимпе власти – не важно. Необходимы хорошие и грамотные исполнители. Хоть на столбы вешать, хоть новые заводы строить и проводить реформы. Так?- Евстефеев скосил взгляд на заваривавшего чай Сашку.

Сашка не стал отвечать, что-то сказал Левко одним словом на непонятном языке. Тот вытащил какую-то трубу и пошёл к реке. Вернулся очень быстро, разматывая тонкий провод. Прикрепил к шесту, воткнутому в землю, лампу с отражателем, щёлкнул тумблер и всех осветило ярким светом. Левко, осмотревшись, убавил накал, чтобы не слепило. На свет сразу полетели мотыльки, мошка и другая летающая нечисть.

– Я всё думал и ждал,- начал Сашка.- Сможете вы именно это понять или нет. Мне внутренний голос говорил – должны. И не ошибся. Суть уловили – это главное. Личности в любом подсчёте при чём, без них нет правильного прогноза, ибо от их действий многое зависит. Но больше всего от исполнителей. Исполнитель имеет возможность, находясь в тени и рядом с лидером, так его действия извратить, что честный станет вором. В любых раскладах решающее слово за исполнителями. Вот вам пример: партия коммунистическая хоть и вырождалась явно, но люди делали дело. Худо ли, бедно ли, но крутили шестерни промышленности. Без промышленности нет экономики, без экономики нет политики. Пока завод работает, можно и о политике поговорить, даже поиграть в неё. А остановится завод или целая отрасль – всё. Политика умирает. Начинается вакханалия, хаос, и как следствие их – война. А на войне политике не место, на поле сражения идущий в бой о ней не думает, там главенствует один принцип – кто кого. Вы о плохом в нашей истории упомянули давеча. Не вы, не я не застали отряды продразвёрстки. Это была не политика, а военная акция. Силой оружия один забирал у другого. Не растя, не ударив пальцем о палец, пришёл и отнял. Мало того, ещё и убил. Почему? Теперь много об этом написано трудов всяких, вплели в этот вопрос даже то, чего на самом деле и в помине не было. А всё, по сути, просто. Пришедшие к власти люди не сумели организовать нормальных отношений с сельским тружеником, за что тот отказал им в доверии; отказал не просто так, а в силу сложившихся вокруг себя обстоятельств, при которых не мог производительно трудиться, что неминуемо привело в отдельных районах и городах к массовому голоду из-за падения сельхозпроизводства. И сам за это пострадал безвинно. Был распят, как антисоветский элемент. Вы, Павлович, хорошо подметили про столбы и расстрелы. Я не усмотрел в ваших глазах страха, когда вы произносили эти слова. Вину за прошлые ошибки несут исполнители. Лидеры тоже, но за то, что допустили ошибки в выборе исполнителей и за отсутствие предвидения, которым лидер обязан обладать непременно.

– Тогда, Александр, позвольте и мне комплимент,- Евстефеев присел.- Мы, собираясь на эту встречу, знали, что придёт кто-то от вашего сообщества. Не вы конкретно, но кто-то. Сидели втроём – ещё был Панфилов, он хоть и в отставке, но мы консультируемся – и решили: кто вы и что? Общество ваше имею в виду. Разошлись мы во мнениях. Банда – не банда. Мафиозный клан – нет, вроде. Теперь всё больше я убеждаюсь, что вы тут не просто по земле ходите, но и от ума имеете много, индивидуально или коллективно не поручусь, вижу лишь, что вам проблемы страны этой не чужды, да и мировые мимо вашего внимания не проходят. Имеете вес хороший,- он замолчал.

– Много лет назад один хороший человек из КГБ, умница непомерный и золотая голова, сказал мне при встрече, что завидует моему образованию. Сам он весил столько – где нам измерить? Весов оценить его интеллект нет,- Сашка щёлкнул пальцами.