Служанка Леди Эверсон - Стася Вертинская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зачем отец настоял, чтобы я шла работать именно в этот город? Подозревал ли он, что мать Эммы устроит меня именно сюда, а не к торговцам? Если нет, то для чего дал мне рекомендации матери, хотя всегда был против того, чтобы я пошла к кому-то в услужение? Тем более к таким людям…
В моей родной деревне слуги были только у старосты. Мужчина и женщина, семейная пара, которые были скорее помощниками, младшими членами семьи, чем бездушными работниками. До сегодняшнего дня и такой себя и считала — маленькой помощницей в большом поместье Эверсон. Но для господ, несмотря на их доброту, мы были лишь частью интерьера поместья и их богатой жизни. Частью, которой можно было похвастать, как новой безделушкой.
— Что, девочка, кто-то обидел? — остановил меня оклик вояки, одного из стражников поместья. Он был разговорчивый дядька, который, казалось, знал всё и про всех, подмечал настроение и перемены не хуже, чем это умела моя мать. И умевший сказать нужные слова, когда это было нужно.
Я замерла, смахнув с лица пот и выбившиеся волосы. После физической нагрузки накопившиеся за день эмоции отступили. Я не научилась, как мать, прятать свои обиды за непроницаемые стены и забывать о них прежде, чем они вырвутся наружу. Они копились и им нужен был выход. В школе Азалии любые проявления чувств буквально выбивались из воспитанниц. Но я воспитанницей школы не была. Мать научила меня скрывать эмоции от посторонних лишь тогда, когда это было необходимо. Но чем сильнее были эти эмоции, тем сложнее давалась мне эта наука. Лишь занятия с отцом на заднем дворе кузницы позволяли выплеснуть все, что удалось скрыть, но не забыть. При этом выплеснуть так, чтобы никто не знал, кем я на самом деле являюсь.
— Нет, все в порядке, — спокойно ответила я, все еще тяжело дыша, но уже почти не злясь на Меланию. Стражник кивнул, принимая мой ответ и приглашая к спаррингу.
Звякнула, соприкасаясь сталь, и мы закружились в опасном танце. Он сражался длинным мечом. Мне удавалось блокировать удары своими парными клинками, но, чтобы достать его, приходилось уворачиваться от широких замахов меча, то ныряя под его руку, то отскакивая назад. Его опыт против моих звериного чутья и гибкости. И он так же не мог достать меня.
— Слышал, Мелания сегодня тебя совсем загоняла, — сказал он в одном из коротких перерывов. Я не ответила, снова пойдя в атаку. — Она хорошая девочка, но слишком молода, чтобы понимать, что мы с тобой такие же люди, как она.
Обида и гнев снова всколыхнулись в душе, и я сама не заметила, как ускорила темп нашего боя. Воин засмеялся:
— Не позволяй своему гневу управлять тобой.
Я остановилась лишь на миг, растерявшись от слов стражника. Но этой ошибки моему противнику хватило, чтобы пробить оборону и больно ударить меня по руке. Он был опытный воин и успел повернуть лезвие прежде, чем оно рассекло мою кожу. Ну а синяк — всего лишь память о моей оплошности.
— Хватит на сегодня, — он убрал оружие и отвернулся. А затем ушел, бросив напоследок: — Не стоит обижаться на тех, кто не видит тебя со своей высоты. Для них это горький опыт, который еще предстоит познать.
Я смотрела ему вслед, гадая, как он прочитал то, о чем я думала, и что значат его слова.
Глава 2. Эрик
Сколько я себя помню, отец всегда просил скрывать от людей мой дар. После того, как мы покинули наш маленький дом в лесу, свободно обращаться волком я не могла. Отец часто брал меня на охоту, где вдали от людских глаз я могла позволить себе быть собой. Мне нравились эти дни, когда я чувствовала себя свободной. По возвращении в деревню мне полагалось быть человеком. Обычной девочкой, ничем не отличающейся от других деревенских детей. Мне нельзя было никак проявлять себя. Ни когда я злилась, ни ради удовольствия или шутки, ни в то время, когда отец гонял меня по двору кузницы, обучая сначала стрельбе из арбалета, а потом владению мечами. Используя силу волка, я могла быть намного сильнее. Но отец запрещал мне это. И если сначала я злилась от горькой обиды, что отец запрещает мне быть собой, то позже тренировки в образе человека стали приносить мне душевное спокойствие не меньше, чем пробежки в волчьем облике в лесу, где меня никто не видел.
Я была ребенком и плохо понимала, почему то, что я отличаюсь от других жителей деревни, было опасным. Намного позже я узнала, что есть люди с особым даром — такие, как я. И обычные люди, чье тело и разум захватило опасное проклятие. Они так же, как и рожденные оборотнями, сменяли человеческое тело на образ зверя. Но то был образ, который даже отдаленно не напоминал благородного волка. И это не было их осознанным превращением, лишь повелением зараженного магическим проклятием разума. Обезумевшие от боли непривычного для человека превращения и глубоко засевших обид, проклятые нападали на людей, убивая даже близких. Лишь некоторые могли вернуть себе человеческий облик. Но осознание содеянного и проклятая магия сводила несчастных с ума. Потому люди не любили оборотней. Ни тех, ни других — они просто считали любых оборотней опасными чудовищами. Страх, охватывающий людей, не делает различия между истинными оборотнями и проклятыми, стирая разумные границы между человеком с редким даром и жертвой чьей-то магии. А то и вовсе считая людей с даром оборотничества виновниками магической напасти.
Однажды, когда отец взял меня на ярмарку в соседнюю деревню, куда он отвозил товары из своей кузницы, я видела проклятого оборотня. Женщина, разорвавшая своих близких в приступе помешательства, даже вернувшись в человеческий облик, не осознавала себя и бросалась на стражников, что пытались поймать её.
— Они думают, что я такая же, как она? — спросила я отца, когда мы возвращались домой. Сцена жестокой расправы над проклятой женщиной все еще стояла перед глазами.
— Страх ослепляет людей, — коротко ответил отец.
— А откуда берутся проклятые?
— Говорят, — со вздохом начал отец. — Что однажды маг, позавидовав способности оборотня, решил создать заклятие, которое позволило бы ему стать таким же, только чуть сильнее — он же все-таки маг. И у него это даже получилось. Но вместо разумного зверя он стал одержимым чудовищем.
