Девочка на шаре - Марина Друбецкая

По широким ступенькам лестницы застучали каблучки, гулко хлопнула дверь. На улице уже начинало темнеть. И Ленни почудилось, что ее опьянил едва заметный, приторно сладкий запах, исходивший от листков, — а они убраны обратно, в самые глубины шкафа. Воды со льдом в кондитерской на углу? «Нет, просто дайте, пожалуйста, два кубика льда! Немыслимо болит голова. Благодарю — и вот эту салфетку. Спасибо». Лед — к вискам, глубокий вздох. Господи, как же она хочет к нему, оказаться рядом, прижаться, увидеть то, на что насмешливо смотрят его глаза. Поехать в дребезжащем поезде, а лучше — полететь на опасном самолете и всю дорогу не знать, чего больше бояться: падения железной птицы или встречи с тем, кого она внезапно перестала ненавидеть. Однако надо как-то вернуть свою злость. «Надо как-то вернуть злость», — повторяла Ленни, перебегая с тротуара на тротуар.

Опоздала. Дверь «Иллюзиона» уже была заперта. Взвизгнула кошка, скрипнула дверь, эхом пронесся чей-то крик — и отозвался с другой стороны улицы смехом. Ленни села на ступеньку. Вот и посмотрела на своего индийского принца! Один плюс — если у него хватило совести глянуть в зал, то ее, милостивый государь, ни в первом, ни в каком другом ряду не было! Мысли ее скакали со ступеньки на ступеньку: влезть в окно, пробраться в будку киномеханика, найти пленку, засунуть ее за щеку — то есть за шиворот — и мчаться на студию. Пробраться через трубу? Или наоборот — через подвал? Сидеть тут до утра — и ждать первого сеанса. Ленни поежилась — к утру легко можно околеть от холода. Да и на афише написано, что дается только один сеанс. Ну и прощай, злой Эйсбар! Она решительно встала, погрозила вывеске кинотеатра кулаком. И неожиданно в одном из маленьких окошек верхнего этажа зажегся свет.

Киномеханик, частенько ночующий в своей уютной каморке, открыл форточку, мелькнул огонек зажженной сигареты.

— Господин с дымком, вы случайно не умеете крутить кинопленку? У вас есть пленка «Русский режиссер Сергей Эйсбар снимает в Индии религиозную драму!»? Это очень важно! Умоляю, помогите! Откройте, пожалуйста, откройте дверь! — взмолилась Ленни, удивляясь своей глупой откровенности.

Она посмотрит на своего мучителя один разок, одним глазком — и забудет навсегда. «Клянусь», — говорила себе Ленни, заходя в темный пустой зрительный зал: киномеханик открыл ей дверь и даже дал электрический фонарик, и теперь она спешила за веселеньким кружком света вперед и вперед. Пыльный луч света прорезал темноту, выхватив спинки нескольких скамеек, плюшевую ковровую дорожку между рядами, небольшой просцениум. Большой экран осветился ровным матовым светом. В ответ, мерцая, блеснули ее жемчужные сережки. Пальцы вжались в бархатные ручки кресла; на лице Ленни застыли и страх, и отчаянная надежда, что он будет стоять очень близко от края экрана, размахивая руками, командуя… и можно будет его коснуться. Подпрыгивающей походкой пойдет в глубь экрана — и она побежит за ним, чтобы стучаться кулаками в спину, остановить, зацеловать… Блеснул квадратик студийной заставки — знаменитый французский петух — и девиз: «Патэ все видит. Патэ все знает». Выплыл титр: «Русский режиссер ищет в Индии маленького Будду». И она его увидела.

На следующий день в полдень Ленни уже заходила в павильон кассы Александровского железнодорожного вокзала, чтобы купить билет в Одессу. По сведениям, почерпнутым ею этой странной ночью у киномеханика «Иллюзиона», через четыре дня на корабле «Афанасий Никитин» в Мадрас отбывает научная экспедиция Академии наук — так называемая «вторая экспедиция Мервортов». Утром она позвонила в Императорское историческое общество, потом в отдел экспедиций петербургского музея «Кунсткамера», потом еще кому-то — вежливые голоса давали ей все новые телефонные номера, адреса, желали удачи или завистливо журили: дескать, милая, что за фантазии… Ну почему, почему она никогда не читает газет — ведь писали же об этой экспедиции! Писали! А теперь путешественники уже в Одессе, и через три дня корабль отплывает. Она могла бы поехать с ними как фотограф, заключить контракт, уговорить, соблазнить, ведь ей не требуется оплата, а оборудование, пленки она предоставит безвозмездно. Все эти авансы, предложения Ленни шептала самой себе сотый раз, готовясь произнести их вслух. Но найти бы перед кем! Ей требовалось быть там и с ним! Она уже целовала его щетинистую щеку, впавшую от усталости, он похудел, немного чужой — какой-то костистый. Боже, прошло три месяца, как они не виделись! Выйти из автомобиля в запыленном шлеме, с кругляшками солнцезащитных очков на носу — и сделать перед ним реверанс. Опля! Господи, как же раньше она не додумалась: догнать!

В вокзальной кассе оказался перерыв. Ленни чуть не разрыдалась, но взяла себя в руки и стала беспокойно кружить по прохладному сумрачному залу ожидания. Звук ее шагов гулко отдавался под сводами, и ей казалось, что она заперта в склепе и так отчаянно бьется о стены ее бесплотный запертый дух. Разносчица газированной воды участливо предложила стаканчик воды — шипучка с клубничным сиропом вернула тени плоть. Вкусно! И надо мчаться вперед!

— Ну что же вы, миленький, закрыли в самый неподходящий момент, — заныла Ленни, когда деревянное окошечко кассы наконец приоткрылось. — Пожалуйста, посадочные документы до Одессы на ближайший поезд, второй класс.

Из окошечка донесся кашель, свист, потом высунулось морщинистое, будто из старого пергамента сделанное, лицо, и, продолжая кашлять, кассир покачал головой.

— Что значит нет?! — вскрикнула Ленни. — Это дело государственной важности, милостивый государь. У меня есть… у меня в течение часа будет распоряжение Императорской академии наук. Мы имеем дело с экспедицией, которую поддерживает и Дума, и двор.

В ответ кашляющий старичок развел руками и стал ими поводить как крыльями, а после ввинтил в воздух указательный палец.

— Если только вам поможет самолетное сообщение, — выговорил кассир, наконец утерев платком рот. — А мы, путейцы, вас разочаруем: авария в Полтавской губернии, около Кременчуга. Не будет поездов ни сегодня, ни завтра — рельсы разворочены, будто их грызла стая волков. Говорят, взорвали склад боеприпасов, брошенный в Великую войну. Так что, душечка, успокойтесь — на ваше счастье поездов не будет, — добавил старичок, доброжелательно качая головой. Ленни вспыхнула — как же он угадал, что у нее на уме? Почему горят щеки, почему она топает от нетерпения, хмурится и сжимает кулаки?

«Хорошо, Ходынское поле недалеко, — говорила она себе под нос, залезая в трамвай. — И десятка остановок не наберется. А там — недавно открывшийся пассажирский аэропорт. Билеты, говорят, стоят целое состояние, но наверняка хватит, если растрясти все конверты со всеми гонорарами!» Ленни мысленно окинула взглядом свой письменный стол, куда сваливала документацию, черновики раскадровок, чеки, конверты с наличными, которые ей вручали в конторах за рекламные снимки. Если прислуга не подворовывает — наберет точно на перелет!

Трамвай весело звякнул, трогаясь с места, кондуктор объявил следующую остановку. По случаю субботы в вагоне почти никого не было, а те, кто сел, скорее всего, ехали на дачи в Покровское-Стрешнево или Серебряный Бор — с корзинами, откуда выглядывала прикрытая белыми салфетками веселая снедь выходного дня. Ленни присела на край деревянной лавки, прислонилась к прохладным перилам. Будто перескочила из одного сна, горячечного, больного, в другой, и в нем все так покойно, слышатся щебетанья ранней весенней птицы, голоса дачников, открывающих ставни, дым костерка из прелых листьев и… и никто никуда не мчится, никто не трепещет от страсти, не чувствует удушья от нетерпения, не сжимает в кулак пальцы, которые неуемно гладят, треплют, ласкают несуществующего человека. Того, кто бродит где-то за три тысячи километров. Или четыре тысячи?

Мальчишка на соседнем сиденье развернул газету, трамвай резко дернулся на повороте, и листок выпал у него из рук — Ленни нагнулась, чтобы поднять и вернуть встрепенувшемуся пареньку. И вдруг — со страницы внутреннего разворота в нее выстрелил заголовок: «Сегодня утром экспедиция Императорского исторического общества под руководством Александра и Людмилы Мерворт стартовала в свой второй поход. Российскому теплоходу „Афанасий Никитин“ ученые неожиданно предпочли английское судно „Ливерпуль“, которое направляется к Суэцкому каналу без остановок». Ленни машинально отдала газету, но тут же попросила обратно. Так и есть — сменили борт. Значит, чайки уже кричат отходную, шляпки, летевшие в воздух, приземлились на локоны одесских гимназисток, прощальный сигнал корабля стих. Ленни повернулась к кондуктору.

— Я сойду на следующей, пожалуйста, — шепотом произнесла она. Внутри все обмякло, ноги не слушались. Петроградское шоссе — место продувное, и, выйдя из трамвая, она едва не упала. В голове стучали молоточки, отбивая такт бесполезным теперь вопросам. Как же она не спланировала все заранее? Ведь путешествие лежало на блюдечке. А теперь блюдечко разбилось!