Паранормы - Константин Андреевич Чиганов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И тогда содрогнулась земля. В следующее мгновение Рой прыгнул на обочину, по асфальту прошла волна, как будто полуметровой высоты вал по всей ширине дорожного полотна. Меня бросило на колени, я ободрал руки, встав на четвереньки, и все закончилось. Снова стало тихо, когда я медленно поднялся на задрожавшие ноги.
Расслабился — и получил напоминание, только и всего. Дорога лежала так гладко и ровно, как будто и не отрицала только что все законы здравого смысла. Датчики не выдали ничего, иначе просигналил бы анализатор.
Километра через два на обочине нам попался бетонный круг с люком канализации в центре. Люк был тщательно, хотя и явно второпях, заварен. На крышке краснела надпись, выведенная масляной краской: «ОСТОРОЖНО! СМЕРТЕЛЬНО!»
Краска давно высохла.
Рядом с колодцем Рой отыскал брезентовую рукавицу, всю в бурых пятнах и разводах копоти.
7
К старому стрельбищу у подножия сопки мы вышли уже под вечер, когда дождь устал, и небо начинало чуть заметно светлеть, очищаясь от туч. Сохранились трибуны и строения непонятного назначения, большое черное табло за рядами скамей с бессмысленным набором белых букв. Все это подгнило, и боязно было ступать на дощатые ступени. Сырость лежала на сварных перилах и прожекторных мачтах, краска облупилась. На металлической ферме был укреплен плакат: «О спорт, ты — жизнь!» Довольно оптимистично.
Выше в гору, и уже должна быть видна красно-белая вышка телестанции, но ее нет. Пробрались через мокрое, ржавое кладбище непонятно как попавшей сюда техники, я едва не ободрал кожу о бампер самосвала, Рой ушиб лапу, прыгая через гусеницу трактора. За свалкой вверх по склону идти стало труднее, мокрая земля разъезжалась под ногами, и Рой недовольно оглядывался на меня. Перевалим через горушку, вниз идти будет легче.
Сопка лежала прямо по нашему маршруту, и, обходя ее, мы рисковали углубиться в тайгу уже настоящую. Это ни к чему, мы же не по грибы идем.
…Танк стоял мокрый, мрачно — равнодушный ко всему, с развернутой вбок литой башней. Казалось, он спит, прикрыв люки. На темно-зеленой броне выделялись широкие потеки ржавчины, но на вид машина была исправна. Т-64, уже снятый с вооружения. У танка смешанный лес заканчивался, и начиналась пустошь. Отсюда хорошо было видно вершину горы, к ней и протянулся ствол орудия.
Я приказал псу сидеть, а сам обошел танк. Он пришел сюда не на буксире — своим ходом. Отпечатки гусениц ясно выделялись среди низкой травы. На скуле башни белел номер 304. Ящики ЗиП, светотехника, стекла перископов, ИК-приборы — все было на местах и внешне цело.
Приржавевший командирский люк нелегко оказалось отвалить. Внутри луч фонарика высветил пустые гнезда под снаряды. На полу боевого отделения лежали снарядные стаканы, покрытые зеленой окисью, пустые пулеметные ленты, но в целом интерьер неплохо сохранился. Боекомплекта не было, замок 125 миллиметровой пушки открыт, на сиденье наводчика брошен шлемофон с оборванным проводом. На затворе орудия — латунная фляжка, какие носят в заднем кармане. Во фляжке булькало, и я отвинтил колпачок. Изнутри пахнуло спиртом. Чтобы военные да забыли прихватить спиртное?
Больше ничего интересного в танке не было, и я, заглянув в прицел, с облегчением выбрался на воздух.
Рой уже пританцовывал от возбуждения, дожидаясь.
Я встал на башне и достал универсальные «глаза». Переключенные в режим дальновидения, они многократно приблизили склон горы. Я посмотрел туда, куда указывал ствол пушки. Так и есть. Виднелись развалины, изорванные и скрученные металлические конструкции, в которых с трудом можно было угадать телевышку.
Танкисты расстреляли трансляционную станцию и бросили машину здесь навсегда.
Из травы на правую гусеницу вылезла крупная молочно-белая ящерица. Мелко тряся головой, химера воззрилась на меня тремя аметистовыми глазками.
Мы оба внимательно сканируем окружающее, но все же чересчур заметны в этих открытых местах. Совсем не так, как в Эритрее.
Маленькая территория на окраине Эфиопии, пожелавшая стать неподлеглой и вольной, стала адским испытанием. До сих пор Рой носит в передней лапе крошечный осколок мины-ловушки, а я заработал сотрясение мозга и тропическую лихорадку.
Но мы и другие специалисты сделали то, за что брались, и, что приятно лично нам, все остались живы. В хлипком мире, что там установлен, есть частица и наших рейдов, и за это стоит выпить. Тогда Рой дважды спасал мне жизнь, не считая иных случаев.
Помню, мы распластались в метре от ботинок черномазого парнишки — часового в хаки, с американской винтовкой, и моя рука лежала на загривке пса. Не истерся в памяти топот разводящего. И Ройка, когда прочел мои мысли, вспомнил и вскинул уши.
Пусть отныне черные сами разбираются. Сводят счеты между своими. Благо — одна сатана.
Наверное, я немного знаю душу черного человека. Джи говорил, что хотя я белый расист, но единственный человек, который его понимает и любит. Мы тогда попробовали разнообразного пива в ресторанчиках Несебра, а потом прогуливались в обнимку среди исторических руин, и я учил его петь «Мурку», нервируя чинных немецких туристов и вызывая нездоровый ажиотаж среди русских и болгар. Два разноцветных обалдуя, в обнимку орущих блатную классику на морском берегу — зрелище, от которого прослезятся боги.
Джанго Одойо остался в окрестностях столицы Ньянмы, бывшей в прошлом веке Бирмой, навсегда. Он хотел быть похороненным так, с салютом и воинскими почестями. Он их заслужил более, чем иные генералы. Я не дознавался, какую религию он исповедовал. Не доведется и побывать на его могиле под чужими звездами.
Скоро стемнеет, так поищем ночлег получше.
Очень не нравились мне деревья справа — не разберешь, что за холера. Как бы кедры, но стволы закручены винтом, а хвоя голубоватая. Вспоминается бесподобное: «У дерева была табличка: „ЯБЛОНЯ. КУСТ“. Вблизи дерево оказалось липой».
Все же живые здесь есть, ведь выжил же тот бедняга. Как они живут, кто они, зачем здесь — темно. Но живут. Только бы палить не стали, с людей станется. Через пару километров пойдут городские кладбища. Мы движемся вдоль окраины, пока еще далеко от центра. Город проверить необходимо, но и попасться там — чего уж проще!
Ведь сколько народу было! Музеи с коллекциями бесценными, имущество, нажитое годами, могилы предков — все бросали. За что же это людям, а? За все хорошее, наверное, чтоб жизнь медом не казалась. Если же за грехи, то почему именно им?
…Мы пробирались через кладбище. В свете
