Я сам себе судья - Иосиф Кобзон

Короче говоря, студента вокального факультета Гнесинки так увлекли совершенно иные музыкальные горизонты, что я стал всеми правдами и неправдами пробиваться на большую эстраду.

Первое самостоятельное выступление

Мое первое самостоятельное выступление состоялось в декабре 1959 года на авторском концерте Аркадия Островского. Я был тогда очень молодым и не был лично знаком с этим композитором. Я взял его в буквальном смысле штурмом и натиском.

Наша первая личная встреча с Аркадием Ильичом состоялась в Доме композиторов в Москве на Миусской площади. Тогда там был еще старый Дом композиторов. Будучи студентом Гнесинского института, я пришел на встречу. После выступления Аркадия Ильича подошел к нему, и он почему-то дал мне свой домашний телефон. Матильда Ефимовна, его супруга, царство небесное им обоим, подходила к телефону и спрашивала: «Кто это?» Я отвечал: «Вокалист». Ну, как бы я назвался: «Это Кобзон»?

На первом концерте, куда меня пригласил Аркадий Ильич, он объявил меня не «Иосиф Кобзон», а «Юрий Златов». Я не понял, стою за кулисами, а он меня подталкивает: «Выходи, выходи». Я вышел, спел, потом подхожу к Аркадию Ильичу: «Почему вы меня так назвали?» – «Сюрприз, теперь это будет твой артистический псевдоним». – «Я не хочу». – «Да ты что, с ума сошел? Ты со своими еврейскими именем и фамилией хочешь карьеру сделать?» – «Мать мне дала это имя, фамилию, я не могу носить другие». – «Ну, поступай, как хочешь, но потом ты поймешь, что я был прав».

К счастью, он ошибся.

А потом, в том же 1959 году я стал штатным солистом Всесоюзного радио, а через три года – Москонцерта. И я бросил институт, в котором меня настойчиво готовили к оперной деятельности.

Цирк на Цветном бульваре

Но это все было чуть позже, а в 1958 году, параллельно с учебой в институте, я начал работать в цирке на Цветном бульваре в программе знаменитого циркового режиссера Марка Соломоновича Местечкина «Куба – любовь моя». В прологах и эпилогах надо было петь. Там были вокалисты, которые пели песню «Мы – артисты цирковые…». И я тоже напросился ее петь. Пел сам и в составе квартета. Пел эту песню и еще песню «Куба – любовь моя» из спектакля с музыкой Александры Пахмутовой. Так я начал работать по специальности и получать за каждое выступление по три рубля. Выступлений было, как минимум, девять в неделю. Можно представить, каким я стал сразу богатым человеком. Иногда в месяц «набегало» 120–140 рублей. Так для меня наступила совсем другая жизнь.

Цирк не только поддержал меня материально, но и дал возможность видеть настоящий творческий труд – труд до изнеможения, до кровяных мозольных ссадин, до выяснения отношений и т. п. Когда говорят, что Кобзон – феномен, много работает, мне хочется возразить: да никакой я не феномен, просто еще в цирке меня научили относиться к своей профессии с уважением и почитанием.

Кстати, недавно я был на цирковом фестивале в Сочи. Туда приезжал и знаменитый артист Олег Попов. А ведь мы были с ним знакомы с 1958 года. Тогда главенствовали цирковые династии: семья Кио, семья Запашных (тогда еще не было известных сегодня братьев Запашных), Олег Попов, Юрий Никулин и Михаил Шуйдин. То, что Олега Константиновича не было в России 27 лет, очень печально. И он это ощутил, когда вышел на манеж: народ встал, громогласно приветствуя любимого артиста.

Страна его, безусловно, обидела. Мы – артисты – тогда зарабатывали, получая так называемые тарифные ставки, а он много средств тратил на лечение первой супруги Саши. Все его деньги, которые были на сберкнижке к моменту развала СССР, пропали. Олег сказал, что не хотел быть нищим, поэтому и уехал. Слава Богу, у него сложилась судьба за границей.

В Сочи глава Росгосцирка Вадим Гаглоев предложил Олегу Попову организовать в России школу клоунады. Сегодня искусство так называемых коверных утратилось, а в СССР был расцвет: Леня Енгибаров, Карандаш (Румянцев), Вяткин, Олег Попов, Никулин и Шуйдин. Целое созвездие!

К сожалению, 2 ноября 2016 года Олега Константиновича не стало…

Общежитие на Трифоновке

В Гнесинском институте мне как бывшему солдату дали место в общежитии на Трифоновке. Старое общежитие, в комнате девять человек. Потом институт построил рядом новое здание, и селили уже по четыре человека. Роскошь!

В сентябре нас, первокурсников, сразу же отправили на картошку. Я был бригадиром, в моей бригаде работали «неслабые» ребята вроде Давида Тухманова и Карины Лисициан. Никто, естественно, собирать картошку не хотел, и я как бригадир должен был всех заставлять работать. А колхозники объявляли нам норму – попробуй не выполни. Я был довольно требовательным бригадиром, сам работал и других подгонял. Даже перевыполнял норму – старался на трудодни заработать себе на зиму провиант. Привез в общежитие мешок картошки и хранил под кроватью.

Мама в фанерном ящичке присылала мне сало, и мы с моим соседом и земляком Толей Сумским по очереди жарили картошку. У нас потрясающий режим был: выходишь на общую кухню, ставишь свою сковородку, нарезаешь сало… Как только сальцо расплавилось – сверху картошечку. И жаришь. Хлеб, естественно, черный из гастронома у Рижского вокзала. И вот каждое утро картошечку с салом (а я ее до сих пор такую только и люблю) ели и запивали холодной водой. Тогда еще можно было пить прямо из-под крана.

А по субботам и воскресеньям устраивали «банкеты» на сэкономленные деньги – всю неделю ездили в транспорте «зайцами». Накупали лакомств и бутылочку, приглашали девочек из соседних комнат и до утра танцевали в Ленинской комнате…

А стипендия у нас тогда была 180 рублей в старых деньгах или с 1961 года – 18.

День у нас начинался с того, что в семь утра я выходил в коридор, занимался зарядкой, притом плотной зарядкой. Здоровый был как черт. Я на руках и на ногах, опираясь о противоположные стенки коридора, взбирался до потолка и там в такой распорке зависал и ждал. Это была у меня любимая утренняя шутка. У нас одна половина была мужская, другая женская, а кухня общая. И вот выходит на кухню девчонка. Заспанная. А я перед нею с потолка ба-бах, падаю. Можете себе представить, какой там был визг и ужас.

Классное время было!

Я был членом комитета комсомола, в котором отвечал за культурно-массовую работу. Я взял на себя этот сектор, потому что в то время все театральные и музыкальные ВУЗы имели свою квоту студенческих пропусков в театры и концертные залы. Я эти пропуска распределял и поэтому каждый день сам куда-то ходил, то в Большой зал Консерватории, то в Большой театр. На концерты Лемешева, Козловского. Мы ходили по музеям, по театрам, слушали много музыки, общались с замечательными актерами, музыкантами, впитывали в себя все, словно губка. Интеллект провинциального паренька в солдатской форме очень обогатился в этом удивительном «комбинате».

Это было очень веселое время. У меня появилось много новых друзей. В новом общежитии было пять этажей и на каждом – щукинцы, мхатовцы, щепкинцы, суриковцы и гнесинцы. Например, моими соседками были Лия Ахеджакова, Лионелла Скирда, будущая жена Олега Стриженова. Обстановка была очень благожелательной и дружеской. Никто не говорил: «Мы – мхатовцы, а вы кто?» На каждом этаже – кухня и Ленинская комната. В выходные – общий праздник, все ходят друг к другу в гости. Конечно, случались какие-то недоразумения, и тогда мне приходилось со всей строгостью «разбираться». Я ведь старался быть лидером, а раз так, значит, надо было соответствовать. Ко мне приходили с жалобами: кто-то кого-то задел, кто-то что-то натворил, кто-то кому-то изменил, кто-то насплетничал… Я старался помочь.

И драться из-за женщин приходилось, причем неоднократно. Однажды драка вышла настолько серьезной, что я даже боялся, что возбудят уголовное дело. Один товарищ на моем этаже очень серьезно пострадал. Я ему сломал челюсть. Этот балалаечник так довел меня и окружающих, что пришлось поговорить с ним по-мужски. Потом я долго носил ему бульончики в Институт Склифосовского… В общем, немного понервничал, пока тот не выписался из больницы и не забрал из милиции свое заявление.

Второй раз я подрался на танцах. Приревновал свою девушку. Что тут поделаешь? Человек не сориентировался и пригласил на танец мою подругу, югославку. А она решила меня подзадорить. Стала с ним кокетничать, а потом пошла танцевать. Ну, я… и прервал их танец.

Первые успехи на эстраде

В 1959 году я начал выступать на эстраде в дуэте с однокурсником Виктором Кохно. Первым нашим композитором был Аркадий Ильич Островский, встреча с которым определила во мне будущее певца. Его песни «Мальчишки, мальчишки», «Ты слышишь, Куба», «Возможно», «Песня остается с человеком» всем сразу же полюбились.

Наша первая встреча с Островским произошла, когда я пришел в цирк. Я хотел петь его песни, а он отвечал: «У меня много солистов». Тогда я сказал ему, что готов петь в дуэте. Он отвечал, что и дуэты у него уже есть: например, Владимир Бунчиков и Владимир Нечаев. Но я был очень настойчив, звонил ему домой днем и вечером. Жена Аркадия Ильича Матильда Ефимовна, которой я тоже порядком надоел, сказала мужу: «Сделай уже что-нибудь с ним!» И тогда Островский уступил: «Ну, ладно! Найди себе тенора, и будете у меня петь дуэтом». Я пригласил своего сокурсника Виктора Кохно, и мы начали работать вместе.