Друзья поневоле, или Забавные истории заброшенного дома - Мстислав Русинов

— Вот это дверь, так дверь, — приговаривал он. — Вот, что значит с умом взяться не за своё дело.

Найденные в подвале остатки припасов им явно не помешали, и, когда все хоть как-то поели, Крыс сказал:

— Неплохо бы ещё послушать чью-нибудь историю. Ворон, может, ты нам теперь что-нибудь расскажешь про себя.

— Вообще-то, была моя очередь, — сказал Кок.

— Наша, — поправила Цыпа.

— Но уж, конечно, мы уступим старейшине, — важно промолвил Кок.

Ворон нерешительно согласился:

— Хорошо, но я не смогу вам кратко рассказать всю свою историю. Если я начну рассказывать вам всё, что повидал на своём веку, — нам не хватит и года. Многое случилось за сто с лишним века.

— А ты расскажи нам что-нибудь интересное, — сказал Крыс с неподдельным энтузиазмом.

— Или даже что-нибудь поучительное, — добавила Цыпа.

При слове «поучительное» Крыс поморщился.

— Не знаю, не знаю, — с сомнением промолвил Ворон, — правда, мне приходит на ум одна баллада, которая и ко мне имеет прямое отношение. Называется она «Вечная дуэль» или «Черный ворон» и посвящена извечной борьбе добра со злом. Давно было это дело, я тогда во Франции жил, а ведь так ничего и не изменилось с тех пор. Ну, да ладно уж, слушайте.

На заре, когда мысли ясны и свежи,И туман поднимается с поля,Дуэлянты сошлись, чтобы счёты свести,С кем победа? — На то божья воля…

На одной стороне мушкетёры стоят,На другой — кардинальские стражи,Исподлобья в упор друг на друга глядят,В чём-то схожи они и не схожи.

На одной стороне: честность, верность, порыв,На другой — вероломство и косность,На одной стороне к бескорыстью призыв,На другой — эгоизм и подлость.

В секундантах у них трусость, ненависть, страх,Вместо слуг — ложь, покорность и корысть,В стороне, как всегда, чуть поодаль в кустах,Рассудительность и осторожность.

Чёрный ворон засел как судья на ветвях,Вдруг закаркал: «К чему промедленье?»Но не нужен сигнал, — уже тысячи летПоединок идёт и сраженье.

Кто сильнее? Ответ нелегко подыскать,В наших душах борьба ежечасно:На одной стороне — правда — матушка-мать,На другую ложь тянет нас властно.

И сверкают клинки, и мелькает кинжал,Храбрость — в лоб, подлость — сзади и сбоку,Хоть столетья идут, не проходит запалБитвы насмерть, вовек и без проку.

Прослушав балладу, слушатели с умным видом помолчали, каждый по-своему размышляя о безуспешной борьбе добра со злом. Сержанту почему-то вспомнились наглые соседские коты, воровавшие мясо из его миски, и его прежняя, всем недовольная и злющая хозяйка, а Муре — все собаки, независимо от степени их дворянского происхождения и прочих достоинств. У Крыса в памяти настырно маячил фокстерьер. Затем Сержант спросил:

— А почему баллада называется «Чёрный ворон»? Ты же где-то там в кустах отсиживался?

Ворон с достоинством ответил:

— Я — птица вещая. Не пристало мне встревать в мелкие дрязги. Я заранее знал, чем дело не кончится.

— Как это не кончится? А чем же оно кончилось? — спросил озадаченно Крыс.

— Ничем, — кратко возвестил Ворон.

Крыс замолк, по-видимому, решив не перенапрягать свои мозги. После баллады, рассказанной Вороном, Кок как-то потускнел.

— Ну, вообще-то, у нас с Цыпой очень обыденная история, — сказал он без присущей ему важности.

— Каждому — своё! — философски изрёк Ворон.

— Ворон, а почему вы живёте здесь один? — про себя слегка обидевшись на замечание Ворона, решила в отместку задать исконный женский вопрос Цыпа. — А где же ваши жена и дети?

Ворон с минуту помолчал, затем произнёс:

— Это очень грустная история, так что и рассказывать ничего не хочется. Я уже тридцать лет как вдовец. Мы, вороны, второй раз пары себе не ищем.

— Вот видишь, Кок, какие бывают настоящие мужья, — не преминула заметить Цыпа. — Извините, Ворон. Очень жаль, что я затронула такую печальную тему.

— В жизни много печального, — спокойно произнёс Ворон и, помолчав, сказал, задумчиво глядя куда-то вдаль:

— Я со своей избранницей познакомился в далёких краях, — там, куда отсюда и ворон костей не занесёт, — в южных степях России. Хорошее было время, — молодое. И кормов там было много. Мы для развлечения даже сусликами там промышляли.

— Так ты, Ворон, и меня мог бы съесть? — удручённо перебил Крыс.

— Все в жизни поедают друг друга, — уклончиво ответил Ворон и, по-видимому, вспомнив что-то хорошее, более весело сказал:

— И воронята у нас тогда были почти что каждый год, но потом все они разлетелись кто куда. Правда, недавно, лет двадцать назад, один из них прилетал с женой ко мне в гости. Славно мы попировали тогда.

— Сусликами? — встревоженно спросил Крыс.

— Да дались тебе эти суслики. Они что? Твои родственники?

— Все люди — братья, — укоризненно проквохтала Цыпа.

— Ага! Пока наследство не начнут делить, — насмешливо заметил Хомо.

— Ворон ворону глаз не выклюет, — неопределённо проронил Ворон.

— Ну, может, Сержант нам свою историю расскажет, — сказал Кок, решивший, по-видимому, отвлечь Ворона от грустных мыслей, а заодно и самому поднабраться опыта в изложении.

Сержант, лежавший на полу, приподнял голову, печально на всех посмотрел и сказал:

— Ну, моя история тоже простая. У каждой собаки, как и у человека, своя судьба. Я был преданным псом, а меня предали. Но сейчас я устал, так что расскажу её как-нибудь в другой раз. Может, Крыс что-нибудь расскажет, если захочет, — Сержант широко зевнул и положил голову на передние лапы.

Крыс задумался и после некоторого молчания с завистью произнёс:

— Но у вас всё такие интересные истории, а я вот так и просидел тут в подвале всю жизнь. Если бы мне фокстерьер хвост не отхватил, так и вообще бы рассказывать было не о чем.

— Ну ничего, Крыс. Ты без хвоста ещё пронырливей стал — в любую дырку пронырнёшь, — утешающе буркнул Сержант.

Однако рассказ об откушенном хвостике слушать как-то никто не захотел. Вечерело. Утомлённые раскопками по дому, художественным фотографированием, ремонтными работами и литературными байками друзья начали поочерёдно, а потом и все вместе зевать. Конечно, не плохо было бы ещё чего-нибудь поесть, но ничего уже не оставалось. Хомо грустно прикурил какой-то завалящий окурок и бухнулся на диван, попеременно посасывая то окурок, то ушибленный палец…

— Курить в постели очень опасно, — выступила под занавес Цыпа.

— Это вообще вредно для окружающей среды, — глубокомысленно подтвердил Кок.

— И для среды, и для четверга, и для пятницы, и для субботы, — с простодушным видом добавил Крыс.

Хомо с недоверием покосился на окружавший его продавленный диван, но ничего не сказал и устало бросил окурок в пустую банку из-под пива.

Постепенно все угомонились, и всё затихло.

Прошёл примерно час. В доме было очень тихо, — можно было расслышать лишь мирное посапывание Сержанта, да изредка сам старый дом издавал негромкие шорохи и скрипы. Со стороны дивана, на котором возлежал Хомо, послышались какие-то шаркающие звуки, и почти в непроглядной темноте неясно проступили контуры согнутой фигуры, крадучись пробиравшейся по комнате. Фигура неслышно скользнула к столу, на котором был оставлен фонарь «летучая мышь», взяла его и, крайне осторожно ступая по ступенькам лестницы, ведущей наверх, стала подниматься на второй этаж. Ворон, как всегда сидевший на своей полке, чуть заметно пошевелил головой, и во мраке сверкнули белки его глаз. Он молча, с неподдельным интересом наблюдал за действиями Хомо. А Хомо просто не спалось, ему стало скучно и начало разбирать неодолимое желание подшутить над мирно спавшими сотоварищами. Мысль о ночном розыгрыше с привидением засела ему в голову ещё днём, когда на чердаке он нашёл странный белый балахон. Едва сдерживая смех, он достал его из шкафа и напялил на себя это куклуксклановское одеяние с широченными рукавами, глухим капюшоном и прорезями для глаз. Затем он зажёг «летучую мышь» и, тихо подвывая и плавно взмахивая руками, как все настоящие привидения, медленно выдвинулся на лестничную балюстраду и огляделся. Ворон, сдерживая смех, продолжал невозмутимо наблюдать за Хомо. Проснувшаяся Мура сначала оцепенело застыла на месте, уставившись неподвижным взором на привидение, затем шерсть на ней поднялась дыбом, она зашипела, как паровой котёл, и, наконец, стремглав выскочив в соседнюю комнату, молниеносно взлетела на шкаф, где, словно на насесте, безмятежно дремали Цыпа и Кок.