Убийственные болоньезе - Нина Демина

Несколько часов заняло наложение макияжа, прическа и пять дефиле. В этой круговерти она ответила на звонок вчерашнего нового знакомого. Джованни Ризио, тридцатилетнего бизнесмена и любителя миланских ночных клубов.

– О"кей, Джованни. Вечер у меня свободен. Нет, за мной заезжать не надо.

Встретимся на Проспекте Мира, у "Цеппелина".

"Частный аэроклуб Цеппелин" один их самых модных и престижных ночных клубов Москвы. Не зря Лада дружила с обслуживающим персоналом клубов, для прохода в Цеппелин ей понадобился всего лишь звонок. В Цеппелине действует строгий фейс-контроль, предпочтение отдается владельцам клубных карт и знаменитостям. Она хотела ошеломить Джованни роскошью и комфортом Цеппелина. Джованни понравился клуб, похожий на многоуровневый дирижабль. За зеркальной дверью открывался вид на огромный танцпол, оглушительно звучала музыка хаус. Лада похвасталась Джованни, что присутствовала на выступлении Fatboy Slim, в одно из его недавних посещений Цеппелина. Они танцевали, пили коктейли и отужинали в черно-бежевом ресторане Цеппелина, отдыхая от громкой музыки танцпола. Снова танцпол, от выпитых Маргарит и Дайкири кружилась голова, но Джованни был свеж и, по-видимому, настроен танцевать всю ночь. Лада уже утомилась и предчувствовала, что завтра не сможет встать в положенное время. Она пожаловалась Джованни, что, к сожалению, не может сопровождать его всю ночь, сославшись на усталость, но Джованни подмигнул ей, сказав, что в одну минуту сделает ее самой неутомимой девушкой на танцполе, и за руку увел ее в чиллаут.

Там, на удобном диване, подсвеченном снизу, Джованни просто и открыто предложил ей линию кокаина. Лада и раньше пробовала легкие наркотики, но всегда опасалась попасть в зависимость. Сейчас, чувствуя настойчивость Джованни, и, не желая потерять интересного итальянца, она согласно кивнула головой. Джованни ликовал.

Кокаин придал Ладе веселость и раскрепостил настолько, что когда Джованни пригласил ее к себе, она ответила согласием, стараясь быть благодарной за тонкую белую линию, принесшую всплеск радости и обострившую все чувства.

– Тиночка, радость моя, я тебе конфеток купил, – Роман Израилевич стоял в дверях Валентининой комнаты и держал в руках сверкающую золотом картона и прозрачными лентами коробку конфет.

– Роман Израилевич, шоколад вреден для фигуры. Вы хотите испортить мой рабочий инструмент?

– Моисей, до чего ж хорош инструмент! Но я не испортить, – Роман Израилевич сделал шажок в сторону постели, на которой возлежала Тина, – я хочу, что бы у тебя было хорошее настроение, когда девочки кушают шоколад, у них вырабатывается гормон радости.

– Чему ж радоваться Роман Израилевич? – усмехнувшись, спросила Тина, она любила подразнить своего продюсера. – Опять Сара Абрамовна такие сцены написала, что нормальному человеку и в голову не взбредет! И так на протяжении всего сценария.

Уж вы б ее приструнили, что ли.

– Что ты золотце, – Роман Израилевич сделал еще шажок, – Сара Абрамовна пишет самые лучшие сценарии, и влиять на полет ее фантазии я считаю преступлением, все равно, что зарезать курицу, несущую золотые яйца.

– Эта ваша курица натуральная извращенка! – Тина накрутила на палец ярко рыжий локон.

– Не надо радость моя, – Роман Израилевич присел на краешек постели и плотоядно посмотрел на Тинкины прелести, не прикрытые ничем, – Сара Абрамовна приличная женщина.

– Вот попробовала бы сама в этаких позах…

– Золотце, – голос Романа Израилевича просительно дрогнул, – Сара Абрамовна вдовствует уже лет десять.

– То-то и видно, что отстала от жизни, – довольная Тина сладко потянулась. – Не пристало вдове порно-сценарии, как блинчики стряпать.

– Ты же знаешь, Сара Абрамовна – моя родственница, а я родственников без куска мацы не оставляю, – Он протянул покрытую бледными пигментными пятнами руку к Тинкиному бедру. – А какой талантище! К тому же экономлю на сценаристах.

– Жмоты! Уйду я от вас… Меня сам Калашников в Питер приглашал, – выдала лениво Тина. Рука Романа Израилевича, не дотронувшись до ее бедра, нервно дернулась, словно от ожога.

– Уйдешь, уйдешь. Вот в чем лежишь сейчас, в том и уйдешь, – хищно улыбался он, но по испарине выступившей на лбу, было ясно, что Тинкина угроза испугала его. – В чем мать родила, уйдешь, босиком да по снежку.

– Пугаете вы меня, Роман Израилевич, да я не боюсь. Я своей матери не испугалась, когда к вам работать пришла, так и вас не побоюсь, когда уйти захочу!

– Ну зачем ты, Тиночка, меня старика обижаешь? Уж я ли тебя не холю, не лелею?

Чего не захочешь, все к твоим ногам. И камушки, и тряпочки, и в Москву, и в Канны возил, сколько мне денег стоило!

– Вы что же Роман Израилевич, жалеете?

– Нет, нет, золотце, ни капельки не жалею, да только и ты добро помни. И матушке своей позвони, лично прошу тебя. Снова ее муж, тьфу, приходил, грозился! Видишь, что терплю, все тебя оберегаю.

– Нечего меня оберегать, я совершеннолетняя. А Нолина гоните в шею.

Роман Израилевич, наконец, рискнул дотронуться до бедра девушки.

– Гладенькая какая, Тиночка…

– Роман Израилевич, мне сегодня еще сниматься, – сбросила Тина его руку со своего бедра.

– Ну, минуточку, дай, налюбуюсь на тебя.

– Знаю я, Роман Израилевич, как вы любуетесь, – обреченно проговорила она – Жаркая какая, огнем от тебя так и пышет, я весь вспотел уж…

– Да уж, не лягушка, – задумчиво промолвила Тина.

– Красавица моя…

Больше Тина не сказала ничего.

Игорь Львович Нолин, отчим Тины, был старше ее ровно на десять лет. Когда он женился на ее матери Галине Осиповне Град, красивой сорокалетней разведенке, ему исполнилось двадцать пять лет. Сейчас Тина уже не так остро воспринимала шаг своей матери, иногда ей казалось, что когда самой Тине исполнится сорок, она все же поймет свою мать. Но пятнадцатилетней девочке было ужасно трудно поверить, что ее мама, такая умная и такая красивая, разведясь с любимым Тининым отцом, завела роман с мальчишкой. Отец забыл Тину, все реже и реже напоминал о себе звонком или приездом, а потом и вовсе куда-то исчез. Язвительные соседки перемывали косточки Галине Град, "жалели" Тинку, приговаривая "уходят не от детей, уходят от женщины", и обиженная отцовским невниманием Тина уверилась, что в их неудачной семейной жизни виновата мать. А когда Тина узнала, опять же от "сердобольных" соседок, что сорокалетняя мать пустилась во все тяжкие со студентом, да еще и замуж за него выходит, то управы на нее было не сыскать. Тинка забросила учебу, приходила домой в клубах табачного дыма и в подпитии, ее тяжело рвало в ванной комнате, куда доступа матери не было. На все уговоры Тинка корила мать за то, что та сломала ей жизнь. Когда Игорь переехал к ним, Тинка попыталась соблазнить его, разгуливая по дому неглиже. Игорь стал избегать находиться с ней наедине, но ничего не говорил Галине, жалея ее, и понимая, что они косвенно виноваты в том, что происходит с девочкой-подростком.