Серые земли - Карина Дёмина

Рвало его насухую…

— Черноволос, — Агафий сунул ведьмаку Себастьянов ботинок. — Во какой!

— Знатный, — Аврелий Яковлевич вытащил веточку с волосами. — Жирный какой… ишь, насосался кровей… ничего… ты, главное, Себастьянушка, помереть не вздумай.

Себастьян собирался было ответить, что скоропостижная кончина в его жизненные планы не входит, но согнулся в очередном приступе рвоты.

В медный таз плюхнулся очередной кроваво — волосяной сгусток.

— Вот так… ладненько… пей, — к губам прижался край глиняной кружки, и Себастьян послушно сделал глоток.

Питье было…

Кислым? Горьким? Перебродившим явно… и острым запахом плесени.

— Пей, будет он мне тут носом крутить, — тяжелая ладонь ведьмака легла на затылок, не позволяя отстраниться. — Давай… за матушку… за батюшку… за родню свою… по глоточку…

Аврелий Яковлевич или издевался, или заботу проявлял, но забота его во многом была сродни издевке. Себастьян глотал питье, которое с каждым глотком становилось все более омерзительным.

И сквозь сладковатый запах ныне отчетливо пробивался крепкий дух падали.

— Вот молодец, а теперь зубы стисни и терпи… сколько сможешь, столько и терпи.

Себастьян подчинился.

Он чувствовал, как ведьмаковское зелье растекается по желудку, по кишкам, как обволакивает их густым, будто масляным слоем. На мгновенье ему стало почти хорошо.

А потом плохо.

Так плохо, как не было никогда в жизни…

— Вот так… правильно… — густой бас Аврелия Яковлевича причинял невыносимые мучения, и Себастьян хотел бы попросить ведьмака помолчать, но для того пришлось бы выпустить тазик.

Его не рвало — его выворачивало наизнанку.

И эта изнанка была утыкана черными крючками…

— Терпи, — Аврелий Яковлевич поднес вторую кружку. — Эту дрянь вымывать надобно… ничего, ты у нас парень крепкий… Агафий, попридержи князя…

Агафий попридержал.

Чтоб его…

Когда Себастьян открыл глаза, светило солнце.

Ярко так светило. Пробивалось сквозь кружевную занавесочку, ложилось кружевом же на широкий подоконник, на листья герани, на белоснежную подушку… Себастьян закрыл глаза.

Он лежал.

Определенно лежал. На спине. Пряменько… и руки на груди скрещены, точно у покойника. Мысль эта категорически Себастьяну не понравилась. Он попытался пошевелиться, однако понял, что не способен.

А что если и вправду за покойника приняли?

Отравили… лечили… а лечение такое, что почище отравы в могилу сведет… вот и…

Нет, если бы в могилу, то лежал бы он не в кровати, а в гробу… да и одеялом навряд ли укрывать стали бы. В гробу да с одеялом неудобно.

Мысль показалась здравой и даже вдохновляющей. И Себастьян вновь глаза открыл. Солнце было ярким, а из приоткрытого окна приятно тянуло сквознячком. Он осознал, что, верно, лежит давно, оттого и тело затекло, занемело. Под пуховым одеялом было жарко, и Себастьян вспотел.

От пота шкура чесалась.

Или не от пота?

— Живой… — раздался над головой знакомый голос, преисполненный удовлетворения. — Эк ты, князюшка, везуч…

Припомнив вчерашний вечер, Себастьян согласился: и вправду везуч, только везение это какое‑то кривое.

Меж тем Аврелий Яковлевич поднял Себастьяна, подпихнул под спину подушку, а потом и вторую, преогромную, набитую пухом столь плотно, что подушка эта обрела каменную твердость. Наволочка ее была расшита голубками и незабудками, и Себастьян эту хитрую вышивку чувствовал шкурой, сквозь мокрую ткань рубахи.

— Пей от, Себастьянушка, — в руки Аврелий Яковлевич сунул кружку, огромную, глазурованную и с теми же голубками. — Пей, а после поговорим.

У самого князя кружку удержать не вышло бы. Он и рук‑то поднять не в состоянии был, но с ведьмачьей помощью управился и с ними, и с кружкой, и с густым, черным варевом, которое имело отчетливый привкус меди.

Но хоть внутренности не плавило, уже радость.

На самом деле с первого же глотка по крови разлилась приятная теплота. А на последнем Себастьян и кружку сам удержать сумел.

— Живучий ты, — с непонятным восторгом сказал Аврелий Яковлевич.

— Упрекаете?

— Восхищаюсь. Другой бы давно уж лежал бы ровненько, смирненько, как приличному покойнику полагается, а ты знай себе, хвостом крутишь.

Хвост дернулся и выскользнул из‑под одеяла, щелкнул по теплой половице.

Нет, умирать Себастьян точно не собирался.

А собирался найти того, кто одарил его этаким подарочком…

— Лежи, — рявкнул Аврелий Яковлевич. — Успеешь еще с подвигами…

— Кто… меня… — голос, однако, был сиплым, севшим. И горло болело невыносимо.

— Это ты мне расскажи, кто тебя и где…

— Когда?

Безумный разговор, но Аврелий Яковлевич понял.

— Думаю, денька два тому… вспоминай, Себастьянушка. С кем ел. Что ел… эта пакость сама собой не родится, она под человека делается, из его собственных волос… волоса… надобно снять, а после изрубить на мелкие куски. И проклясть. Про то уж я тебе подробно сказывать не стану, лишние знания — лишние печали…

Себастьян согласился, что лишние печали ему в нынешней ситуации совершенно ни к чему.

— Одно скажу, что на то не менее десяти ден надобно, — Аврелий Яковлевич отступил от кровати, решив, что ненаследный князь в обозримом будущем не сомлеет. — А держится наговор еще денька этак три… в том его и неудобство.

Значит… две недели… примерно две недели.

Себастьян постарался вспомнить, где был… а где он только не был! И премерзко осознавать, что любой мог бы…

Или нет?

Волосами своими он не разбрасывается, и линять не линяет… и значит, человек, который волосы взял, достаточно близкий… настолько близкий, что явился бы в гости…

И кто являлся в гости в последние‑то недели?

Лихо?

Быть того не может!

Нет, конечно, нет… у Лихо нет мотива… а если… являться не обязательно… панна Вильгельмина — хорошая женщина, только не особо умна… и подружки ее… или не подружки?

Допросить бы, кого она в Себастьяновы комнаты запускала…

Панна Вильгельмина запираться не станет.

Не Лихо… конечно, не Лихо… кто‑то пробрался, взял волосы… волос, если Аврелий Яковлевич утверждает, что будто бы и одного довольно.

Взял.

Заговорил.

Подлил… подлить тоже непросто, но ничего невозможного… Себастьян в последнее время частенько в кофейню на Залесской улочке наведывается, уж больно там кофий хороший варят, с перцем да кардамоном, с иными приправами. И столик всегда один берет, у окна, чтоб люди проходящие видны были. Интересно ему за людьми наблюдать…