Серые земли - Карина Дёмина

А она…

Она старалась.

Весь год старалась.

А вышло… что вышло, то вышло.

Музыкальная комната в пастельных тонах. Потолки с лепниной. Люстра сияет хрусталем. И сияние ее отражается в натертом до зеркального блеска паркете.

Темные окна. Светлые гардины обрамлением.

Низкая вычурная мебель, до отвращения неудобная… Евдокия с трудом держит и осанку, и улыбку… собственное лицо уже задеревенело от этой улыбки, маской кажется.

Тихо бренчит клавесин.

Играла Августа, а Бержана перелистывала ноты… или наоборот? Нет, ныне Августа в зеленом, а Бержана в розовом… или все‑таки?

У Бержаны мушка на левой щеке… точно, в виде розы. Августа же на правую ставит, и над губой тоже… и пудрится не в меру, по новой моде, которая требовала от девиц благородного происхождения аристократической бледности.

…Бержана же предпочитала уксус принимать, по пять капель натощак.

И Евдокии советовала весьма искренне, средство хорошее, авось и поможет избавиться, что от неприличного румянца, что от полноты излишней…

Клавесин замолк.

И сестры поклонились. Близняшки, хоть и рядятся в разное, а все одно Евдокия их путает…

— Чудесно! — возвестила Богуслава.

Как у нее получается быть такой… искренней?

— Вы музицируете раз от раза все лучше… в скором времени, я уверена, вы сможете и концерты давать…

…Евдокия благоразумно промолчала.

Чего она в музыке понимает? Вот то‑то и оно… ни в музыке, ни в акварелях, которые сестры демонстрировали прошлым разом и Богуслава пообещала выставку организовать, хотя как по мнению Евдокии акварели были плохонькие… ни даже в столь важном для женщин искусстве, как вышивка гладью.

Вышивка крестом, впрочем, также оставалась за пределами Евдокииного разумения.

— Вы так добры, дорогая Богуслава! — воскликнула Августа.

Или Бержана?

— Так милы!

— Очаровательны!

— Мы так счастливы принимать вас…

Евдокию, как обычно, не заметили. И в этом имелась своя прелесть. В прежние‑то разы ее пытались вовлечь в беседу, во всяком случае, она по наивности своей видела в этих попытках участие.

Добрую волю.

— И я счастлива, дорогие мои… — Богуслава обняла сначала Бержану, затем Августу… — В детстве я мечтала о сестре… а теперь получила сразу троих…

Все‑таки голова разболелась.

И не только в мигрени, которая вот — вот накатит, дело. Этот дом будто высасывал из Евдокии силы. И всякий раз она давала себе слово, что нынешний визит будет последним.

Она поднялась и вышла.

Никто не заметил.

Своего рода перемирие. Евдокия старается его не нарушать.

В соседней комнате темно, и лакей не спешит зажечь газовые рожки, надо полагать, не считает Евдокию достойной этаких трат.

Обидно?

Уже нет.

Она ведь поняла, что в этом доме ее никогда не примут. Зачем тогда она мучит себя, являясь сюда раз за разом? Чего проще, отговорится той же мигренью или занятостью… хотя нет, занятость — неподобающий предлог для женщины. Впрочем, чего еще ждать от купчихи, помимо денег?

Деньги они бы приняли.

И готовы были бы терпеть Евдокию, если бы она…

Не плакать.

Было бы из‑за чего слезы лить… небось, маменьке с ея свекровью благородных эльфийских кровей тоже нелегко приходится…

Смешно вдруг стало, только смех горький, безумный почти… а ведь дай только повод и станет объявить. Нет, хватит с нее игр в приличия.

Глаза Евдокии привыкли к сумраку.

Нынешняя гостиная была невелика и, пожалуй, не столь роскошна. Дом требовал ремонта. Об этом Лихославу напоминали постоянно, и еще о его долге перед сестрами, которые были уже достаточно взрослыми, чтобы устроить их судьбу… настолько взрослыми, что через год — другой это самое устройство судьбы станет мероприятием затруднительным, если и вовсе не невозможным.

Сестрам требовался новый гардероб.

И драгоценности.

Коляска.

Выезды, приемы, для которых опять же, надобно было привести дом в порядок…

Евдокия коснулась шершавой чуть влажноватой стены. Странное дело, сейчас, наедине, дом, в отличие от хозяев его, Евдокии нравился. Было в нем нечто спокойное, сдержанное… Лихослава напоминал.

…если рассказать…

…получится, что Евдокия жалуется, он поверит, конечно… и огорчится.

Он ведь действительно любит сестер, а те… те любят Богуславу и желают быть на нее похожими…

— Я тобой займусь, — пообещала Евдокия дому. — Но позже… сначала надобно с поместьем разобраться. Ты не представляешь, до чего там все запущено… а ведь хорошая земля… сытная… и лес опять же. Его за копейки продавали, штакетником, а меж тем — первоклассная древесина. Дуб.

Вряд ли дому было интересно слушать об этом.

А кому интересно?

Разве что Лихославу, который вполне искренне пытался вникнуть в дела поместья, и вникал же, разбирался понемногу, пусть и давалась ему эта наука с немалым трудом.

Шутил, будто бы уланская голова для того не предназначена, чтоб в нее цифры укладывать.

…надобно рассказать.

…по — честному оно будет, потому как хватит Евдокии себя мучить.

В тиши и темноте и головная боль притихла.

Евдокия обошла комнату.

Деревянные панели… дуб или вишня? Мягкий шелк стен… камин, облицованный не иначе, как мрамором, и скорее всего, облицовку надо бы менять, поелику мрамор без должного ухода имеет обыкновение желтеть…

Полка над камином пуста, мебели почти нет.

И на пальцах остается пыль. Стало быть, комната из тех, в которые гостей не водили… вот и продали отсюда все, что можно было продать. Гардин и тех не осталось, окна голы, и бесстыжая луна заглядывает в них… и так она близка, так огромна, что манит — не устоять.

Евдокия и пытаться не стала, благо, обнаружилась и дверь. Вывела она на террасу.

Ночной воздух был приятно прохладен. А скоро полыхнет в полную силу лето, опалит Познаньск жаром солнца, раскалит каменные противни мостовых да короба домов, иссушит яркую зелень парков да аллей. И запахи смешает…

…уехать бы…

…в том годе уехали, в свадебный вояж, который продлился целый месяц, а в нынешнем дела и бросить их никак неможно…

…магазин только — только открылся… и склады… и тот маленький свечной заводик, который удалось прикупить по случаю за цену вовсе смешную, поелику свечи ныне вовсе не в моде.

Мысли о делах дарили желанное успокоение.

Пахло жасмином и еще лилеями, что Евдокию удивило — не их время. Они‑то в самое пекло расцветают, дополняя дымные душные городские ароматы сахарно — сладкими нотами.

…а сахар в цене поднялся, и вновь заговорили, что виной тому вовсе не неурожай тростника, а едино Корчагинская монополия, которую давно пора было порушить, да только Корчагины под рукою Радомилов живут, и оттого за монополию свою спокойные.