Московское царство и Запад. Историографические очерки - Сергей Каштанов

Рост компромиссных настроений в буржуазной историографии периода революционной ситуации объясняется ее страхом перед развернувшимся в стране народным движением. Попытка совместить признание исконности землевладельческих и иммунитетных прав светских феодалов с показом решающей роли государства в деле создания феодальных привилегий имела определенный классовый смысл. Она должна была привести к выводу о том, что помещичьи права – это древняя «частная собственность», которая требует уважения к себе и не может попираться всеми и каждым: только государство располагает правом ее ликвидировать. Чисто буржуазная модернизация феодального строя в чичеринском духе в сочетании с подчеркиванием обычных прав землевладельцев оказалась удобным средством оправдания намеченной правительством реформы, причем именно в том виде, в каком она была задумана и впоследствии осуществлена на практике – буржуазной по содержанию, крепостнической по форме.

Логический прием, допускавший это, строго говоря, эклектическое смешение теорий, состоял в довольно искусственном противопоставлении землевладения светских лиц землевладению духовных учреждений. Наиболее ясно указанные формы землевладения противопоставлялись в монографии Милютина. Гносеологически такое противопоставление было возможно вследствие крайне ограниченного понимания буржуазной историографией природы обычного права «благородных». Обычное право связывалось только с отсутствием или слабостью государственной власти в древности. Вместе с тем, определенная экономическая структура, порождавшая «обычные права» феодалов, игнорировалась.

Конечно, при такой методологии не представляло особенного труда отыскать принципиальную разницу между светским и духовным землевладением и объявить одно основанным на обычном праве, другое – на княжеской милости. Впрочем, историки, писавшие в 40-х годах, отличились здесь большей наблюдательностью. У Неволина, например, нет указанного противопоставления (он отмечал, что судебные права духовенства «подтверждались» ханскими ярлыками). Значит, безусловно, на углубление идеалистической концепции иммунитета в конце 50-х – начале 60-х годов повлияла политическая обстановка в стране. Правоведы типа Милютина и Дмитриева заняли двойственную позицию. Признавая обычные права вотчинников и помещиков, они в центре исследования поставили все же государственную власть в роли создательницы иммунитетных привилегий, но сместили плоскость, в которой изучалась эта проблема, так, чтобы речь шла о политически менее острых вопросах, а к ним в середине XIX в. и принадлежала тема церковно-монастырского феодального землевладения, ликвидированного еще в XVIII в.

Исследование монастырских жалованных грамот стимулировалось, кроме того, их численным преобладанием над грамотами светским лицам и большим проникновением в печать. Однако само по себе это обстоятельство мало что объясняет. Для середины XIX в. как раз показательно отсутствие ясно выраженного стремления отыскивать и широко публиковать жалованные грамоты светским феодалам. Не случайно издания 60-х – начала 70-х годов вводили в научный оборот почти исключительно церковно-монастырские грамоты, чего нельзя сказать про «Акты Археографической экспедиции» и «Акты исторические», напечатанные в 30-х – начале 40-х годов.

Второе течение в историографии жалованных грамот, наметившееся в годы революционной ситуации, выросло из тех же тенденций, которые были источником уже рассмотренного первого направления. Только здесь все носило более последовательный характер. Исследователи второго направления совершенно не затрагивали проблему светского иммунитета, поэтому обходились как без концепции обычного права, так и без схемы Чичерина. Вообще второе течение отмечено упадком теоретической мысли. В центре его внимания находилась государственная власть, милостиво наделявшая привилегиями духовных феодалов. Во втором течении еще яснее, чем в книге Милютина, проявилось стремление буржуазной историографии показать церковь и государство в ореоле тесного единения и бескорыстной взаимной любви. Эта дополнительная черта историографии конца 50-х – 60-х годов понятна в свете острой классовой борьбы периода подготовки и проведения реформы.

Буржуазная историография проповедовала союз церкви и государства, так как видела, что без достаточного идеологического нажима со стороны церкви государству трудно будет справиться с народным движением и осуществить реформу в том урезанном виде, какой ей придавали на практике помещики. Таким образом, в трудах историков второго направлении для утверждения культа государства избиралась наиболее идеалистическая и вместе с тем претенциозная основа. Во время подготовки реформы начал печатать свою монографию самый видный представитель этого течения А. Н. Горбунов. Издание его исследования растянулось на 10 лет (с i860 до 1869 г.)[59]. Работа Горбунова явилась первым специальным научным трудом, целиком и полностью посвященным изучению жалованных грамот. Автор проанализировал свыше 200 опубликованных жалованных грамот XIII–XV вв. монастырям и церквам. По теме, трактовке церковно-монастырского иммунитета и методу исследования источников работа Горбунова близка к сочинению Милютина.

В представлении Горбунова иммунитет не был институтом определенной исторической эпохи. Приобретение привилегий духовными корпорациями Горбунов, подобно Милютину, считал византийским «обычаем», занесенным на Русь. До монгольского нашествия, – рассуждал автор, – единственным «основанием» предоставления церкви материальных преимуществ было благочестие князей. Со «времен монголов» появились и другие «основания»: во-первых, пример самих монголов, во-вторых, «желание заселить порожние земли… и получить с них скорее незначительный доход, чем не получить никакого» (модификация посылки С.М. Соловьева), в-третьих, стремление князей «к обузданию… варварских понятий», по которым князья были «вольны» по отношению к монастырям: хотели жаловали их, хотели – грабили[60].

Горбунов в наиболее откровенной форме развил идеалистический взгляд на феодальный иммунитет. Он усматривал источник феодального иммунитета в княжеском «благочестии», в княжеской «милости». Анализ содержания жалованных грамот носит у Горбунова такой же метафизический характер, как и в сочинении Милютина: автор дает свод юридических норм, зафиксированных в жалованных грамотах, и представляет его в виде чего-то застывшего, неизменного. Устанавливая «средние» нормы иммунитета XIII–XV вв., Горбунов не мог показать развития правового содержания жалованных грамот[61]. Печатью излишнего схематизма отмечена и предложенная Горбуновым первая в русской историографии развернутая классификация жалованных грамот. Достоинство ее состоит в том, что она в известной мере принимала во внимание деление жалованных грамот на акты, предоставляющие земельные пожалования, и акты, закрепляющие разного рода финансовые и судебные привилегии[62].

Тематически и методологически к исследованию Горбунова примыкает вышедшая в конце изучаемого периода работа М. И. Горчакова, целью которой было доказать существование в древней Руси обоюдного уважения и согласия между представителями духовной и светской власти при верховенстве последней[63]. Не случайно автор занялся изучением именно митрополичьего (а также патриаршего и синодального) землевладения. Его интересовал союз государства с главой церковной организации в России, т. е. тема, актуальная политически в конце 60-х – начале 70-х годов XIX в. Феодальные привилегии духовных корпораций автор считал милостью князей, обусловленной необходимостью оградить церковно-монастырские вотчины от корыстолюбия и незаконных действий местных властей.

Льготы, по мнению Горчакова, распространялись не на все земли митрополии, а лишь на «отдельные участки». Прекращение действия грамоты приводило к тому, что прежде льготные земли «входили снова в те общие отношения к государству, из которых они были изъяты грамотою». Таким образом, жалованная грамота фигурировала в схеме Горчакова в роли создательницы иммунитета[64].

Большой интерес представляет третье течение в историографии жалованных грамот периода революционной ситуации 1859–1861 гг. Накануне отмены крепостного права проблема вотчинной власти феодалов была животрепещущим вопросом, к решению которого весьма своеобразно подошел один из видных теоретиков славянофильства К. С. Аксаков. В основе его концепции лежала мысль о господстве общинного начала в средневековой Руси. Аксаков отрицал факт существования феодальной собственности на землю: «Значение вотчинников не было значение собственников»[65]. Вотчинник, по мнению Аксакова, являлся не господином, а должностным лицом, чем-то вроде наместника: «Вотчинник имел государственное значение и потому не был господином, барином. Он был похож на тех мужей, которым в первой древности раздавали города в управление, даже на князей удельных»[66]. В соответствии с этим взглядом К. С. Аксаков рассматривал все податные и судебные привилегии вотчинников как кормления, полученные ими от князей.