Квантовая Одиссея - Июль Чёрный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Алена, вы можете не пытаться вновь подключиться к камерам! Тот «псих» – это я! – вновь закричал Елисей, когда связь была восстановлена.
– Садко, слышу тебя! Что ты имеешь в виду?
– Что имею, то и введу! – не выдержал Елисей. – «Псих» – это я, говорю!
Сам того не заметив, он ускорился почти до отметки в сто тридцать километров в час.
– Ты уверен? – раздался в голове хладнокровный тон Преображенского.
– Это повторилось! Теперь у вас целых три Елисея! Что будем делать?!
– Сохраняй маршрут. Если все действительно так, как ты говоришь, единственный твой верный путь: доставить «Антихаос» к статичным стабилизаторам восточного Кошачьего Уха. Весь комплекс под куполом. Что делать с воплощенной вариативностью решим после того, как основная проблема б…ет… устр… ххррр… а…
– Саня, ты в порядке?! Ты пропадаешь!
Динамик еще какое-то время отчаянно шипел, хрипел и плевался междометиями, а затем окончательно смолк.
– Вот жеж… – Елисей сжал зубы, мужественно сражаясь с подступающей злостью. Но все же не удержался – вмазал ладонью по рулю, выругавшись с такой страстью, что все сапожники мира не просто позавидовали бы, но и записали в блокнот.
Приближалась очередная кольцевая развязка.
«Эту проскочу!» – полыхнул было Садко, однако очень быстро охолонул. – «Ладно… Плевать, в общем-то, на светофоры, главное вернуться в лимит скорости…».
Однако едва он успел немного замедлиться, как дорогу прямо перед ним, буквально рассекло на куски. Словно немилостивые руки Всевышнего, решившего-таки избавиться от своего незадачливого творения (в особенности – от Садко), рванули перед ним действительность с таким остервением, будто она была истлевшим лоскутным покрывалом.
Елисей что есть мочи погнал на красный.
Елисей потерял управление, слетая в кювет.
Елисей сбавил скорость, даже не взглянув на светофор.
Елисей остановился, едва завидев желтый свет.
Он почувствовал даже через кожаную куртку и плотный чехол, как раскалилась камера с Антихаосом, крепко пристегнутая к его туловищу, она будто бы была маленьким персональным адом, неустанно следующим за ним по пятам.
«Их уже сильно больше, чем двойников Ларисы», – невольно подумалось ему.
Садко не оборачивался, меньше всего он хотел видеть то, что происходило у него за спиной. Однако осознание того, что вариативность Вселенной плодится именно из той точки, где находится Антихаос, и что если так продолжится, то кто знает, к чему это вообще приведет – уже настигло его. Радовало одно, все остальные Елисеи не пытались взаимодействовать с ним. И все дороги, ведущие их к своим судьбам, путем принятий своих конкретных решений, не пытались пересечься с его собственной.
Пока не пытались…
Он допустил всего мысль. Одну короткую мысль. А что если?
Сколько Садко себя помнил: думать, размышлять и строить предположения – всегда было довольно безопасно и даже полезно. Но, видимо, в тот самый момент, когда крохотная божья коровка расправила или не расправила свои полупрозрачные крылышки, приготовилась ползти или, наоборот, остановилась, а может быть вовсе решила вздремнуть, порядок мироздания изменился… И теперь каждая, пусть даже произнесенная ненароком, шепотом или про себя мысль, раздрабливала Универсум Садко на множественные вариации, словно вселенский повар, созидающий самый большой в мире сэндвич, непрерывно набрасывая слой за слоем.
А что если?
Он никогда в жизни не стал бы так рисковать!
Так думал Елисей. Но не Елисей.
Поэтому он просто крепче сжал кисти на упругих, нагретых теплом его пальцев рулевых ручках, и упрямо продолжил заданный путь.
Поэтому он свернул на ближайшую, протянувшуюся от его собственной, автомагистраль и, едва лишь колеса его байка коснулись чуждых ему пространственно-временных координат, мгновенно сколлапсировал в ослепительной вспышке света…
– Ребята!
Микрофон молчал. Безумная ночь опрометью свистела мимо.
Садко быстро, почти реактивно размышлял, порождая все новые и новые версии самого себя. Все более странные. Все более гротескные в плане поступков, по образу мысли, по степени абсурдности принимаемых ими решений. Чем больше он сосредотачивался на том, чтобы просто не думать, тем хуже у него получалось. И даже песни из рекламы не помогали.
«Антихаос» тоже обрел себя. Упорно и неудержимо порождая столько хаоса, сколько вообще было возможно породить, исходя из его мощностей.
Боковым зрением Елисей улавливал мелькание черных силуэтов среди какофонии бесчисленных фонарных огней и голограмм. Версии автомагистральных лент ныряли в белые песчаные волны пустыни, подобно игривым дельфинам, разноцветные вспышки коллапсов ловили в свои объятия его менее удачливых собратьев, а равнодушные пески – тех, кому действительно повезло. Проклятая камера за спиной раскалилась настолько, что он уже почти не сомневался – останется ожог. Но все равно, ужасно не хотелось потом отдирать футболку от хребта вместе с кожей…
Из-за дрожащей в момент очередного «деления» картинки, из-за обмана зрения в момент ветвления пути, Елисею с каждым разом было сложнее и сложнее удерживать равновесие, тяжелее концентрироваться на цели… И хоть до Восточного Парусника оставалось всего ничего, он все сильнее, все решительнее склонялся к тому, что «Антихаос» ни в коем случае нельзя доставлять туда, где будет больше одного человека.
Все его «сомнения» спешно снижали скорость, разворачивали мотоцикл и гнали обратно, съезжали на обочину, резко затормаживали, разбивались о фонарные столбы и даже сбрасывали камеру на полном ходу…
Садко на них не смотрел. Взгляд его был прикован к сияющей махине здания научного комплекса. Махина бесстрастно перемигивалась своими разноцветными глазами-окнами, и алый неоновый слоган: «Наука – путь к познанию истины!» парил над ней по идеальной окружности, словно гигантский инфернальный нимб.
«Сейчас!» – играя желваками на челюсти, скомандовал себе Елисей и, всего лишь немного замедлив ход, свернул с дороги прямиком в безбрежное море Арчединско-Донских песков. Иная же реальность на всех парах понеслась туда, где ее с нетерпением ждали…
Колеса предсказуемо повело и они, захлебнувшись в рыхлой, неровной породе, поначалу двигались каждое по своей, непредсказуемой траектории, а после совсем затихли. Садко буквально свалился с байка, увлекаемый на землю тяжеленной камерой. Какое-то время он просто обессиленно лежал, обреченно прикрыв глаза, а после принялся ожесточенно расстегивать ремни, крепко прижимающие его к исчадию квантового ада под названием «Антихаос».
Такого освобождения он, наверное, не
