О нас троих - Андреа Де Карло

— Покажи, — Мизия, как ребенок, сгорала от любопытства.

Я остановился перед ней, и пока она тянулась, чтобы рассмотреть мои разноцветные глаза, я заглянул в ее, очень светлые, она придвинулась так близко, что я ощутил ее теплое дыхание и почувствовал, что вот-вот потеряю равновесие и свалюсь вместе с велосипедом.

Бок о бок мы двинулись дальше, Мизия стала рассказывать мне о своей семье, вернее, о том, что от нее осталось: ее мать, женщина красивая, но слабая характером, работала стеклодувом, отец, когда Мизии было одиннадцать, бросил их и уехал с другой женщиной в Южную Африку, потом вернулся, быстренько спустил все деньги матери, вложив их в какие-то сомнительные предприятия, пообщался с детьми, но не как отец, а, скорее, как избалованный братец, — и поминай как звали. Потом Мизия рассказала о своем младшем брате, из него вышел бы хороший фотограф, если бы не его безалаберность; и о сестре, которая с самого детства доводила ее до белого каления своей непроходимой тупостью. Рассказчик она была прекрасный: несколькими фразами создавала точные и яркие образы, оживавшие благодаря ее искреннему изумлению, любопытству, вдумчивости и тревожности. Описывая человека или ситуацию, она сходу, интуитивно подбирала нужные слова, находила новое их звучание, с ней ты никогда не знал, чего ждать. И во всем проявлялась быстрота ее реакции. Казалось, ей ничего не стоит сразу уловить суть дела и самые отдаленные последствия. В этом ее можно было сравнить только с Марко, но свойственное ему нетерпение иногда оборачивалось против него самого, оно шло вразрез с другими его качествами, тогда как в Мизии все было естественно и гармонично. Я впервые видел такую интересную и непредсказуемую девушку, ни на кого не похожую и, вдобавок, удивительно красивую.

Когда мы подошли к железному мостику, она опять заговорила о своей работе в реставрационной мастерской:

— Отреставрированная картина — это всегда открытие, даже когда точно знаешь, чего ждешь. Тут нужен такт, чутье, чтобы избежать банальности, сохранить цвет, не упростить, воссоздать ее уникальность. Ты должен работать с величайшей осторожностью, как сапер. Ты потихоньку снимаешь образовавшийся налет и грязь и обнаруживаешь, что картина под ними живая. Будто рыба, вмерзшая в лед. Нагреваешь лед понемногу, пока не растает, и тогда рыба начинает биться и извиваться, сверкая серебристой чешуей. Это настоящее волшебство.

Мизия тоже была открытием, еще более удивительным, чем я мог ожидать; казалось, пока мы шли по аллеям, ведя рядом с собой велосипеды, я позабыл все слова, — только слушал ее и молчал. Когда она спросила о моих занятиях, я только пробубнил что-то про диплом по истории и Четвертый крестовый поход.

— Это интересно? — наклонив голову, она с недоумением и любопытством посмотрела на меня.

— Да, довольно интересно, — сказал я. — Там источник всех неприятностей, которые преследуют нас и по сей день. Тогда столкнулись два столь различных мира. Но на самом деле вся история такова, если взглянуть на нее без учета дат и имен, вызубренных в школе. Сплошь грабежи, неудавшиеся грабежи, насилие, жадность, подозрения, недоразумения, непонимание.

Мизия продолжала очень внимательно смотреть на меня, из-за этого я невольно отвлекался, и весь мой рассказ представлялся мне сплошной абстракцией. Как бы мне хотелось рассказать ей, что я участвовал в раскопках в Турции, Ливане, Сирии и Израиле, а не просиживал штаны за книгами в спертом воздухе городской библиотеки; что получал сведения из первых рук, а не интерпретировал чужие мысли; как бы мне хотелось быть обаятельным, находчивым, поражать своей непредсказуемостью.

— Но вообще, сейчас мы с другом работаем над фильмом, — резко сменил я тон.

— О чем фильм? — спросила Мизия, ничуть не удивившись. Она не отвлекалась на слова и сразу же пыталась понять, что стоит за ними.

Она опять поставила меня в тупик.

— Трудно объяснить, — сказал я. — В нем нет сюжета. Это череда событий в свободной последовательности.

Пот лился с меня градом, язык еле ворочался; мне гораздо больше хотелось поговорить о моей поездке в Индию два года назад.

— В каком смысле «свободной»? — она выглядела как-то беззащитно с этим своим неподдельным интересом во взгляде.

— Пока фильм существует лишь в голове моего друга, — сказал я. — Моего лучшего друга, Марко Траверси, он потрясающий парень.

Я никак не мог понять, как вести себя с ней, не мог найти верный тон. Стал рассказывать о Марко и его затее, о том, как он втянул меня, как мы только и делали, что обсуждали фильм при каждой встрече и придумывали все новые и новые подробности; я говорил и чувствовал, как проникаюсь ее вниманием, словно чем-то поразительно материальным, чувствую его физически, отчего начинает кружиться голова и обостряются чувства.

Мы с Мизией уже за оградой парка, идем вдоль проспекта, по которому снуют машины: шум, грохот, порывы ветра. Мизия слушает, я громко говорю и жестикулирую свободной рукой. Мне мешают неповоротливый велосипед и механический грохот, бьющий по ушам.

Мы с Мизией крутим педали и продолжаем говорить, пытаемся перекричать рев моторов. Мизия едет на велосипеде со свойственными ей непринужденностью и аккуратностью, но мне кажется, что на дороге она не особо внимательна; хочется оградить ее от опасностей, поджидающих на каждом повороте, перекрестке, светофоре.

Мы с Мизией пьем ледяную водку, сидя за столиком бара рядом с ее домом. Она смеется над моей привычкой говорить так громко, ей кажется, что это от широты душевной и внутренней свободы.

Мы с Мизией подъезжаем на велосипедах к перекрестку и вот-вот должны расстаться. Я настойчиво предлагаю проводить ее до дома, она отказывается, улыбается и качает головой. Мне кажется, что у нас впереди вся жизнь и мы встретимся вновь, и тут же — что наше время прошло; мне кажется, что теперь мы навсегда связаны, и тут же — что наши отношения висят на волоске.

Мизия уезжает, крутя педали; она уже в пятидесяти метрах от меня, и я вдруг поражаюсь, как это решился назначить ей свидание и гулял с ней и разговаривал три часа подряд. Мизия оборачивается и машет мне рукой издалека — так же естественно, как и улыбается.

Я еду в другую сторону, сердце бешено колотится, думаю: завтра-завтра-завтра, думаю: всего пять минут назад.

6

Марко все больше увлекала затея с фильмом, этот фильм превратился для него в навязчивую идею, больше он и думать ни о чем не мог. Он написал сценарий, используя записи в тетради на спирали и все, что мы успели наговорить, гуляя по городу; одолжил у приятельницы старую печатную машинку и печатал страницу за страницей каждый день. Он приходил ко мне домой, приносил уже изрядно помятые листы с убористым текстом и, пока я читал, ходил от двери до окна и обратно, рождая все новые и новые идеи; иногда вдруг вырывал сценарий у меня из рук, говоря: «Подожди, подожди», — и лихорадочно что-то зачеркивал, переставлял, добавлял.

Я все меньше участвовал в создании фильма, хотя Марко и продолжал советоваться со мной, спрашивать мое мнение, требовать новых идей, и я помогал, чем мог, но мне все труднее было уследить за игрой его воображения, его заносило то туда, то сюда, и я уже плохо себе представлял, каким он видит свой будущий фильм. Он же никак не мог обойтись без моего участия, вовлекал меня в работу, требовал советов, подсказок; внимательно смотрел на меня, пытаясь понять, что я на самом деле думаю, помогаю ли ему только ради нашей дружбы или тоже увлечен его замыслом. Я был увлечен, пусть и не до конца понимал, что Марко все же хочет сказать своим фильмом; от мыслей о Мизии меня всего лихорадило, и я готов был делать что угодно, лишь бы снова не впасть в апатию, не вернуться в то состояние, в котором пребывал до знакомства с ней.

Мы с Марко начали ходить по городу в поисках мест, подходящих для съемок, — как натуры, так и интерьеров, — хотя сценарий еще не был закончен, и ни он, ни я не очень хорошо себе представляли, каким он должен получиться. Мы проскальзывали в подъезды, разглядывали лестницы и внутренние дворики, воевали с консьержками, выскакивали прямо на проезжую часть, чтобы рассмотреть угол дома или фасад здания. Всматривались в людей на улице, замечали тех, кто казался нам похожим на одного из героев или наталкивал на мысль, как доработать образ. Иногда мы даже шли следом за кем-то, чтобы сравнить свои впечатления; в конце концов человек это обнаруживал и резко оборачивался, поняв, что за ним следят. Марко как ни в чем не бывало говорил: «Мы ищем актеров для фильма», — но никто не приходил от этого в восторг, возможно потому, что мы оба мало походили на киношников. Когда с внешностью персонажей мы более или менее определились, мы стали разыскивать бывших одноклассников, однокурсников, друзей и подруг, бывших девушек, — всех подряд, кто казался нам подходящим для той или иной роли. Мы обзванивали их из моего дома, держа перед собой напечатанные Марко списки персонажей и возможных исполнителей, и помечали имена крестиками или вопросительными знаками.