Музыка призраков - Вэдей Ратнер

Он писал о трех инструментах, не уточняя, каких именно. Оставалось дивиться иронии судьбы: дома, памятники старины, целые города стерты в щебенку, а инструменты, хрупкие и незатейливые, уцелели. Как они попали к этому человеку? Если они и впрямь когда-то принадлежали ее отцу, что теперь с ними делать? Какую службу они могут сослужить, коль скоро Тире уже не услышать музыки отца? Девушка честно пыталась потерять письмо, кидая его в разные выдвижные ящики, засовывая под стопки почты или бросая не глядя в одну из подвесных папок на письменном столе, но всякий раз письмо снова подворачивалось под руку, и Тира перечитывала слова, шепот и намеки.

Этот человек знал ее отца. Они, говорилось в письме, вместе были в тюрьме накануне падения режима красных кхмеров, и ее отец продержался почти до конца. Но как? Каким образом? Он хоть пытался отыскать родных три предыдущих года? Какое преступление он совершил? А главное, почему этот человек, утверждающий, что знал отца, написал ей только сейчас? Кто он? Что ему нужно? Как ни старалась Тира, ей не удавалось уйти от властного зова прошлого.

Истина, считала она, заключена как в написанном, так и в невысказанном, так же, как мелодия не только последовательность звуков, но и интервалы, паузы между нот. «Слушая музыку, учитесь слышать и атмосферу эха». Тира не могла с уверенностью сказать, сама ли она вспомнила эти слова или же, как и многое другое, рассказы Амары слились с ее воспоминаниями о раннем детстве, когда она ходила с отцом в университеты и концертные залы, где он читал лекции. В любом случае, фраза, ожившая спустя столько лет, воскресила в памяти и ту пещеру, где они с Амарой оставили умирать деда и бабушку двадцать четыре года назад, в 1979-м. Пещеру, в разверзнутом зеве которой затрудненное дыхание стариков слышалось громче, с подчеркнутыми паузами между вздохами.

Тира гадала, сможет ли автор письма объяснить, что отец имел в виду, говоря «атмосфера эха». Это как в пещере, где жизнь медленно вытекает из тела, впитываясь в неподвижность, вроде гаснущего от недостатка кислорода пламени? Или это как в гулком массовом захоронении, где даже тишина обладает содержанием, неся в себе укор мертвых, их горький упрек, как это живые не уважили их ответом, почему они умерли, как такое зверское злодеяние могло случиться и почему это продолжает происходить?

Наконец Тира положила письмо в кедровую шкатулку, где хранила памятные вещи Амары, а вскоре, к всеобщему изумлению, уволилась из центра искусств камбоджийской общины. Друзья и коллеги расценили ее внезапный отъезд как своеобразное отрицание, невозможность справиться с горем или, как сказали некоторые, должным образом поскорбеть по тетке. Но Тира слишком хорошо знала, что горе – нежданный, неурочный гость, к приходу которого невозможно быть готовым, и если на то пошло, ее неожиданное увольнение скорее оставило открытой дверь для горя, позволяя Тире выйти за ее пределы.

И вот она на борту самолета, барахтается в потоке мыслей и чувств, несущем ее не в будущее, а в прошлое. Ее снова охватили воспоминания о другом стремительном бегстве, о смертельно опасном переходе через джунгли и минные поля, когда каждый раз, когда все бросались бежать вперед, Тира оглядывалась, не в силах избавиться от странного ощущения, что кто-то или что-то догоняет ее, окликая по имени. Она еще не знала, что привычка постоянно оглядываться определит ее жизнь, неразрывную связь с родиной и ее призраками. Ей никогда не освободиться от них, однако сейчас Тира пыталась оторваться, убежать, скрыться от несмолкающего зова: «Сутира… Сутира…»

Воспоминания росли, завладевая мыслями, вставая перед глазами. Тира задохнулась от сознания, куда она летит и зачем. Разумеется, она позаботится о том, чтобы пепел Амары был помещен в мемориальную ступу, которая уже готова, как заверил настоятель Ват Нагары, и заберет инструменты отца. Но, хотя девушка не признавалась в этом вслух, главной, а возможно, и единственной причиной возвращения был ее отец. Только он удерживает в прошлом. Наконец она узнает, что с ним сталось. За почти четыре года правления красных кхмеров, когда одна смерть следовала за другой, исчезновение отца так и не обрело пронзительной боли безвозвратной утраты: он до сих пор мерещился ей повсюду. Даже сейчас, несколько десятилетий спустя, его призрак не дает ей покоя. Тира не могла избавиться от мысли, что отец исчез не по своей воле.

Он слышал ее имя в каждом звуке колокола, призывавшего к медитации. Впервые услышав этот звон, Старый Музыкант принял его за фантомное эхо, вроде тихой вибрации в музыкальном пассаже: несколько повторяющихся нот среди какофонии его безумия.

Это случилось в прошлом году в мае, во время Вишакхи Пуджи, праздника, посвященного трем главным событиям жизни Будды – рождению, просветлению и нирване: настоятель объявил братии, что некая мисс Сутира Аунг, камбоджийка, живущая в Америке, прислала внушительное пожертвование для сооружения большой ступы в память своей тети. Сутира Аунг. Лишь через несколько секунд Старый Музыкант узнал фамилию, которую настоятель произнес после имени, – должно быть, так принято в США.

– Наша благодетельница просит о сооружении общей ступы, – продолжал настоятель, – чтобы те, кто не может позволить себе семейный склеп, могли хранить в ней останки своих близких, погибших в годы правления Пол Пота. Останками, как указала мисс Сутира Аунг, может быть пепел эксгумированных черепов и костей, старые фотографии, фрагменты одежды, воспоминания об умерших, наши молитвы и пожелания ушедшим – в общем, всем, чем угодно…

От слов настоятеля Старого Музыканта точно омыла волна спокойствия. Сутира жива. В нем боролись недоверие и необъяснимая уверенность, что он это знал с самого начала. Как можно быть уверенным в таком, он не смог бы объяснить. Он лишь чувствовал, что ждал этого мгновения. Теперь все станет на свои места; длинный, извилистый путь, по которому он блуждал не одно десятилетие, вдруг выпрямился, указав Старому Музыканту единственное оставшееся направление.

Он ждал, как приговоренный к казни, которому дали время вспомнить все грехи и подготовиться к смерти. Он хотел все распланировать, подробно представить момент окончательной расплаты и, как часто приходилось делать в Слэк Даеке, пик мучительной боли, чтобы потом вынести ее, не утратив мужества.

В конце концов, напомнил он себе, он сам этого хотел. Через несколько дней после Вишакхи Пуджи он пошел к настоятелю и сказал правду – то немногое, что смог открыть, пересилив себя, – что когда-то он знал отца Сутиры и выбрал Ват Нагару, зная, что, если кто-то из семьи уцелел, рано или поздно они придут сюда. На случай возможных сомнений он особо подчеркнул, что не намерен извлекать какую-то выгоду из этого знакомства и не хочет ни жалости, ни компенсации, тем более от молодой женщины. Он желал только вернуть инструменты – единственную память об отце, которого она потеряла. Возможно, мисс Сутира захочет поместить их в общую ступу как единственные доступные останки отца. В любом случае инструменты принадлежат ей и она вправе поступить с ними так, как сочтет нужным.

Настоятель, которого тронул рассказ этого жестоко изломанного жизнью человека, столько лет хранившего у себя единственное имущество покойного друга в надежде передать инструменты его семье, дал ему американский адрес и сказал, что Старый Музыкант может сам написать мисс Сутире Аунг. Затем настоятель добавил нечто неожиданное: оказывается, средства на сооружение общей ступы завещала тетка мисс Сутиры, давняя благодетельница храма, смерть которой наступила несколько месяцев назад, в начале года.

– Мы знали, что ее тетя больна, – сказал настоятель, – но не ожидали, что она так скоро покинет этот мир. Ее смерть стала для нас тяжелым ударом. Возможно, – добавил старый монах, – мисс Сутира не захочет сейчас слышать о призраке своего отца. Она недавно похоронила единственного близкого человека, а тут на свет божий вытаскивают другого покойника… Вы ведь поймете, если она не ответит на письмо?

Старый Музыкант только кивнул в ответ. Все эти годы она была не одна! Он не знал, выжили ли в годы режима только Сутира и ее тетка, но предположил, что так и есть, потому что больше настоятель никого не упомянул – например, мать Сутиры, Чаннару. Спросить он не осмелился – сердце зашлось от одного только имени.

И вновь, когда ожили его воспоминания, прозвонил колокол. Июнь подходил к концу, когда Старый Музыкант наконец решился написать. Сейчас уже сентябрь, а он не получил в ответ ни слова. Он убеждал себя, что это лишь вопрос времени, когда он встретится с ней, взглянет ей в лицо и во всем признается. И только увидев себя ее глазами, он узнает боль сильнее, чем пытки Слэк Даека. Сутира станет его карой, ее отвращение и ненависть – его последней долгой мукой.

Старый Музыкант повернул лицо от темного угла хижины к квадрату серого света, сочившегося через джутовый полог, закрывавший вход. Даже с закрытыми глазами он всегда чувствовал свет, его источник и характер, и кожей угадывал его намерение – хочет ли свет утешить или причинить боль, согреть или обжечь.