Легенды мирового рока - Павел Сурков

Маяковский ставит себя с Богом на один уровень – поэт-творец разговаривает с Творцом и совершенно не понимает, почему на иерархической лестнице демиургов он должен стоять ниже Создателя? При этом от христианских ценностей Маяковский и не думает отказываться – даже тезис «подставь другую щеку» он интерпретирует пусть по-своему, но при этом вполне по-христиански. Наиболее четко он формулирует это в «Облаке в штанах»:

«Это взвело на Голгофы аудиторийПетрограда, Москвы, Одессы, Киева,и не было ни одного,которыйне кричал бы:„Распни,распни его!“

Но мне —люди,и те, что обидели —вы мне всего дороже и ближе.

Видели,как собака бьющую руку лижет?!»[2]

Тем не менее, Бог для Маяковского важен и неотделим – он так или иначе, пусть в сатирическом виде, но делает Его героем своих произведений – будь то ранняя лирика или пьесы, как «Мистерия-Буфф». Поэт и Бог для Маяковского – два равновеликих собеседника, один из которых, правда, до невозможности консервативен, тогда как второй – азартен, драчлив и задирист. Бог, правда, порой Маяковскому не отвечает – как в финале того же «Облака», но это не значит, что надо перестать к нему взывать и задираться.

И вот тут-то и возникает самая парадоксальная вещь – в этих задиристых и, как кажется на первый взгляд, антирелигиозных стихах вдруг проскакивают такие невероятные жемчужины с двойным смыслом, что диву даешься. Самая яркая из них содержится в «Стихах детям» – в «Гуляем».

«Это – церковь,божий храм,сюдастарухиприходят по утрам.Сделали картинку,назвали – „бог“и ждут,чтоб этот бог помог.Глупые тоже —картинка имникак не поможет».

Кажется, что перед нами откровенно антирелигиозный памфлет, но, если вдуматься, это – невероятный по силе манифест не столько иконоборчества (Маяковский говорит «картинка», но не «икона»), сколько невозможность идолопоклонничества. Ну, в самом же деле – человеку поможет Бог, а не картинка, какая-либо картинка тут вообще ни при чем.

У Леннона взаимоотношения с Богом достигают своей квинтэссенции в песне God, где он тоже напрочь отрицает свою принадлежность к любой из религий, а воспевает вселенскую Любовь как единственно возможную истину (пусть для Леннона эта любовь сосредоточена в одной конкретной женщине – но об этом позже). И эта истина ничуть не противоречит христианской «Заповедь новую даю вам – да любите друг друга». И то, что Леннон вдруг становится антиклерикален – здесь, скорее, виной именно западная традиция церковной обыденности и восприятия церкви как общегосударственного института. Института которому, естественно, Леннон со свойственным ему максимализмом активно сопротивляется. Тем не менее, абстрагироваться от того, что он, как поэт, так или иначе становится носителем блага, божественной ценности – Леннон не может, и эта ценность в том или ином виде проступает в его строчках. Пусть даже он и споет в Imagine – And no religion too – здесь он говорит именно о желании устранить конфессиональные различия, что отнюдь не исключает (а, наоборот, приводит к) общемирового принятия (и приятия) главных человеческих ценностей (полностью идентичных ценностям религиозным).

Третий объединяющий Леннона и Маяковского фактор – на самом деле вы мне его с легкостью назовете даже без подсказки – это, конечно, их взаимоотношения с женщинами, вернее, с Женщиной – той единственной, кого и Джон, и Владимир Владимирович провозглашают своей музой, своей соратницей, да и попросту – главной женщиной своей жизни. Женщина эта наделена в обоих случаях сходными чертами – она старше наших героев, она опытней, она куда более самоорганизованна, она целеустремленна, она выполняет функцию координатора поэта, ну и, конечно же, она жестоко ненавидима его поклонниками – и во всех неприятностях, которые происходят с поэтом, винят именно ее. Однако сам поэт общественное мнение откровенно игнорирует и всячески декларирует свою неотделимость от дамы сердца. Для Маяковского такая женщина – Лиля Брик, для Джона Леннона – Йоко Оно.

Правда, есть и еще один немаловажный фактор – хоть в жизни наших героев присутствует главная дама сердца, остальные женщины, с которыми они встречаются на жизненном пути, несмотря ни на что, отзываются о них чрезвычайно хорошо и тактично. Так о Маяковском не осталось ни одного негативного женского воспоминания – достаточно почитать книгу «Маяковский в воспоминаниях современниц», где о нем равно нежно отзываются и Лавинская, и Полонская, и Лиля Брик, и книгу Синтии Леннон «Мой муж Джон», где даже тяжелая процедура расставания описана без каких-либо тягостных подробностей – а с явным чувством настоящей любви к герою. И это, кстати, довольно много говорит – что о Ленноне, что о Маяковском – как о мужчинах с большой буквы.

Но вернемся к дамам сердца. У Леннона этап поклонения Йоко Оно оказался наиболее затяжным и глубоким: он даже меняет свое второе имя – Уинстон (мать назвала его в честь Черчилля на волне патриотизма, подогретого началом Второй мировой войны) – на Оно, окончательно и бесповоротно связав себя с Йоко.

Конечно, эта любовь не безоблачна: в середине 70-x Леннон и Оно переживают сложное расставание, так называемый «затянувшийся уик-энд»: Джон уходит от Йоко, и у него начинается невероятно интенсивный, зубодробительный роман с китаянкой Мэй Пэнг. Вместе с Мэй они летят в Лос-Анджелес, где Леннон собирается продюсировать альбом своего друга Гарри Нильсона. Но вместо работы над пластинкой Нильсон и Леннон уходят в затяжное алкогольное пике, в котором к ним присоединяется Ринго Старр (его вызвали якобы для записи барабанов) и… Пол Маккартни, оказавшийся там же проездом. Кстати, именно в эти дни дуэт Маккартни и Леннона был максимально близок к возобновлению сотрудничества – они даже доползают до студии и пробуют записать вместе несколько песен (результат этих алкоэкзерсисов вышел на бутлеге A Toot And A Snore) – но хватает их, в основном, на переигрывание старых вещей еще «кэверновских» времен.

Завершилось все это так же неожиданно, как и началось: Маккартни решил поинтересоваться у Леннона – где же Йоко? – и получил ответ, что с Йоко они поссорились, разошлись и все никогда не будет по-прежнему. На это Пол вызвался помочь – пошел к телефону, набрал нью-йоркский номер Йоко и начал объяснять, что он тут с Джоном, что тот рассказал ему, Полу, о том, как любит Йоко – ну и так далее. На эту эскападу Йоко ответила ровно одной фразой: «Позови Джона к трубке». Маккартни передал трубку Леннону, тот несколько минут что-то выслушивал, а затем, не говоря ни слова, встал и вышел из студии. Через несколько часов он уже сидел в самолете в Нью-Йорк. Леннон вернулся к Йоко – и больше они не расставались. Примерно через год родится их совместный сын Шон, Леннон уйдет в пятилетнее затворничество – которое закончится выпуском альбома Double Fantasy и трагическими событиями декабря 1980-го.