Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг. - Юрий Аксютин

Отмечали, что многие или даже все плакали, 15% опрошенных в 1997 г., 22% опрошенных в 1998 г. и 16% опрошенных в 1999 г. «Люди плакали, как будто что-то от сердца оторвали», — вспоминал А.Т. Щепкин, работавший тогда на Воронежском авиационном заводе. «Было видно, что Сталина любили и не представляли своей жизни без него», — рассказывал В.Е. Север, в то время ученик 8-го класса в Звенигороде. Плакали, ибо не знали, как жить дальше, жители деревни Кулиши в Орловской области, что делать дальше, все в окружении работницы швейной мастерской № 23 в Москве Л.В. Гурьевой. Но школьнице М.А. Харитоновой, проживавшей в Москве, в Хохловском переулке, «эти слезы показались неискренними»{57}.

Плакали и даже рыдали сами соответственно 9,7 и 13% опрошенных. Плакала вся палата рожениц, а вместе с ними М.М. Крупина, рабочая Ивановского меланжевого комбината им. Фролова{58}. Криком исходила работница курсов повышения квалификации для руководящих кадров Министерства культуры А.Т. Булычева{59}. Плакал 14-летний школьник В.В. Голубков из деревни Жуковка в Калужской области, хотя его родители (отец-кровельщик и мать) «сдержанно молчали, скорее боялись, чем переживали»{60}.

Отмечали, что это было всеобщее горе, всенародная скорбь, не раскрывая своего собственного отношения, соответственно 5,3 и 12% опрошенных. «Был траур, все плакали», — делился своими впечатлениями Г.В. Кирич, донецкий шахтер, западноукраинец{61}.

Испытывали растерянность; не представляли себе, как же теперь без него; боялись за будущее соответственно 18, 11 и 12% опрошенных. «Что же будет дальше с нами?» — думали все, по словам работницы завода «Металлосетки» в Щелково Н.А. Бурковой{62}. «Мы ощущали беспомощность и задавали себе вопрос: что будем делать теперь?» — вспоминала А.И. Аксенова, работавшая на заводе «Вторчермет» в Москве, а жившая в Люберцах{63}. Не знал, «как же дальше теперь жить и что будет», С.И. Александров, слесарь из города Ефремов в Тульской области{64}. Не ждали от жизни ничего хорошего, по словам 3.П. Половинкиной, прядильщицы с фабрики им. Р. Люксембург в Подмосковье{65}. «Переживали, что без Сталина пропадем, — по словам бухгалтера центральной базы № 1 ГУ материально-технического обеспечения МПС в Ховрино А.Н. Бородкиной. — Все верили в него. То, что людей сажают, знали, но никогда об этом не говорили, за что сажают, — не понимали, думали, что дело это не столько рук Сталина, сколько его окружения. В 1945 году к нам в общежитие приходил «работник» и спрашивал, кто что говорит. Так что страх был, но была и дисциплина. А теперь боялись, что с нею будет»{66}. «Боялись, что будет безвластие, что другие государства начнут против нас войну», — вспоминал колхозник И.Н. Лопатников из села Ведянцы в Ичалковском районе Мордовии{67}. Было страшновато П.И. Кондратьевой, работавшей тогда учительницей в Новгородской области: «Прибалты тогда стали листовки разбрасывать, к восстанию призывали»{68}.

Если соболезновали, то не очень, особого горя не испытывали, особенно не расстроились, спокойно, безразлично, равнодушно, без всяких эмоций отнеслись к происшедшему 12% опрошенных в 1997 г., 9% опрошенных в 1998 г. и 6% опрошенных в 1999 г. Не огорчался, ибо был убежден в том, что «наш народ даст руководителя стране более совершенного», Б.Г. Ануфриев, завхоз Московского городского педагогического института физической культуры. Да и у других сотрудников института, ему знакомых, он не заметил огорчения: «Все молчали. Ни за, ни против. Люди, может быть, даже интуитивно, по сути, отстранились»{69}. Равнодушно отнесся молодой колхозник В.А. Егоров из села Мишенка Гжатского района Смоленской области{70}. В отличие от окружения, впавшего в панику («Как мы будем жить дальше?»), смерть Сталина не произвела особого впечатления на В.И. Пастушкова — работника штаба одной из артиллерийских частей Балтийского флота{71}. Сталина не любил, так как отца репрессировали, капитан СА М.Д. Филиппов из Брянска{72}. «Умер и умер», — полагал слушатель Военной академии им. Фрунзе С.В. Гранкин{73}. Ни хорошего, ни плохого не могла сказать о почившем колхозница Е.П. Трусова из деревни Кущевица в Шатурском районе: «Работали за палочки, жили бедно»{74}. Был занят собственной жизнью слесарь Красногорского оптико-механического завода А.А. У краев. «Бегают дети, плачут, — рассказывает Е.П. Лазарева, работавшая конюхом на 3-й ткацкой фабрике в Орехово-Зуеве, — много народу спешит на поезд (любопытные, поди), а затем ехали, чтобы узнать, сколько народу погибло»{75}.

Когда выпускница Архангельской сельской средней школы в Куринском районе Орловской области М.М. Лунина услышала, как хозяин квартиры, где она жила, заплакал и заохал («Отец родной умер»), она прервала его стенания словами: «Да уж пора бы ему туда», за что он выгнал ее с квартиры, а она позже говорила: «Сталин есть Сталин, обожал его народ»{76}. Сталина не уважал, считая, что «живем крепостными», участковый Поимского РО МВД (Пензенская область) И.А. Емашов, и сказал своим плачущим коллегам: «Все мы смертны, все там будем», и на следующий день был наказан гауптвахтой{77}. Спокойно восприняла известие семья Г.Г. Быковой в Бердичеве: «Дед-поляк был репрессирован, отца выгнали из военного училища»{78}. «Плакали те, кто не пострадал от репрессий», — уточняла студентка Московского педагогического института им. Ленина В.Л. Барабанщикова. Ни печали, ни горя не испытывал солдат Н.И. Лепеха, поскольку знал о репрессиях и невинно пострадавших и погибших{79}. Командир роты В.Я. Самойлов и его коллеги-офицеры реагировали на болезнь и смерть Сталина как на болезнь и смерть «всякого человека, прожившего достаточно долгую и тяжелую жизнь». «Не плакали, тем более не рыдали, жили своей жизнью», по словам Ф.Н. Соловьевой, работавшей токарем в п/я 30 в Каменске-Уральском. Работа в начальной школе и домашнем хозяйстве отнимала все силы у А.С. Хорошевой из деревни Подъячево в Дмитровском районе, все остальное ее не интересовало{80}.

Ощущение грядущих перемен (к лучшему) или даже радость испытывало соответственно 8, 2, 5 и 3% опрошенных.

У летчицы гражданской авиации 3. Д. Моисеевой появилась надежда на снятие клейма «врага народа» с ее мужа. А тот, тоже летчик, американский венгр И.И. Мосика, «не мог простить смерти своих отца и матери» и потому «обрадовался, узнав о смерти Сталина (правда, молча), подумал о конце трагедии». «Тайную надежду на какие-то изменения» вызвала смерть Сталина у колхозной скотницы Т.И. Самородовой из села Ольявидово в Дмитровском районе. Ее муж был репрессирован в 1938 г. по 58-й статье. И она не верила, что Сталин не знал о творящихся бесчинствах.

Инженер комбината «Сахалинуголь» М.М. Гурен считал, что страна избавилась от тирана{81}. Не жалела, хотя и боялась неизвестности заведующая складом завода Главторфмаш в Симферополе Е, Н. Петрушенко, у которой еще в 1930 г. репрессировали отца{82}. «Наконец-то он сдох!» — сказала 14-летняя ученица одной из школ в Шатуре, отец которой (директор завода) был арестован в 1951 г.; так с ней весь класс не разговаривал несколько дней{83}. Повар кафе-ресторана «Столешники» в Москве Е.В. Глазунова своего мнения открыто не высказывала, но была рада случившемуся: «Была надежда, что люди будут лучше жить». Надежда на «освобождение от стальных оков» появилась у хирурга Каунасской городской больницы П. Паулюцкаса. Рад был и служащий машиностроительного завода в Ромнах Л.Ю. Бронштейн. Радовалась жена инвалида из Фирсановки С.Ф. Зубкова, родителей которой спасло от раскулачивания бегство из дома. Была счастлива вся семья продавщицы из подмосковной Фирсановки Н.В. Овсянниковой, родители которой были зажиточными крестьянами и чудом спаслись от раскулачивания. Восторг и великую радость испытали бывший дворянин С.Н. Гук и его жена М.А. Гук, работавшая шофером в Министерстве путей сообщения. Не очень жалела покойного рабочая Звениговской типографии в Марийской автономной республике Ф.И. Артемьева, у которой незадолго до этого репрессировали мужа.

По словам Т.В. Крутиковой, работавшей медсестрой в колхозе под Невьянском на Урале «большинство населения встретило эту новость с равнодушием», а многие, в том числе и она, — «с облегчением, поскольку люди жили в постоянном страхе и нищете»{84}.

Вспоминают о своем участии в тех или иных траурных мероприятиях около 7% опрошенных. Стояли в траурном карауле у бюста вождя на Реутовской хлопкопрядильной фабрике М.Т. Широкова и Е.Т. Назарова. У памятника Сталину в Харькове круглосуточно стояли толпы людей, стихийно образовав почетный караул. Некоторые слушатели тамошней военной академии самовольно уехали в Москву на похороны, и ее командование не стало объявлять им взысканий, сочтя причину уважительной. Участвовала в сборе денег на железнодорожный билет в Москву казанская школьница В.Г. Козлова. Ходила к Колонному залу Дома союзов прощаться с почившим вождем студентка МГПИ им. Ленина Н.Б. Косяк со своими сверстниками. Недошедший туда из-за давки водитель автобазы Центросоюза Н.В. Рыков видел «всюду оторванные пуговицы, сорванные одежды, разбитые витрины, перевернутые автобусы, открытые подземные люки, куда, говорят, падали люди. «После этой стихии Москву убирали неделю». Рабочий Красногорского оптико-механического завода В.Д. Бакин с товарищами пешком добирался до Колонного зала Дома союзов полтора дня. В Московском экономико-статистическом институте все рыдали, стоя на коленях перед портретом Сталина, — вспоминала студентка Н.П. Назарова: «Мы восхищались теми, кто попал на похороны». Только до Савеловского вокзала смогла дойти студентка Московской сельхозакадемии им. Тимирязева В.Ф. Полянская, а вот ее подруга из Томска погибла. Кто-то вытащил из толпы едва ли не задавленную А.А. Орлову, приехавшую специально из Чаплыгина. На второй день после похорон ездила в Москву на Красную площадь учительница вечерней школы из поселка им. Володарского В.Н. Вавилина с подругами: «Было много цветов, мы подбирали лепестки и плакали над ними»{85}.