Мы были бабочками... - Рэй Олдридж

Когда мы были на полпути, пошел снег. Все еще слегка угашенные, мы шли сквозь парящие снежинки и встретили старушку с маленькой собачкой. Казалось, что у них одинаковые мордочки, морщинистые и желтые — прелестные старинные безделушки. Бесконечно прелестные. Господи…

Он замолчал. Единственная лампочка в бараке потускнела, но его лицо сияло собственным светом. Бесконечно долгую секунду его грудь не поднималась.

Я встал над ним, и тут свет погас, и он начал кричать.

— Да, холодильники, набитые трупами, Джон, и кое-что похуже, и, может быть, прекратить все это было необходимо — важнее, чем открывать новые миры. Может быть. Но я все равно в это не поверю!

Грудь старика клокотала, как барахлящий двигатель, он дрожал, хрипел, его рот наполнился кровью. Он широко распахнул глаза, как будто хотел увидеть все, но возможно, он просто изо всех сил пытался оттянуть момент, когда его веки закроются сами. Я сказал:

— Тебе надо отдохнуть.

Он затих, так что его дыхание напоминало уже не всхлипы, а легкие вздохи.

— Да, — наконец ответил он. — Я отдохну.

Я для него уже ничего не значил. Каким-то чудом он не умер прямо тогда, но я думаю, что он уже больше не приходил в сознание.

Теперь я возвращаюсь к собственному воспоминанию, хотя с его рассказами оно не сравнится.

Мне было восемнадцать, и я был так же беспечен как все остальные в этом возрасте. Меня пригласили на вечеринку в городе, и я выпил слишком много пива. Я как раз опьянел настолько, что перед глазами все плыло. Девчонка взяла меня за руку и повела в заднюю комнату.

Я думал, что забыл все это. Но оказалось, что воспоминание не потускнело, оно гораздо ярче, чем вчерашние или позавчерашние или воспоминания о любом из бесконечной череды дней, которые я провел в лагере.

Наверное, она была хорошенькая. У нее были длинные черные волосы, а из блузки выглядывали мягкие белые груди. Она прижалась к моей груди, прикосновение было таким приятным, что я задрожал.

Когда я потянулся к молнии на ее джинсах, она засмеялась и оттолкнула мою руку. Девушка достала из кармана мятую сигарету, зажгла ее и глубоко затянулась.

Ее рот был большим и красным, влажный и жадный рот. Она сказала: «Вдохни» и приникла губами к моим губам. Я знал, что она делает, но не отказался.

На следующий день я был безумно перепуган, и не из-за дури — я был слишком пьян, чтобы запомнить слабые перемены в сознании — а из-за того, что не мог вспомнить, воспользовался ли я презервативом. Я всегда был осторожным, даже в детстве. Когда анализ оказался отрицательным, я возблагодарил Бога и выкинул этот эпизод из памяти.

Я забыл его больше, чем на двадцать лет. Я работал на благо общества и содержал семью. Я даже не сознавал, что когда-то попробовал запрещенное вещество.

Однажды я спросил Роба Оуэна, как ему удавалось так долго избегать ареста, раз уж он признавался в долгом использовании наркотиков. Тогда он был хотя и стар, но еще здоров и силен, и можно было подумать, что он переживет всех заключенных моложе себя. Он улыбнулся и похлопал меня по плечу. «Ну, Джон, в конце я стал похож на тебя. Я женился во второй раз, завел свое дело. У нас были дети, два сына и дочка. Я превратился в Правильного Парня. Я слишком многое боялся потерять, боялся за своих близких. Черт, да я за двадцать с лишним лет не выкурил ни джойнта».

Нам были нужны козлы отпущения, просто необходимы. В стране начиналась разруха. Подавляющее большинство рабочих мест предоставляло правительство, и из них значительную часть занимали Праведные Воины, в которых больше не было нужды.

Технология снова сыграла на руку Стюарту, который наверняка должен был попасть в Белый Дом, если только начнет еще один крестовый поход.

Какой-то яйцеголовый обнаружил, что память сохраняется в рецепторах мозга, что они навсегда остаются искаженными от соприкосновения с недозволенными молекулами. Яйцеголовый разработал простой тест.

Стало возможным определить, принимал ли человек запрещенные вещества хоть раз в жизни.

По инициативе Стюарта вся его команда прошла тест. У большинства результат оказался положительным, и Стюарт обратил это потрясение в Акт о Перемещении Ненадежных Лиц.

И вот мы здесь.

Охранники в зеркальных защитных костюмах пришли, чтобы унести тело. Они положили его в тесный серый мешок на молнии, так что оно стало похожим на окуклившуюся личинку.

Я вспомнил, что он сказал мне вскоре после того, как я попал в лагерь. «Мы были бабочками — пробормотал он голосом, полным грустного удивления, — но потом — не знаю уж, как — превратились обратно в гусениц».