Посредник - Ларс Кристенсен

– По мне, так будет в самый раз, – сказал я.

– Так?

– Без сложностей.

5

Время близилось к шести, и я двинул к пристани, чтобы поскорей покончить со всем этим. Дорога заняла довольно много времени, потому что с ногой было как никогда плохо. Она своенравничала и скандалила. Норовила сбить меня с курса, гнала через ограды, в канавы, на деревья. Но в конце концов я добрался. Ивер Малт, как обычно, рыбачил. Необычной была наша с ним договоренность. Причем я-то никаких договоренностей не желал. Обернулся Ивер, только когда я очутился прямо у него за спиной, да и тогда лишь бросил беглый взгляд через плечо, продолжая не спеша выбирать лесу.

– Погляжу, может, папа приедет на пароме, – сказал я.

– Само собой, погляди.

– Очень может быть, что приедет.

– Хорошо бы. Тогда вы покрасите флагшток.

– Вот именно. Его необходимо покрасить.

Ивер Малт вручил мне жестянку:

– Ты леворукий?

Я мог бы ответить, что я левоногий, хотя такого слова нет, но, в общем-то, уже есть, левоногий, мне удобнее всего идти левой ногой.

– Нет, – сказал я. – А ты?

– Тогда почему держишь жестянку в правой руке?

Я поменял руку, переложил лесу в другую:

– Так?

– Можешь раскрутить блесну либо над головой, как лассо, либо сбоку. Понятно?

Сперва я попробовал как лассо. Блесна, красно-золотая, оказалась тяжеловата, и я едва не потерял равновесие.

– Думаю, для начала лучше сбоку, – сказал Ивер.

Теперь он в свой черед стал у меня за спиной. Подправил положение моего плеча и запястья, потом отступил немного назад. Я замахал рукой будто ветряная мельница, отпустил лесу, и блесна нырнула во фьорд сантиметрах в восьми от причальных столбов. Покрутив за ручку, я выбрал лесу и бросил жестянку Иверу:

– Лови сам. Мне на фиг не надо.

Ивер здорово удивился, шагнул ближе:

– Ты чего? Бросаешь после первой же попытки?

– Не бросаю. Потому что не начинал.

– Первый раз у меня тоже не вышло. Блесна вообще приземлилась возле автобуса, водитель аккурат брал с пассажиров деньги.

– Ну и как, ты поймал что-нибудь?

Ивер засмеялся и снова всучил мне жестянку:

– Давай еще разок. И поменьше размахивай. Трех взмахов хватит. Отпускай с вытянутой руки.

Я сделал, как он сказал. Вышло получше, чем в первый раз, понятно, бросок не самый дальний в несодденской истории, но так или иначе блесна ушла во фьорд на достаточном расстоянии от берега, чтобы я мог заловить макрель или хоть мерлана. Ивер хлопнул меня по спине:

– Здорово! Чертовски здорово! Трави леску и считай до десяти. Потом можешь спокойно выбирать. Да на фига считать так быстро!

Меня охватило странное, какое-то перевернутое чувство. Я пришел сюда, чтобы не обидеть Ивера Малта, а теперь выходит наоборот: он старается не обидеть меня. Вообще-то, мне это не нравилось. Но я по-прежнему делал все, как он говорил. И к собственному удивлению, не мог не признать, что испытывал совершенно особенное ощущение, когда блесна двигалась там, в глубине, едва заметные подергивания передавались по лесе, продолжались в ладони, бежали вверх, к плечу, и заканчивались в ухе, словно песенка, нет, просто нота, длившаяся еще долго после того, как это лето миновало.

– Еще раз, – сказал Ивер.

– Парум идет.

– Да какая разница? Забрасывай.

– И люди идут.

– Ну и что? Фиг с ними.

В третий раз я сделал, как говорил Ивер. Послал их на фиг. Тех, что сошли с автобуса и собирались идти в поселок, послал на фиг, и все. Я уже начал говорить и думать, как Ивер Малт. Вот так легко поддаюсь влиянию. Я даже забыл, что папа не приедет на пароме. Размахнулся пошире, трижды, то есть три с половиной раза, и, аккурат когда рука уже вытянулась вперед, отпустил лесу и в тот же миг понял, что бросок получился очень хороший, может даже отличный. Блесна описала красивую дугу, не слишком высокую, ведь метит-то она отнюдь не в небо, леса с бешеной скоростью разматывалась с жестянки, пока не осталось меньше метра и я уже опасался, что эта штуковина задымится. Но вот наконец все, я даже не услышал, как блесна вошла в воду.

– Ах ты, черт! – сказал Ивер. – Класс!

Я сосчитал не до десяти, а до пятнадцати. Потом начал выбирать лесу, как можно медленнее. Несодденский паром приближался, но времени оставалось еще достаточно. На мгновение я готов был поклясться, что нахожусь в мире Ивера Малта. Как вдруг лесу дернуло. Я начал выбирать быстрее.

– Спокойно, – сказал Ивер Малт.

Но я и не думал успокаиваться. Потому что чувствовал: там, внизу, цапнуло что-то тяжелое, непокорное, что-то посильнее меня. Леса натянулась, резала пальцы. Тащил уже не я. Тащили меня.

– Поймал! – крикнул я. – Поймал!

Ивер тронул пальцем лесу, причем особого восторга я у него на лице не заметил.

– Ага. Дно.

– Дно?

– Выбирай и трави. Тогда отцепишь.

Те, что собирались в поселок, обступили нас – наверно, решили, что я вытащу не иначе как дельфина. Их было немного, но, если трое-четверо стоят кучкой, возникает вроде как небольшая толпа. Мне хотелось, чтобы Ивер забрал у меня жестянку, но он просто стоял рядом, босой, в дурацкой кепке, с таким видом, будто он тут вообще ни при чем. Я выбирал и травил лесу, травил и выбирал. Она медленно, но верно поддавалась. Кстати, ощущение удивительное. Словно свалил с плеч тяжелую ношу, больше того – встал на место. Однако на лесе по-прежнему что-то было. Что-то было на крючке и вело себя загадочно. Ротозеи придвинулись ближе, наклонились над краем причала. Может, там каракатица? В глубине виднелась тень. И немаленькая. Я тянул изо всех сил. Это оказалась детская коляска. Провалиться мне на этом месте, ржавая рама от паршивой детской коляски, обмотанная тиной, ламинарией, обросшая мидиями, вся в вязких медузах. Ротозеи добродушно захохотали и зааплодировали.

– Черт, пропади все пропадом, – сказал я.

Представление закончилось. Ивер помог мне вытащить добычу и отцепил блесну от заднего колеса.

– Законно, – сказал он.

– Законно? Чего тут законного? Этот хлам?

– Я вчера выловил велик.

– А я думал, ты рыбу ловишь.

– Ее тоже, но папане все пригождается.

Ивер присел на корточки, начал очищать улов. Как раз в эту минуту причалил паром, не «Принц», а «Бунне-фьорд», худшая посудина на этом маршруте. Пассажиров было немного, большинство ведь приехало еще вчера. Капитан, человек со счетчиком и в мундире, и на сей раз стоял у перил, помогал тем, кому требовалась помощь. Он стоял на борту всех паромов, что курсировали между причалом «Б» и Несодденом. Кое-кто даже утверждал, что его видели на борту «Принца» в то же время, когда он считал пассажиров, сходивших на берег с «Оксвалла». Папы, кстати, на пароме не было. Я и забыл – забыл свое вранье, пока Ивер не напомнил:

– А твой-то отец не приехал?

– Отец? Он раньше субботы не приедет.

Ивер только хихикнул и ничего больше не сказал. А мне стало стыдно. Он все понял. В следующий раз, когда буду врать, запишу на бумажке. Последней с парома сошла Тройка. Я не помню их имена, да сейчас это и не имеет значения. Я могу называть их как заблагорассудится. Кстати, я говорил, что со мной никто не здоровался? В общем, это не совсем верно, но ведь и не все приветствия идут в счет. Тройка в счет не шла, с моей точки зрения. Они здоровались всегда с какой-то задней мыслью, – по крайней мере, мне так казалось, а то, что мне казалось, было правдой, независимо от того, как обстояло на самом деле, по крайней мере для меня. Они здоровались не из вежливости. Они всегда что-то замышляли. И вообще-то, по-моему, так обстояло со всеми, кто пытался здороваться. Поэтому я считал совершенно в порядке вещей, что большинство со мной не здоровалось. Мне со всех сторон мерещились враждебность и нападение из засады. Я видел зловещие знаки там, где для других все было тихо-мирно. Так почему бы не видеть таких знаков в Ивере Малте?

Короче говоря, их было трое, уже гимназисты, жили они в летних домиках подальше, в стороне Оксвалла. Последний раз я видел их год назад. Тогда я просился в их компанию. Теперь же мне хотелось прежде всего скрыться от них. Я надеялся, что они меня не заметили. Но нет, заметили.

– Привет, Чаплин!

Я терпеть не могу, когда меня зовут Чаплином. И не спрашивайте, как я получил именно это прозвище. Я решил не обращать внимания на эту замечательную компашку, но все ж таки обернулся в их сторону. Они важничали больше прежнего и тащили с собой какой-то ящик. Все трое лицом заурядные, носят длинные волосы на затылке и брюки со стрелками. Но следом за ними шли две девчонки. Одну я хорошо знал, Лисбет, дочку помощника судьи, или как он там называется, так или иначе он заседал в суде, где судил целую кучу народу, и у них была здесь дача. Лисбет тоже изменилась. Я не сумел определить, что делало ее другой, почти чужой, вероятно, что-то во взгляде придавало ее лицу жесткость. Мое внимание привлекла вторая девчонка. Да как привлекла. Так, что Лисбет я, считай, вовсе не заметил. Раньше я эту девчонку не видел. И мне уже хотелось увидеть ее снова.