Ретушер - Дмитрий Стахов

Меня же просто зачаровывали его пояснения, его рассказы. А о камерах отца, о его оборудовании я и не говорю. Трофейный «Цейс Икон» 6 х 9 с откидывающейся передней панелью. «Цейс Супериконта» с затвором «Компур» и пятью сменными объективами фирмы «Роденшток»! Но его гордостью был, конечно же, «Лингоф» с объективной панелью, с вращающейся в любой плоскости кассетой, с двойным растяжением меха, позволявшим достичь масштаб 1 х 1.

В свои нефтегазовые командировки мой отец отправлялся экипированный полностью: с палаткой, с бачками, с проявителем, водой и закрепителем, причем проявитель готовился им особенно тщательно, на дважды прокипяченной дистиллированной воде.

Помню, кто-то из тусовавшихся у комка на Шаболовке посоветовал отцу добавлять в проявитель – он вообще-то всегда пользовался «Родиналом» – бензол-сильвиновокислый натрий, 25 миллилитров 0,1-процентного раствора на один литр проявителя. Отец долго листал справочники, пришел к выводу, что совет хорош, пытался этот натрий достать, но не смог. Помню, он был так расстроен, что даже собирался прибегнуть к помощи своих бывших сослуживцев – проходивших тогда как «бывшие работники Главсев-морпути», – но времени до отъезда в командировку оставалось слишком мало, и отец уехал без столь перспективной добавки.

Он экспонировал лучше любого экспонометра, он снимал архитектуру так, что никто не мог догадаться, как ему это удается: делал четыре снимка – утром, днем, вечером и ночью – с одной и той же точки и накладывал их друг на друга при печати, – но никогда не признавался, что снимает людей. Мне же это разрешалось, и первой моей моделью была, конечно же, Лиза.

После ее нелепой смерти, после дурацкой идеи сфотографировать приведенную отцом проститутку я и смотреть на свои аппараты не мог. Равно как и на его. Я спустя рукава доучился десятый класс, слабенько сдал выпускные экзамены, скорее по инерции попытался сдать экзамены в «керосинку», но даже туда не прошел. Год до армии я проработал курьером в издательстве, где трудился отец, и в таком же вялом состоянии пошел служить.

Вот в армии моя тяга к фотоделу возродилась, но возродилась исключительно из-за инстинкта самосохранения: лучше быть фотографом при штабе, чем ползать по полигонной грязи. Оказалось, уроки отца не прошли даром; старлей, проводивший отбор из нескольких кандидатур, обратил все-таки на меня внимание, а я уж всячески оправдывал его доверие после. Снимал я там «Пентаконом» с подпорченным механизмом протяжки пленки. Другой камеры не было, починить ее армейские умельцы не могли. На один удачный кадр выходило пять с наложением. Я написал отцу, он приехал, привез мне точно такой же «Пентакон», а испорченный увез. Своему начальству я сказал, что камеру починил сам. Мне дали лычку, потом еще одну, а закончил я службу с тремя. Вся грудь в значках, разъевшийся на штабных харчах, мордатый. Ничто во мне не напоминало прежнего Генку Миллера.

На следующий день после моего возвращения из армии мы с отцом пошли в ресторан. В поплавок, рядом с нашим домом. Купленный к выпускному вечеру костюм был уже маловат, руки неловко торчали из коротких рукавов.

Моему же отцу очень шел светло-серый, в мелкую клетку твидовый пиджак. Мы сидели за столиком вдвоем, отец гонял официанта, сорил деньгами. Он довольно болезненно перенес мои слова о том, что сдавать экзамены в институт я не хочу, что собираюсь найти где-нибудь работу.

– Где? – спросил отец. – И какую?

– Фотографом, – ответил я. – И ты мне поможешь!

Отец склонил голову над столом, выбросил вперед руку, взял из маленькой вазочки маслину.

– Ладно, – сказал он, жуя маслину. – Только ничего мне потом не говори, хорошо?

– А что я могу тебе потом сказать? – спросил я.

– Вот уж не знаю! – Отец выплюнул косточку и посмотрел на меня совсем так, как тогда, когда ждал прихода своего бывшего сослуживца. – Обещай, что никогда мне ничего не скажешь. Что меня не упрекнешь, что не будешь меня ни в чем винить. Обещаешь?

– Обещаю! – пожав плечами, сказал я.

– Вот и хорошо! – И отец заказал кофе.

Такова, в общем-то, и вся предыстория. Вся, потому что за прошедшие с того вечера в ресторане-поплавке почти двадцать лет ничего особенного, ничего заслуживающего внимания, собственно, и не произошло. Я пытался поймать мгновение, жить мгновением, но до меня только сейчас дошло, что в этом случае видишь лишь кадры, а не фильм жизни. Хотя и это сравнение сильно преувеличенно, но жизнь скорее все-таки фильм, а не набор удачных, не очень и просто провальных кадров.

Я успел дважды жениться и дважды развестись. Несколько раз я зарабатывал хорошие деньги, которые быстро утекали меж пальцев. Несколько раз я крепко разругивался со своим отцом, причем так, что казалось, больше нам видеться не стоит. Но потом все вставало на свои места: мы были с ним крепко связаны, и не только родственными узами.

Мы мирились, я снова начинал появляться у него.

Он же совсем не менялся. По-прежнему любил рестораны, вел все тот же уединенный образ жизни. Разве что вышел на пенсию. Его камеры и техника постепенно перекочевали в мою мастерскую. Даже штатив «Студиомастер», в разобранном виде хранившийся у него под кроватью.

Я, честно признаться, и не знал, что стану обладателем такого богатства. Лампы-вспышки фирмы «Метц», лейтцевские объективы, металлические никоровские бачки. Увеличитель «Пролаб Д-6». Фотографам из серьезных организаций тоже страстно хотелось выпить. Оставалось только подъехать в нужное время в нужное место, и за одну-две, в исключительных случаях за три бутылки ты становился обладателем того, на что надо было работать несколько лет.

Мои портреты начали признавать. Без «Лингоф-Техники» я бы не достиг и малой доли того успеха, что выпал на мою долю в последние годы. Потом открылось золотое дно с девочками: кто мог предположить еще каких-то пять-шесть лет назад, что за съемку «ню» ты получал гонорар в твердой валюте, а не три года с конфискацией. Я, например, такого предположить не мог.

Глава 3

К слову, мастерская у меня была далеко не всегда.

Впервые, совсем короткое время, я смог поработать в мастерской после первой женитьбы: отцом, вернее, отчимом моей первой жены был напрочь спившийся скульптор. Когда-то обласканный автор многочисленных монументов, мемориальных комплексов, памятников выдающимся деятелям – от столпов отечественной словесности до бойцов невидимого фронта, он пребывал в полнейшей прострации. Будучи давно ни на что не годным, он не брезговал заказами на бюсты дважды героев.

Среди его недоделанных – во всех смыслах – уродов я и начал студийные изыскания с хорошей техникой. Холод в студии алкоголика был жутчайший, к тому же там неистребимо воняло столярным клеем. Я мерз, а моя теща экономила на дровах. Пойти погреться в дом – дом и студия располагались в Красной Пахре; кроме этого, были квартира в Москве, дом в Гурзуфе, полдома под Калининградом, на Балтике, – было противно: теща вела себя как сущая мегера, и до меня стало доходить, что отец был прав, когда глубокомысленно изрек: «Надо всегда сначала посмотреть на мать той женщины, на которой ты хочешь жениться!»

Денег я не зарабатывал, жил у них на всем готовом да и снимал бывших натурщиц тестя-алкоголика, таких же алкоголичек, забредавших в студию по старой памяти, в надежде на стакан портвешка. Я и согрелся с одной из них, и первый мой брак распался так же быстротечно, как и был заключен: до свадьбы мы знали друг друга неполный месяц – познакомились в какой-то компании, – прожили два с половиной, да и то виделись не каждый день – я мерз за городом, а моя жена частенько оставалась ночевать в московской квартире, измотанная постижением экономической науки.

Уже через много лет Волохов, случайно встреченный на выставке в Манеже, поведал о дальнейшей судьбе моей первой жены. Оказалось, что сразу после развода со мной она, будучи на шестом месяце, вновь выскочила замуж, а родила в Штатах, куда была отвезена новым мужем и где Волохов, в те времена то ли «мидак», то ли подававший большие надежды журналист-международник, а вернее всего – работавший под крышей шпион, начинал свою многотрудную деятельность.

– Твой ребенок? – спросил Волохов.

Я пожал плечами, и Волохов заметил, что утешаться можно американским гражданством, которое ребенок получил автоматически.

– Мальчик? Девочка? – спросил я.

– Мальчик, – ответил Волохов.

– Похож на меня?

– Взгляд точно твой. Такой же ищущий…

Я попытался вспомнить лицо своей первой жены. Безуспешно.

Видимо, эти потуги отразились на моей физиономии: Волохов соболезнующе скривил губы, похлопал меня по плечу и отошел.

На долгие годы даже мечты о собственной мастерской пришлось оставить. Лишь к окончанию блаженного времени перестройки, после работы и в издательстве, где тянул лямку отец, и в газете, после работы на зарубежные агентства, после долгих мытарств моя мечта начала воплощаться.