Ретушер - Дмитрий Стахов

Тогда вот я и открыл глаза.

И тут же вновь их закрыл, словно собирался досмотреть сон. Сон, однако, кончился, и заученным, ставшим стереотипным движением я протянул левую руку к стоявшей возле постели тумбочке, взял с нее стакан с водой. По-прежнему не открывая глаз, я лег повыше, чуть повернулся, другой рукой нащупал на тумбочке таблетку «Алкозельцера», зацепил ее непослушными пальцами, опустил в воду.

После чего открыл глаза: вид поднимающихся со дна стакана пузырьков и истончающейся таблетки всегда придавал мне ощущение того, что самый страшный сон никогда не обратится в явь.

Дав таблетке раствориться до конца, я медленно выпил воду. Пузырьки газа ударили в нос, я не смог сдержаться и громко рыгнул. Рядом, из-под одеяла, появилась рука: на безымянном пальце сразу два обручальных кольца, длинные ухоженные ногти, тонкие жилки под нежной, казавшейся прозрачной кожей.

– Бедный! – глухо, в подушку сказала Алина. – Ты плохо спал?

– Плохо? Нет, я спал отлично. Только последний сон. Какой-то странный сон… – Правой рукой я поймал ее руку.

Рука Алины была теплая и чуть влажная. Я представил, как буду губами продвигаться от запястья к локтю, от локтя – к плечу, представил, как мои губы нащупают Алинину ключицу, поднимутся по ее шее, пройдут маленькую ямочку на подбородке и наткнутся на ее мягкий рот.

– Мне тоже снился странный сон. – Рука Алины чуть напряглась. – Но я уже не могу его вспомнить…

Она немного откинула одеяло: волосы разбросались по подушке, черты лица казались смятыми, ноздри тонкого носа начинали мелко дрожать. Левая рука Алины, словно жившая отдельной жизнью, извиваясь, змейкой вползла мне на живот.

– А ты помнишь свой сон? – спросила Алина.

– Еще помню, – ответил я. – Но скоро забуду… Алина сложила губы в трубочку, подула мне на грудь, и ток воздуха заставил меня слегка поежиться. Ее рука встала на ногти-пуанты, затанцевала, отправилась ниже.

– Нет, – сказал я. – Мне надо вставать… Алина, взбрыкнув, почти полностью освободилась от одеяла: показалась ее грудь с напрягшимися темно-коричневыми сосками, ее овальный упругий живот, верхний край волос на лобке.

– Сколько времени? – как бы между прочим спросила Алина.

– Не знаю… – признался я.

– Времени нет! – Правой рукой она обняла меня за шею. – Времени нет…

Под душем я задумался о последних словах Алины. Набирая в рот воду и выпуская ее тонкой струйкой, я повторял ее слова: «Времени нет, времени нет…» – но той неповторимой Алининой интонации достичь не мог. Алина была существом непростым. Этакая киса, всегда – во всяком случае со мной – добивавшаяся своего, она пластично втекла в мою жизнь в новой мастерской и быстренько все себе подчинила. «Или мне так кажется?» – вновь подставив лицо под воду, подумал я и начал намыливать мочалку.

– Ты не против, если я у тебя покантуюсь парочку деньков? – без околичностей, в лоб спросила Алина, лишь только я закончил съемку. – Судя по всему, ты сейчас без женщины. Но я к тебе в постель не лезу. Просто я никому не буду мешать, кроме тебя, а ты…

– А я согласен, – перебил я и вышел на улицу сказать привезшему Алину парню, что ждать больше не надо.

Такие разговоры с парнями не всегда заканчивались мирно – бывало, парни возбухали, – но этот был спокойным.

– Это не ко мне. – Он нацарапал на блокноте, прикрепленном присоской к приборной панели, номер телефона. – Позвоните ее менеджеру. – Отдал листок с телефоном, завел машину и укатил.

Я вернулся в мастерскую. Алина, красиво скрестив ноги, сидела на высоком табурете. В ее тонких пальцах дымилась сигарета.

– Налей-ка чего-нибудь выпить! – почти приказала она.

Я послушно отправился к низкому шкафчику, служившему баром.

– Что будешь? – спросил я, опускаясь перед шкафчиком на корточки.

– Красное вино, – ответила Алина. – Оно разгоняет кровь!

– Вина нет. – Я открыл дверцы шкафчика. – Коньяк, виски, портвейн…

– Агдам? – хохотнула Алина.

– Марочный…

– Налей! – Алина спрыгнула со стула, застучала каблучками по полу мастерской. – Он тоже разгоняет кровь…

Я смыл пену, еще немного постоял под душем, выключил воду, начал вытираться.

Алина старалась казаться старше, чем была на самом деле. Любила порассуждать о том, что полезно для здоровья, что вредно. Задавала неожиданные вопросы. В первый наш вечер вдруг спросила:

– Ты почему их не любишь?

– Кого? – не понял я.

– Ну этих, ребят на машинах. Ты единственный фотограф, который не пускает их в студию.

– Это мое условие. Я так договариваюсь с… – Я запнулся.

– Ну! Договаривай! – Алина наклонилась вперед, ее острый подбородок нацелился на меня.

– С хозяевами, – сказал я.

– У меня нет хозяина! – сказала Алина.

– А этот? – Я кивнул на листок.

– Я его хозяйка! – сказала Алина. – Не веришь?

– Верю, – пришлось сказать мне. – Конечно, верю…

Я обернул вокруг бедер широкое махровое полотенце и вышел из ванной комнаты. Из спальни – ни звука: скорее всего, Алина вновь заснула. «Она, конечно, хороша, – подумал я, проходя на кухню, открывая холодильник и наливая молоко в высокий тонкостенный стакан, – но что-то в ней слишком уж притягивает. Что-то в ней есть скрытое, непонятное. Какое-то второе дно…»

Я отпил глоток, отнял стакан от губ, вновь медленно поднес стакан ко рту.

Громко прозвенел звонок у входной двери. Это мог быть только Кулагин.

Кулагин также относился к моим последним приобретениям. Этакий перестарок, водила при девочках, выполнявший мелкие поручения владельцев агентства, он постепенно приблудился ко мне. Признался: он – фотограф-любитель, мечтающий о повышении мастерства, о признании. Принес свои работы – сплошь натюрморты. По типу – маленькие радости тихой жизни. Чашки-блюдца, дымящиеся сигареты на краю пепельниц, далекое окно, тень только что вставшего от стола человека.

Я сказал ему, что, по-моему, работает он совсем неплохо, и Кулагин расцвел, будто я был общепризнанным мэтром или председателем жюри престижного конкурса. Предложил свои услуги в качестве порученца, попросил научить работать с моделями. Я не ответил ни «да», ни «нет», а он уже начал вертеться около, неназойливо, исполнительно.

По пути к входной двери я подошел к задрапированному плотными черными шторами окну; чуть-чуть отодвинув штору, дал лучу солнца прорезать густой полумрак мастерской; зажмурился, но все-таки смог разглядеть стоявшего на крыльце человека – действительно приехал Кулагин. Я подошел к двери и посмотрел в глазок. Линзы дверного глазка забавно искажали кулагинское лицо: он казался еще более лупоглазым, подбородок отсутствовал начисто, залысины словно соединялись, образуя обширную плешь.

Отперев замки, я толкнул тяжелую железную дверь. Легкий женский вскрик: «Ой!» и кулагинское: «Это я, геноссе! Как договаривались!» – прозвучали одновременно.

Не обращая внимания на протянутую Кулагиным руку, я сделал шаг через порог. Так и есть: дверью я прищемил приехавшую с Кулагиным женщину. Высокая, с точеной фигурой, длинные пышные волосы забраны в хвост. Черный деловой пиджачок, а вот юбка чуть коротковата. Маленькая сумочка, зажатая под мышкой; черные очки, закрывающие пол-лица; большой рот с надменно выдвинутой нижней губой. Большой кейс с кодовым замком.

– Простите! – сказал я. – Я вас не видел. – И потянул дверь на себя.

– Ничего, – ответила она.

Кулагин быстро заговорил:

– Это со мной. Это к тебе. Это заказчик. Помнишь, я говорил? Я ее встретил на вокзале, и мы решили заехать вместе. Мы как раз обсуждали…

– Заходите! – Я отступил назад. – Дверь захлопни!

Дверь лязгнула, мастерская вновь погрузилась в темноту, но я нажал кнопку на расположенном на рабочем столе пульте, и мощный софит осветил задрапированную белыми простынями дальнюю стену.

– Кофе? – спросил я у привезенной Кулагиным женщины и пододвинул ей стул.

Что за заказчик? О чем мне говорил Кулагин? Я ничего не помнил.

– Нет… – Она уселась и аккуратно поставила возле себя кейс.

– Ты? – Я повернулся к Кулагину.

Он, волнуясь, не знал, куда девать руки.

– Потом. Вот Людмила, Людмила э-э…

– Моя фамилия Минаева, – снимая темные очки, произнесла женщина. Глаза у нее были усталые, но без очков она словно помолодела.

– Да, госпожа Минаева решила обратиться к тебе…

Я повернулся к Кулагину спиной, вышел на кухню, вернулся со своим стаканом молока, сел в кресло. Шум воды из душа заставил меня обернуться: судя по всему, пока я ходил за молоком, Алина успела проскользнуть в ванную. В лежавшем на столе большом металлическом шаре, в зависимости от угла зрения, мне было видно то мое собственное отражение, то отражение привезенной Кулагиным заказчицы, то отражение самого Кулагина.

– Геноссе! Вот… – Кулагин нагнулся к кейсу, подцепил его за ручку, поднял, поставил на стол.