Обрез (сборник) - Аркадий Гайдар

В случае с Гайдаром тянуло и на личность. Сколько раз я примерял на себя его кавказский поступок от 1920 года. Безмозглые красноармейцы из его роты ради бандитского шика отпилили стволы у винтовок – сделали «карабины». Чтоб доказать олухам, что изувеченная винтовка в цель не попадает, ротный Голиков приладил такой «карабин» к пулеметному станку, сам стал в пятидесяти шагах и велел навести на себя. Выстрелили и не попали. Вздорный, эксцентричный поступок, готовый эпизод для красного вестерна. Гайдар сделает из него потом рассказ «Обрез», но из скромности назначит главным героем своего тогдашнего помощника Трача. Это даже не «русская рулетка» с одним патроном в барабане.

Но по красочности этот обрез все же не сравнится с гайдаровской бритвой. Когда любопытные граждане интересовались шрамами на груди, Гайдар не без юмора отвечал: «Хорошего человека встретил, сердце хотел показать».

О том, что в грозные минуты помутнений Гайдар резал себя, рассказал его хабаровский знакомец, человек с удивительно бюрократической фамилией, похожей на советское учреждение: Закс. Будущий американский эмигрант Борис Закс.

История о гайдаровских «запоях и буйствах» появится в 1988 году в парижском русскоязычном альманахе «Треугольный х…», то есть, виноват, «Минувшее». Это Закс первым расскажет о кровожадных потребностях Гайдара, назовет его садистом, страдающим маниакально-депрессивным психозом. Обидно, что этому впечатлительному фетюку подарил Гайдар тетрадь с «Голубой чашкой».

Основываясь на воспоминаниях Закса, нагородит свои маниакальные реконструкции Солоухин.

Понятно, в свое время Гайдар здорово перепугал Закса. Поразительная особенность Гайдара – он вызывал дикую неприязнь у людей трусоватых и подлых.

Гайдара считали своим близким другом писатели Рувим Фраерман и Константин Паустовский.

Это Фраерману писал Гайдар:

«Дорогой Рувчик – мне исполнилось 36 лет (5 месяцев). Из чего они складываются? 1. Рожденье. 2. Воспитанье. 3. Воеванье. 4. Писанье. Раздели 36 на 4, и жизнь моя будет перед тобой как на ладони, за исключением того темного времени, когда я задолжал тебе 250 рублей денег».

А до этого из санатория в Сокольниках:

«Здоровье мое хорошее. Одна беда: тревожит меня мысль – зачем я так изоврался. Казалось, нет никаких причин, оправдывающих это постоянное и мучительное вранье, с которым я разговариваю с людьми… образовалась привычка врать от начала до конца, и борьба с этой привычкой у меня идет упорная и тяжелая, но победить я ее не могу… Иногда хожу совсем близко от правды, иногда – вот-вот – и веселая, простая, она готова сорваться с языка, но как будто какой-то голос резко предостерегает меня – берегись! Не говори! А то пропадешь! И сразу незаметно свернешь, закружишь, рассыплешься, и долго потом рябит у самого в глазах – эк, мол, куда ты, подлец, заехал!..»

Закс или Солоухин прокомментировали бы этот отрывок так: Гайдара замучили «убитые в детстве люди», и ему так и хочется крикнуть Фраерману: «Это я грохнул старуху-процентщицу!»

Гайдар отлично понимал, что происходит в его стране. Знал, что молчать – стыдно, а правдивый «разговор» равен самоубийству. И он сделал все, что мог на тот момент, – написал «Судьбу барабанщика», самую первую книгу о репрессиях, об искалеченных судьбах детей, чьи родители арестованы. Написал и едва не поплатился свободой.

У писательских сыновей иногда наступают приступы одержимостью «отцом». Дмитрий Набоков так пишет предисловие к последней отцовской рукописи, словно бы сам Владимир Набоков водил его рукой.

Много лет спустя сын Тимур поведает об отце безупречными гайдаровскими строчками:

«Нет у него ни одной повести, ни одного рассказа, в которых не появились бы командир, красноармеец. Те, что еще в строю, или которые уже свое отслужили, отвоевали. И всегда, хотя бы эхом грома дальних батарей, военным эшелоном, промчавшимся мимо окон пассажирского поезда, или часовым на посту, но всегда и непременно присутствует в его книгах Красная Армия. И нет для него ничего святей знамен Красной Армии, и поэтому все, что ни есть на свете хорошего, это у него – солдатское… И не подумайте, пожалуйста, что был он несчастлив, таил в себе какую-то беду или обиду. Несчастливые люди не пишут такие книги, какие написал он, и уж, конечно, не совершают веселые и даже озорные поступки».

Паустовский вспоминал, как однажды домой к нему заявился официант – принес котлеты и записку от Гайдара: срочно одолжи столько-то рублей. Паустовский передал деньги. Наутро спросил Гайдара – а зачем котлеты? Гайдар ответил: «Как я мог сказать официанту, что у меня денег не хватает? Придумал повод…»

Можно заставить людей себя бояться. Но нельзя заставить любить. Гайдара любили. Дружбой с ним дорожили. В довоенной Москве люди почитали за честь познакомиться с детским писателем № 1. И Паустовский, и Фраерман уж наверное бы воздержались от общения с садистом и психопатом…

Был ли болен Аркадий Гайдар? Да.

Правилен ли диагноз Закса-Солоухина? Нет.

Биограф Борис Камов говорит о травматическом неврозе, результате контузии. Он полагает, Гайдар использовал водку как сосудорасширяющее средство – спасение от головных болей. Когда водка переставала помогать, Гайдар резал себя бритвой – боль также расширяла сосуды. Если уже не помогало это крайнее средство – ложился в больницу.

Не уверен, расширяет ли сосуды алкоголь. Он, скорее, выступал в роли антидепрессанта. А предпосылок для депрессий у Гайдара было предостаточно. Критики по полгода вели о его повестях опасные дискуссии, от которых полшага до ареста. Выматывала нервы бывшая жена Соломянская – пока не угодила в лагерь. Нервным срывом закончилось ожидание ареста в 1938-м.

Терапевтические способности бритвы можно тоже ставить под сомнение. Гайдар был болен, точнее, ранен, но побеждал творчеством свою болезнь. Шизофрения, МДП убивают талант. А мастерство Гайдара росло год от года. Работоспособность по-прежнему не подводила. Личность его страдала. Но не деградировала.

Перед самым подвигом юный герой повести «Судьба барабанщика» переживает чудесную слуховую галлюцинацию:

«Воздух замер. И раздался звук, ясный, ровный, как будто бы кто-то задел большую певучую струну и она, обрадованная, давно никем не тронутая, задрожала, зазвенела, поражая весь мир удивительной чистотой своего тона. Звук все нарастал и креп, а вместе с ним вырастал и креп я».

Писатель Гайдар сам был источником такого звука, человеческим камертоном, по которому следует настраивать оробевшее, зафальшивившее сердце.

P. S.

Самыми неудачными своими текстами Гайдар считал повесть «Всадники неприступных гор» (1927) – не любил за искусственность, и рассказ «Пусть светит» (1933) – за вторичность. При жизни «Всадников» и «Пусть светит» не переиздавал.

Самым драматичным эпизодом в его творчестве стала неоконченная повесть «Талисман» («Бумбараш»; 1937). Прежде чем повесть была дописана, вышла книга В. Катаева «Шел солдат с фронта», которая сюжетно и тематически пересекалась с новой неоконченной повестью Гайдара. Огорченный, работу прервал. Позже пытался вернуться к «Бумбарашу», но так и не смог.

Самой любимой книгой Гайдар назвал «Голубую чашку» (1936). По крайней мере, так Гайдар подписал тетрадь Борису Заксу: «Черновик моей любимой книги».

Наибольшую славу ему принесла повесть «Тимур и его команада» (1940). Сам же Гайдар был недоволен. В художественном отношении повесть уступала предыдущим вещам. Одновременная работа над сценарием отразилась на качестве текста и его структуре – мыслились новые сюжетные ходы, а уже нельзя было допустить, чтобы фильм отличался от книги.

Лучшие его тексты – повести «Школа» и «Судьба барабанщика», рассказы «Сказка о Мальчише-Кибальчише», «Голубая чашка», «Чук и Гек».

«Жил человек в лесу возле Синих гор. Он много работал, а работы не убавлялось, и ему нельзя было уехать домой в отпуск. Наконец, когда наступила зима, он совсем заскучал, попросил разрешения у начальников и послал своей жене письмо, чтобы она приезжала вместе с ребятишками к нему в гости. Ребятишек у него было двое – Чук и Гек. А жили они с матерью в далеком огромном городе, лучше которого и нет на свете. Днем и ночью сверкали над башнями этого города красные звезды. И, конечно, этот город назывался Москва».

Этим образцовым абзацем начинается история о советском новогоднем чуде – когда все живы, когда все вместе, когда все счастливы. Последние строчки «Чука и Гека» не просто шедевр – эталон финала. Так следует книгу заканчивать.

«Что такое счастье – это каждый понимал по-своему. Но все вместе люди знали и понимали, что надо честно жить, много трудиться и крепко любить и беречь эту огромную счастливую землю, которая зовется Советской страной».

Аркадий Гайдар

Угловой дом