Русско-украинский исторический разговорник. Опыты общей истории - Коллектив авторов

Второе сообщение – знаменитая повесть об убийстве Игоря древлянами и последующих мщениях Ольги. Здесь упомянут древлянский князь Мал. В Х веке древляне действительно были – о них знает современник, Константин Багрянородный. Наличие у них какой-то социальной верхушки также сомнению не подлежит. Но вот их отношения с киевскими князьями (точнее, группировкой «росов»/«русов»/«руси») не похожи на отношения автономных властей и федерального/имперского центра. Связь древлян с Киевом, как сказал бы классик российской историографии С. М. Соловьев, еще не «государственного свойства». К ним каждую осень наведываются вооруженные люди, собирают дань, торгуют – на этом все заканчивается. И если уже говорить о «ликвидации племенных княжений», то с древлянами решил вопрос не Владимир, а Ольга.

Могут сказать: Владимир заменял сыновьями не племенных князей (их просто уничтожали), а князей, сидевших в крупных торговых центрах и имевших скорее пришлое, скандинавское, происхождение. Но откуда мы знаем о «князьях по городам»? По сути дела, из одного сообщения той же летописи. Под 907 годом, якобы в пересказе договоренностей Олега с византийцами, сказано, что в Чернигове, Переяславле, Ростове, Любече, Полоцке и других городах «сидят князья, сущие под Олегом». Все бы ничего, но именно договор Олега 907 года, как и вся сопутствующая информация, давно вызывает недоверие ученых. Скорее всего, и договор, и его обрамление были конструкцией летописца, основанной как на реальных договорах 911 и 944 годов, так и на его собственных домыслах.

Вряд ли стоит доверять на слово и сообщениям о «мужах», которых в Полоцк, Ростов и другие города якобы рассадил легендарный Рюрик. В них следует видеть сознательную попытку книжника начала XII века обосновать права Рюриковичей на занятые ими к его времени пространства Восточной Европы. Первым более-менее историческим «городовым» князем был Рогволод Полоцкий. Его убил Владимир, взяв силой его дочь Рогнеду. Впрочем, и это сообщение не позволяет с уверенностью говорить о существовании налаженной административной системы – иерархии князей разного уровня – в Х веке. Оно как раз свидетельствует об обратном: во времена Владимира только разворачивалась борьба между различными вооруженными группировками за контроль над восточноевропейскими территориями.

В конце концов, против идеи о замене Владимиром «местных властей» сыновьями-посадниками говорит и то, что структура «административного деления» Владимира не совпадает ни с предполагаемыми территориями племен, ни со списком летописных городов 907 года. Похоже, что «заменять» и «реформировать» Владимиру было просто нечего.

Что «стало»? Идея о сыновьях-посадниках основывается на сообщении «Повести временных лет» о конфликте Владимира со своим сыном Ярославом под 1014 годом. Ссора отца и сына объясняется тем, что Ярослав отказался давать в Киев дань, «как все посадники давали». Из этого часто делают обобщающий вывод: Ярослав правил в Новгороде в качестве посадника; точно на таком же положении находились и другие княжичи. Оба вывода необязательны. Нет достаточных оснований, чтобы распространять новгородскую ситуацию на всю Русь. Она ведь нетипична. Более того, случай с Ярославом и новгородской данью исключительный, что косвенно говорит против посаднического статуса остальных Владимировичей.

Другое, гораздо более обоснованное, объяснение уже давно известно в науке: княжичи получали земли, «волости», в силу их княжеского достоинства самого по себе. Иными словами, ты – князь, значит тебе полагается «волость»/«власть», населенное пространство, где ты можешь реализовать свою княжескую сущность. «Русь» представляла собой семейное владение. Связь между Владимиром и княжичами по волостям была, строго говоря, неадминистративного свойства.

Более того, Владимир «не первый начал». Он сам был одним из Святославичей, рассаженных отцом по землям. В конце концов, Святослав при отце, Игоре, тоже сидел в Новгороде (Немогарде) – об этом сообщает Константин Багрянородный.

Подытожим: реформы не было. Сам принцип – наделять сыновей волостями – не был изобретен Владимиром. Деление пространства на владения, соответствующие количеству членов правящего рода, сложно считать «административным». Оно не предполагает стабильных управленческих единиц.

В популярной, реже в научной, литературе можно встретить утверждение, что Владимир после крещения принял царский титул («василевс») и уравнялся с византийским императором. Есть ли основания так считать?

Одним из аргументов «за» считают золотые и серебряные монеты, на которых Владимир изображен подобно императору на византийских денежных знаках. Другое соображение, якобы подтверждающее гипотезу о Владимире-василевсе, – его брак с Анной, порфирородной царевной и летописная запись о ее смерти (она названа «царицей Владимировой», из чего делают вывод: Владимир – царь). Наконец, обращают внимание на «Слово о Законе и Благодати», где Иларион употребляет по отношению к Владимиру титул «каган».

Как видно, все эти аргументы косвенные и необязательные. Ни один источник прямо не говорит о принятии Владимиром царского/ императорского титула. И это главное. Последний из вышеуказанных аргументов следует сразу отбросить. «Каган», титул степного императора – из «другой оперы». Занимательное само по себе титулование Иларионом Владимира прямого отношения к теме не имеет.

Выпуск монет действительно является важным видом манифестации власти, но о претензии на императорский титул он еще не свидетельствует. Подражание византийским монетам вполне ожидаемо. Именно с ромейской символикой власти (одной из наиболее разработанных в тогдашнем мире) Русь встречалась ближе и чаще всего. В кратком сообщении летописи о смерти Анны в 1011 году, строго говоря, пишется о том, что княгиня: а) жена Владимира и б) царица (естественно, ведь она из византийской императорской семьи). Указания на то, что Владимир – царь, здесь нет. Конечно, можно подозревать у Владимира «головокружение от успеха», крупного, но довольно случайного. Не каждому удавалось взять в жены порфирородную царевну. Но личные ощущения варварского правителя – это одно, а «официальное» принятие титула (реальное уравнивание с императором!) – совсем другое.

В сущности, в действиях Владимира ничего странного и особенного не было. Перед нами нормальная для варварских новообращенных государств «имитация империи». Если посмотреть шире, то облачение германских вождей V–VI веков в пурпур и золото совершенно не означало принятия императорского титула. Это скорее реакция грубого солдафона на блеск и величие цивилизованного государства. Кроме того, для варварских правителей сложные имперские идеи, церемониалы, смыслы были еще непонятны. Гипотетическое принятие царского титула немыслимо с точки зрения Византии. Там никакого «василевса Руси» никогда не признали бы; собственно, император может быть только один – и только ромейский. Не менее странно это и со стороны Руси. Для Рюриковичей того времени, как известно, титулатура не имела значения. Они, как и другие новоявленные элиты Восточной, Центральной и Северной Европы, ценили внешнюю атрибутику. Им хотелось иметь каменные дворцы, престижные украшения и одежды, монеты с собственными изображениями, сидеть на престоле как император, держать скипетр. Одним словом, им хотелось быть похожими (по крайней мере, в своих глазах) на блистательных и уважаемых соседей.

Вопреки встречающемуся в литературе клише, Владимир олицетворял не расцвет давно существовавшего государства, а его создание. Возникновение политических структур практически всегда происходило не в вакууме, а под влиянием соседних, уже устоявшихся, образований. Скажем, для молодой державы Пястов (будущей Польши) примером для подражания была Священная Римская империя. Для рождающейся Руси влиятельным соседом была Византия, а потому неудивительно, что именно ромейская властная атрибутика служила образцом для Владимира и его окружения. Но, повторим, глубину заимствований преувеличивать нельзя. Тем более что никаких институциональных последствий наивная «имитация империи» для Руси не имела.

Вадим Аристов. Игорь Данилевский. Андрей Боголюбский. «Первый великоросс»

«В лице князя Андрея великоросс впервые выступает на историческую сцену…» – написал когда-то об Андрее Боголюбском великий русский историк Василий Осипович Ключевский. И речь здесь шла вовсе не об этнической принадлежности знаменитого владимирского князя. Ключевский в данном случае писал о «самых ранних и глубоких основах государственного порядка, который предстает пред нами в следующем периоде». Когда государственный центр Северо-Восточной Руси закрепится в Москве, «в лице московского князя получит полное выражение новый владетельный тип, созданный усилиями многочисленных удельных князей северной Руси: это князь-вотчинник, наследственный оседлый землевладелец, сменивший своего южного предка, князя-родича, подвижного очередного соправителя Русской земли». Однако уже на начальном этапе формирования «великоросской» системы отношений впервые великий князь начинает относиться ко всем своим родичам как к «подручникам», как к своим подданным – наряду с прочими жителями подвластных ему земель. Тем самым, по словам Ключевского, деятельность Андрея Дюгеревича (как его именуют летописи) «была попыткой произвести переворот в политическом строе Русской земли». Причем «глубокий перелом в жизни самой земли уже чувствовался больно, разрыв народности обозначился кровавой полосой, отчуждение между северными переселенцами и покинутой ими южной родиной было уже готовым фактом… тотчас по смерти Юрия Долгорукого, в Киевской земле избивали приведенных им туда суздальцев по городам и по селам».