По обе стороны горизонта - Генрих Аванесов

Учительницы, естествознания у меня и химии у Сереги, кажется, на самом деле заинтересовались теплицей и попросили принести ее в школу. Во второй половине декабря, наевшись вдоволь редиски, мы отнесли свое неказистое, но вполне работоспособное сооружение в школу и установили его в кабинете естествознания. Туда стали ходить учителя, зашел даже директор школы. Попробовать редиску из нашей теплицы удалось многим, но ее школьный век оказался недолгим. Когда в январе мы вернулись в школу после зимних каникул, то увидели на месте теплицы груду хлама: аквариум был разбит вдребезги, насос украден вместе со шлангом, питательный раствор разлит по полу, а старый бидон смят чьей-то безжалостной ногой. Почему-то мы не слишком переживали утрату и даже утешали учителей, которым явно было стыдно перед нами, а о нашей успеваемости как-то, само собой, забыли почти до весны.

Однако на этом наша огородная эпопея не кончилась. Мы изготовили еще два значительно усовершенствованных экземпляра. Нам они казались очень красивыми, хотя, скорее всего, теплицы просто перестали быть уродливыми. Глядя на них, Серега мечтал о том, чтобы такой агрегат появился в каждой семье для выращивания самых различных овощей, и, таким образом, хотел решить проблему обеспечения витаминами населения страны. То есть замыслы его были глобальными уже в то время. В своих мечтах он шел гораздо дальше: надо научиться производить в заводских условиях мясо животных и птицы, рыб, уйти от сельского хозяй- ства в его нынешнем виде, и вот тогда настанет коммунизм – мечта всего человечества. Этих его замыслов и надежд я не разделял. К тому времени мной уже был сделан первый детекторный радиоприемник, и я спешил познакомиться с азами радиотехники, чтобы сделать настоящий двухламповый приемник, а в будущем – предел мечтаний – магнитофон. Кроме того, мне ужасно хотелось выучиться на инженера и строить атомные электростанции – о них часто говорили по радио. Вообще, об атомных делах, как мне казалось, много говорилось и писалось. К этому времени в Советском Союзе уже взорвали первую атомную бомбу и, наверное, в связи с этим, ругали Америку за то, что она испытала свои первые бомбы не на полигоне, как мы – мирные люди, а над Хиросимой и Нагасаки, хотя военной необходимости в этом уже не было. Красная Армия, верная своему союзническому долгу, и так уже поставила Японию на колени. Очень много говорилось именно о мирном атоме, с помощью которого повернут вспять сибирские реки и накормят страну электричеством. Но этих моих интересов не разделял Серега. Он говорил, что атомная энергетика, конечно же, не ерунда, но совсем неинтересно, что все, изобретенное людьми, ими же используется для войны. Посмотри учебник истории. Вся история человечества – это история войн. Один царь завоевал другого, потом второго, третьего, а потом кто-то еще завоевал его самого. То же будет и с твоим атомом, только еще почище. Как начали придумывать лук, стрелы, пулеметы, танки, самолеты, так и до сих пор остановиться не могут. И все это делается для того, чтобы иметь возможность половчее убить побольше людей. А сами люди хотят, чтобы их убивали? Очень сомневаюсь. Они есть хотят. И раньше хотели, и сейчас хотят, а как раз в производстве продуктов питания за тысячи лет почти ничего не изменилось. Подумаешь, трактор придумали. Посмотри на него, шумит, коптит, да еще и все время ломается. Проходит год, другой, и его в металлолом сдают. Никакого сравнения с лошадью. На ней лет двадцать можно ездить или пахать, можно пить ее молоко. Наконец, ее можно съесть, а из шкуры что-то сделать. У лошади даже навоз – ценное удобрение. Вообще, все то, что делает человек, не идет ни в какое сравнение с тем, что делает природа. Вот почему, например, растет наша редиска? Сухое зернышко. Лежит и ждет своего часа. Попало в подходящие условия, начало расти. И ведь из него именно редиска и получится. Откуда оно знает, как это сделать? Есть в этом зернышке какая-то программа. Как она туда заложена, я уж не спрашиваю кем, как она реализуется, как ее изменить, как сделать новую программу – вот, что надо узнать в первую очередь, вот, что стоит изучать. А возьми людей или животных – у них, наверное, это еще хитрее устроено. Детки-то родятся из чего-то, что еще меньше зернышка. Я посмотрел на Серегу с интересом. Вопрос деторождения меня уже волновал, но тема эта была, как бы, запретная, и Серега замолк. Чуть позже он заговорил о своих планах на будущее. Он хотел заняться изучением живой клетки, механизмом хранения в ней информации, ее происхождением. Он не верил, что все живое вокруг нас и мы сами – продукт эволюции. Должно было быть, по его мнению, что-то еще, давшее старт, создавшее начальный продукт – ту самую живую клетку, а может быть и первые живые организмы, над совершенствованием которых потом поработала эволюция. Принять Создателя таким, каким его рисует религия, мы не могли, так как по воспитанию уже были убежденными атеистами.

В это время Серега уже задумывался о поступлении в институт и со свойственной ему скрупулезностью изучал справочники для поступающих в ВУЗы. Ни в одном из них он не обнаружил сло- ва – генетика, которую так хотел изучать. Что оно означает, он толком не знал. Вернувшись домой, я отыскал в нашей крохотной семейной библиотеке краткий философский словарь 1952 года издания и не нашел в нем это таинственное слово. Газеты же писали, что генетика – буржуазная лженаука, которую марксизм полностью отрицает. Я не нашел в словаре и еще одно слово, которое уже знал, но не понимал: кибернетика. В газетах оно упоминалось гораздо реже, чем генетика, но тоже весьма уничижительно. Энциклопедии же дома не было.

В то время я уже имел некоторое представление о марксизме. Во-первых, я, как и все советские школьники, слышал это слово каждый день практически на всех уроках. Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин – главные марксисты. Их портреты вывешивают по всему городу в праздники. Они, да еще различные коммунистические лозунги, были единственными цветными, яркими пятнами на фоне серой и грязноватой Москвы. Я знал, что такое марксизм еще и потому, что каждый советский ребенок не мог быть просто ребенком. Он был, как минимум, октябренком. Я долго не мог понять, почему революция называется Октябрьской, детей называют октябрятами, а главный революционный праздник проходит в ноябре. Не могу сказать, что я перетрудился в поисках ответа на этот совсем не насущный вопрос, но простота ответа и в какой-то степени его несуразность, меня удивили. Все дело было в переходе с календаря старого стиля на новый. Потом я часто задавал этот вопрос детям, никто не знал и никогда не задумывался над этим вопросом.

Когда дети дорастали до третьего класса, их торжественно принимали в пионеры. Перед приемом долго говорили, что примут не всех, а только самых лучших, но, в конечном счете, принимали всех, и это, наверное, в данных обстоятельствах было правильно. Наконец, в седьмом классе, пионеров начинали принимать в комсомол. Это была по сути обязательная, а по форме унизительная процедура. Так вот я в своем шестом классе был еще пионером, а Серега – в восьмом – уже комсомольцем.