По обе стороны горизонта - Генрих Аванесов

К концу октября карпы очень выросли. Особенно это было заметно в одном аквариуме, где обитатели были раза в два больше, чем в остальных. Серега был очень доволен результатом. Он сказал, что ему удалось случайно наткнуться в старинной литературе на описание некоего способа вскармливания рыбы, подаваемой к царскому столу в семнадцатом-восемнадцатом веках, а может, и ранее. Этим делом занимались в Измайлове, где с давних пор находились теплицы и оранжереи, в которых вызревали различные овощи и фрукты, даже дыни и арбузы. Кроме того, там специальным образом откармливали уток, гусей, фазанов, другую живность и в том числе разные сорта рыб. Для всего этого годами, десятилетиями отрабатывались специальные технологии, которые, в основном, передавались из уст в уста, но иногда, очень редко, находились люди, способные записать их и даже опубликовать. Какой-то, судя по фамилии фон Горн, немец описал как выкармливали рыбу к царскому столу и послал письмо в Петербург, в академию наук, где его опубликовали. Вот эта публикация и попалась на глаза Сереге.

В отличие от меня, Серега мало увлекался художественной литературой. Он жил в окружении фолиантов с научными трактатами из разных областей знаний, но преобладали среди них толстые книги и тоненькие брошюры по химии и биологии. Происхождение этих книг мне было известно. Еще год или полтора назад Серега, любопытный как и все мальчишки забрался на чердак своего дома. Там, среди всякого хлама, он наткнулся на целую библиотеку, сваленную на пол как попало. Происхождение библиотеки вскоре прояснилось. Об этом поведала соседка по этажу, прожившая в доме почти всю свою жизнь и видевшая, что Серега перетаскивает книги с чердака в свою квартиру. Она рассказала его матери о том, что в их квартире до войны проживал профессор московского университета по фамилии Гофман с женой и дочерью – студенткой университета.

– В 1937 году профессора, всю жизнь занимавшегося наукой и преподаванием, разоблачили как врага народа. Все небольшое семейство было арестовано, и больше их никто никогда не видел. В профессорскую квартиру, а ее и по сей день так именуют жильцы дома, въехал важный сотрудник НКВД. Он жил в ней один. Несмотря на то, что до страшного комиссариата было рукой подать, за ним каждое утро приезжал не менее страшный черный автомобиль. Помимо водителя в нем всегда находилось двое охранников. Но важный сотрудник однажды вдруг не вернулся с работы, и квартира несколько месяцев простояла опечатанная. Перед самой войной в нее въехал военный с семейством, но и они прожили в квартире недолго. С началом войны военный отправился воевать, а его семейство уехало в эвакуацию. Никто из них в квартиру не вернулся. Кто-то из бывших жильцов и перетащил профессорскую библиотеку на чердак. Ну а потом в эту квартиру въехали вы, – закончила свой невеселый рассказ соседка.

Сережина мама очень переживала, что судьба заставила ее семейство жить в квартире с такой тяжелой историей. Она очень боялась, что в мрачной истории квартиры еще не поставлена последняя точка. Я несколько раз слышал, как она говорила об этом со своей матерью. Обе они были очень против перетаскивания книг с чердака в квартиру. Именно в разгар бурной дискуссии по этому поводу домой с работы заехал отец Сереги. Узнав, в чем дело, он нахмурил брови и сказал:

– Пусть книги вернутся на свое законное место.

Мы с Серегой почти неделю перетаскивали небольшими порциями книги с чердака в квартиру, а его мама и бабушка как могли приводили их в порядок.

Когда Серега рассказал мне о своей чердачной находке, я, естественно, решил обследовать свой собственный чердак. По сравнению с Серегиным дом, в котором жил я, был огромным. Если бы кто-то мог посмотреть на него сверху, то увидел бы квадратный бублик с дыркой – двором, в который можно было попасть через арку из переулка. Выстроенный в конце девятнадцатого века, дом имел несколько парадных подъездов, выходивших на улицу и в два переулка. По улице дом занимал целый квартал. Но помимо парадных подъездов и, соответственно, парадных лестниц, в доме были еще и черные ходы, выходившие во двор. Их лестницы, полуразвалившиеся и ужасно грязные, вверху упирались в чердачные двери, запертые на навесные замки. Ходить туда запрещалось категорически, но удерживали меня от посещения чердака не запреты, а замки. Однажды, когда в квартире никого не было, я вышел на черный ход и, добравшись до чердачной двери, обследовал замок и петли, на которых он висел. В следующий раз я пришел туда с отверткой. После короткой борьбы дверь открылась. Чердак был завален всяким хламом, обломками мебели, полусгнившими досками и всяким мусором. Пахло кошками и плесенью. Искать клад было бы приятнее где-нибудь в другом месте. Передвигаться по чердаку было трудно. Свет попадал туда только через редкие слуховые окна, сверху свисала паутина и обрывки каких-то веревок или проводов, а хлам под ногами заставлял то и дело спотыкаться. В третий раз я пришел на чердак с карманным фонариком, и дело пошло веселее. После этого я не раз лазил на чердак, но ничего путного там не находил. Я потерял интерес к чердаку, но спустя какое-то время, мне потребовался кусок доски, который я решил отпилить от стенки разбитого шкафа, которую приметил уже давно. Поднявшись в этот раз на чердак и отыскав нужную мне доску, я уже собрался отпилить кусок, когда вдруг почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Я огляделся по сторонам и увидел лежащего в темном углу мужчину. Я видел только часть лица и понял, что он лежит только потому, что в другой позе там находиться было просто невозможно. Справившись с паническим страхом, охватившим меня против воли, я начал отступать к двери, но мужчина, не двигаясь с места, вдруг сказал: "Подойди". Его голос был резким и властным, но было в его интонации что-то еще, из чего мне стало понятно: человек нуждается в помощи. Я подошел к нему без опаски. Было видно, что ему плохо. Неестественно яркие даже в полумраке глаза, наверное, они казались такими из-за матовой бледности лица, долго изучали меня: "Достань йод и бинт", – наконец не то попросил, не то приказал он. Йод, марганец и стрептоцид у меня всегда были под рукой – царапины, ссадины и порезы у меня появлялись постоянно, и я уже давно справлялся с ними без посторонней помощи, а вот с бинтами возникли проблемы. В аптечке лежал только маленький кусочек, которого хватило бы только перевязать палец. Аптека была неподалеку, но не было денег. Мучаясь угрызениями совести, я начал шарить по карманам родительской одежды и нашел целых три рубля. На эти деньги можно было купить много бинтов. У меня хватило ума купить в аптеке только три не самых широких бинта. Если бы я спросил больше, могли поинтересоваться: зачем мне так много.