Фронтовой дневник эсэсовца. «Мертвая голова» в бою - Герберт Крафт

На нашем участке появилось какое-то оживление. Большой отряд заключенных приблизился к моему по­сту и на небольшом удалении начал валить сосны, об­рубать с них сучья и уносить не распиленные стволы. Для этого они вставали слева и справа от ствола, подкладывали под него отрубленные ветви и под зажига­тельные команды своего капо тащили очень тяжелый из-за своей свежести ствол к месту сбора.

Среди работавших я вскоре приметил одного старо­го, невысокого и уже сильно ослабленного непосильной работой заключенного с красным треугольником на гру­ди. Его напарник по переноске в сравнении с ним был мальчишкой. Он был практиком в работе, в той же мере, что и старик, совершенно непривычный к переноске та­ких тяжестей. Для здоровяка и капо доставляло удо­вольствие «доканать» старика. При этом они часто по­глядывали на меня, как бы ожидая похвалы. Здоровяк всегда подхватывал длинную часть ветки руками сверху и держал ее без нагрузки под бревном, тогда как старик держал бревно под рукой и то и дело падал. Когда он снова споткнулся, то еще крепко держался обеими ру­ками за ствол, чтобы не попасть под ноги шедших за ним. И тут капо ударил упавшего по рукам, так что тот безмолвно свалился под бревно, а шедшие за ним не­вольно его растоптали. После того как он не смог под­няться, несмотря на окрики, капо схватил свою сосно­вую дубинку и несколько раз изо всех сил ударил лежав­шего.

Тут самообладание меня покинуло. Насрать на все инструкции! Этот ублюдок прикончит старика, кажется, только для того, чтобы мне понравиться. Мой окрик за­ставил мучителя замереть: «Часовой?» Проявляя рве­ние, он сорвал шапку с головы.

— Ко мне! — Он галопом подбежал ко мне словно ре­крут.

Я снял карабин с плеча и взял его наперевес.

— Твой номер? Так. А теперь отнести старика в тень. И если я еще хоть раз увижу, что ты умышленно уничто­жаешь рабочую силу, я доложу рапортом, и капо ты уже не будешь!

По тому, как вздрогнул профессиональный преступ­ник, я понял, что выбрал правильный тон. Хотя я не имел никакого права вмешиваться в происходившее (по край­ней мере, по поводу этого не было никаких указаний), у меня было великолепное оправдание, на случай, если капо вздумает на меня донести. «Саботаж работы!» — эти слова имели достаточный вес.

Что же меня задело в этом случае? То, что скоты — профессиональные преступники избивали ослабленно­го заключенного? Не только это. То было признание и ободрение заискивающих взглядов этих уголовников, которые меня задели. За кого же мы на самом деле? За кого я? Как вообще такое возможно? Почему «политиче­ские» находятся под командой профессиональных уго­ловников?

Я долго над этим думал и пришел к выводу: полити­ческие заключенные должны находиться в концентра­ционном лагере, так как они как возможные подстрека­тели беспорядков и саботажники строительства Рейха должны до некоторого времени находиться в изоляции. Достигнутые успехи национального социализма убедят их и сделают ненужным дальнейшее заключение.

Однако все остальные, особенно уголовники, долж­ны сидеть не в концентрационных лагерях, а в специ­ально созданных для них трудовых лагерях. Заключать их вместе с людьми, у которых всего лишь другое поли­тическое мышление, и передавать им их в подчинение, значит совершенно низводить политически инакомыс­лящих. Это представление я больше не менял.

Вторая половина дня прошла на солнцепеке без осо­бых происшествий. Но на другом рабочем месте побли­зости от канала произошло ужасное происшествие. За­ключенный с коричневым треугольником на груди при­близился в лесу к часовому, который, видимо, от жары совершенно утратил бдительность. В любом случае, заключенному — цыгану — при разговоре удалось по­дойти к часовому настолько, что стало возможным од­ним прыжком подскочить к нему и раскроить голову ло­патой. Соседний охранник, находившийся на расстоя­нии около 60 метров, также беспечно наблюдал за тем, как к его товарищу приближался злоумышленник. И хотя второй часовой уже не мог предотвратить напа­дение, но его выстрел догнал беглеца. Охранник, уби­тый заключенным, всего лишь на короткое время за­был, что здесь противостоят два чуждых друг другу мира.

Когда в пять часов вечера снималось оцепление, о чрезвычайном происшествии среди личного состава караула уже циркулировали слухи.

Наша последняя задача в тот день состояла в том, чтобы отконвоировать заключенных обратно в лагерь. Для этого по обе стороны дороги, по которой шли ко­лонны заключенных, мы образовали редкую цепь на близком расстоянии от узников. Готовые к стрельбе ка­рабины лежали на подсумках. Когда мы проходили че­рез мосты, то приходилось почти прижиматься к охра­няемым. В таких местах, несмотря на все меры предо­сторожности, им было сравнительно легко напасть и разоружить нас. И если автоматчику короткое время еще удалось бы защищаться, то массового побега, если бы он планировался, не удалось бы предотвратить ни в коей мере. И, несмотря на это, не было даже попыток сделать подобное. Более поздний опыт это подтвердил совершенно точно.

Над марширующей колонной висело светло-корич­невое облако пыли, превратившееся в черно-серое, когда она приблизилась к лагерю. Здесь, в районе лаге­ря, дорога была частично подсыпана черным шлаком. Насколько это было возможно, мы пытались избегать вдыхания шлаковой пыли и запаха, исходившего от за­ключенных. Во время марша они поддерживали хоро­шую дисциплину. Шеренги по пять были выровнены, как по линейке. Перед главными воротами лагеря Заксенхаузен колонна повернула направо и прошла караул, стоящий у ворот. Шедший в первой шеренге капо ско­мандовал: «Шапки снять!» и доложил о прибытии и чис­ленности своего отряда дежурному из лагерной комен­датуры. Когда заключенные проходили ворота лагеря, их пересчитывали, а потом внутри лагеря на плацу они построились на перекличку. Часовые конвоя в лагерь не заходили, а собирались у ворот для построения и ухода в казармы по сигналу горна, который должен прозвучать после переклички заключенных.

Но до нас еще долго доносилось: «Кирпичный завод, земляные работы, 94 заключенных!» Я видел, как заклю­ченные тащили повозку, впрягшись в нее. Здесь тоже люди выполняют работу животных.

«Лагерь СС, кухонная команда, 14 заключенных!» Из строя вышли 14 отъевшихся, без признаков изможде­ния, заключенных. «Лагерь СС, плац и строительство дорог, 108 заключенных!» Это были те заключенные, ко­торых мы увидели впервые. Пот оставил широкие бо­розды на их почти черных от угольной пыли лицах. Лег­кие полны угольной пыли, сердца — отчаянием и осо­знанной ненавистью, такими они прошли мимо нас после жаркого дня.

После того как последняя колонна долго проходила через ворота, весь сегодняшний караул построился пе­ред главными воротами и ждал, пока не закончится пе­рекличка в лагере. Наконец долгожданный сигнал горна подтвердил прибытие всех заключенных. Только теперь после далеко слышного звука горна снималось оцепле­ние вокруг рабочих мест в лагере СС, а мы могли идти строем в казарму.

«Карабины, пистолеты-пулеметы и пистолеты разря­дить!» Патроны пересчитаны и собраны, личный состав караула может идти в расположение. После ежедневной чистки оружия этот день службы закончился.

После ужина мы сидели в тренировочных костюмах на сосновых скамейках перед казармой и обсуждали се­годняшнее происшествие: нападение цыгана на часо­вого. Каждый пытался по-своему высказаться о проис­шедшем и свыкнуться с фактом, что он, хотя бы и против своей воли, в будущем может занять место, на котором никогда даже не думал находиться. Свобода была целью одного и жизнь — правом другого.

Право! Об этом я еще долго думал. Право всегда имеет более сильный! Там где сила, там и власть, и силь­ные создают право по своему вкусу.

Сегодняшний случай совершенно ясен. Цыган сде­лал все, чтобы снова обрести свободу, часовой выстре­лил, и ему, как свидетелю нападения, совершенно не надо мучиться раскаянием. Но что делать, если отчаян­ный заключенный упрямо идет через цепь конвоя, не обращая внимания на предупредительные крики часо­вых? Медленно, шаг за шагом. Никакого насилия, ника­кой ненависти, и только тихо скажет: «Часовой, застре­лите меня, пожалуйста!» Такое тоже уже было. Молодой солдат совершенно не был бесчувственным чурбаном. Он все же попросил старика возвратиться назад и по­кинул свой пост, отойдя немного перед ним. Но тот упорно продолжал свой путь к свободе, до тех пор, пока избавительный выстрел не заставил его упасть среди деревьев. Теперь он был «свободен», а часовой на всю жизнь стал пленником своей совести. Разве можно освободиться от мысли, что ты застрелил безоружного старого человека?

Но вот наконец и это я прошел: первый выход в город под присмотром унтерфюрера-инструктора, первый в моей жизни 10-километровый марш-бросок и первые боевые стрельбы.