Сергей Параджанов - М. Загребельный

Однажды заявил:

– Тебе очень подходит арфа. Будем искать инструмент!

Возражения были бессмысленны. Я должна была сидеть в изящной позе и перебирать струны. Слава богу, арфу достать не удалось.

В один прекрасный день, вернувшись домой после лекций, я увидела в нашей крошечной комнате рояль. До сих пор не пойму, как его удалось внести. Рояль заполнял две трети комнаты. Увидев страх в моих глазах, Сергей бодрым голосом заявил: «Спать можно и на крышке рояля!» И начались мои мучения…

Дело в том, что в детстве я играла немного на фортепьяно. Родители хотели, чтобы я училась в музыкальной школе. Но, интуитивно чувствуя свою бездарность, я запрятала документы. На этом мое музыкальное образование закончилось. Где Сережа достал деньги на инструмент, я так и не узнала: одолжил у приятелей или прислали родители – одному Богу известно!

У Сережи был красивый голос – драматический тенор… Я стала заложницей его страсти к пению. Когда приходили гости, он обряжал меня по своему усмотрению, усаживал за рояль и заставлял аккомпанировать. Очень любил романс Римского-Корсакова «Не ветер, вея с высоты…» на слова Алексея Толстого».

Мастера переполняют идеи, замыслы, но бюрократия мешает, притесняет его. И он, как не раз будет это делать в будущем, идет на открытое противостояние, пишет в 1957 году властям открытое письмо:

«Впервые я проходил практику в Киеве у режиссера И. Савченко на съемках фильма «Третий удар» ровно десять лет тому назад. В 1949 году, будучи дипломником ВГИКа, я проработал у него же в картине «Тарас Шевченко». После окончания института я был направлен на Киевскую студию и был зачислен ассистентом режиссера в группу «Максимка». Затем я был сопостановщиком по фильму «Андриеш».

Будучи убежденным, что по общей работе трудно определить индивидуальный почерк молодого художника, я не счел за собой морального права подать заявление в комиссию по тарификации.

Дирекция студии и партбюро по-своему истолковали этот факт, полагая, что качества работника зависят от присвоенной ему категории. Только этим, а не какой-то личной неприязнью ко мне могу я объяснить то, что были в свое время отклонены студией все мои предложения, такие как «Севастопольский мальчик», «Сказки об Италии», «12 месяцев», «Казак Мамай», «Слепой музыкант».

Отстаивая свое право на работу, я прибегаю к последней доступной мне мере и на страницах газеты обращаюсь к творческой общественности студии.

Я прошу разобраться в сложившейся обстановке, ведь речь идет не только обо мне.

У всех на памяти события последних лет, в результате которых от нас ушли один за другим талантливые молодые режиссеры – воспитанники И. Савченко, человека, так много сделавшего для украинской кинематографии. Это не случайное явление, в этом есть своя какая-то зловещая закономерность.

Причина этого в том, что на студии утрачено доверие к людям – настоящее, смелое, партийное, не имеющее ничего общего с тем слепым и неоправданным, которое бытует у нас и так дорого обходится нашему коллективу.

Мой учитель И. Савченко не объяснял, как писать прошения, он считал, что художник должен говорить языком искусства. На Киевской киностудии я лишен права говорить, и для того, чтобы не молчать, берусь за перо. Я горд тем, что мой диплом подписан и вручен мне человеком, чье светлое имя дорого кинематографистам всего мира, чье имя носит наша студия – Александром Петровичем Довженко…»

В 1957 году Параджанов сумел снять ряд документальных и научно-популярных картин – «Наталия Ужвий», «Думка», «Золотые руки». В 1959–1962 годах он снимает художественные картины «Первый парень», «Цветок на камне», «Украинская рапсодия». Не соглашаюсь с теми, кто начало взлета Параджанова ограничивает 1964 годом, годом появления фильма «Тени забытых предков». Фильм-портрет «Наталия Ужвий» (1957) о королеве тогдашней украинской драмы никогда бы не доверили рядовому режиссеру. Как и не согласились бы тогдашние «тяжеловесы» украинской литературы и авторы сценариев А. Левада, В. Собко на заурядного режиссера.

Сам фильм «Украинская рапсодия» возник как ответ украинского кинематографа на закупленный Советским Союзом фильм «Рапсодия» о выдающемся скрипаче. Все были очарованы этой лентой, вспомнили вдруг, что на одном довоенном конкурсе украинская певица взяла первое место. И вот о признании именно украинской культуры за рубежом решили снять фильм. Сделать этот фильм поручили Параджанову. Он был этим страшно горд и пообещал, что в этом фильме будут у него сниматься и петь совершенно незнакомые актеры и вокалисты. О музыкальном вкусе Параджанова говорит его выбор:

«Женский вокал будет исполнять никому неизвестная певица Женя Мирошниченко, мужскую роль (и вокальную) будет исполнять никому неизвестный актер и вокалист Юрий Гуляев…» Киевский культуролог В. Скуратовский считает, что нелишне присмотреться к тем ныне полузабытым картинам. Иначе «параджановская биография, и без того ставившая в тупик почитателей и врагов режиссера, предстает в режиме некоего загадочного первоначального ее зияния».

В 1962 году Параджанов поселяется в квартире на 7 этаже по нынешнему адресу проспект Победы, 1. Формально супруги разошлись, хотя режиссер категорически был против. После незаконного ареста Сергея Иосифовича квартиру в нарушение всех писаных и неписаных законов отняли, хотя в ней был прописан несовершеннолетний Сурен.

Рядом с домом – универмаг «Украина», напротив – цирк (соединялось в единое семантическое поле: украинский цирк). В доме вареничная (сейчас кафе), куда режиссер наведывался с восклицаниями: «Расступись, идет украинский буржуазный националист Параджанов!» Народ шарахался…

Павло Загребельный оставил фреску маленького жилища, где господствовал дух безграничности, а я ее перевел с украинского. Там никогда не было ничего постоянного: ни обстановки, ни вещей, ни людей, даже сам Параджанов то ли был в квартире, то ли его там не было, он мог исчезать на месяцы, на годы, неожиданно появлялся, звал к себе огромное количество людей, приглашал, требовал, соблазнял, потом точно так же неожиданно пропадал. Мебель будто перемещалась вслед за своим хозяином. Неожиданно появлялась деревянная лавка из синагоги, чтобы через день-два ее сменила казацкая скамейка, которой на смену придет бидермаеровский диван. Стульев в привычном понимании этого слова там никогда не было, а только старинные украинские «дзыгли» из тяжелого дерева, утонченные золоченые стулья из дворцов польских королей, какое-то подобие полутронов с двуголовыми орлами на высоких спинках. Спальни у Параджанова, кажется, тоже не было никогда. В какой-то из комнаток мог появиться матрац, но эта вещь никоим образом не предназначалась для сна, а только для разглядывания, удивления и восхищения. Потому что матрац был оббит тканью, которую уже не найдешь нигде в мире, и набит конским волосом из хвостов чуть ли не конницы самого Тамерлана.