Наследник Клеопатры - Джиллиан Брэдшоу

– Если ты не поторопишься, римляне схватят тебя и убьют. В Беренике тебя ждет корабль, Цезарион. Остается всего лишь около пяти километров, а до воды рукой подать. У тебя еще есть четыре или пять часов, прежде чем они заметят твое исчезновение. Если это драгоценное время будет потрачено впустую, его уже не вернешь. Ты должен использовать его, Цезарион. Я бы поступила так. Не подводи меня, мой сын. Не подводи меня сейчас.

Цезарион застонал и с трудом поднялся; ноги, казалось, одеревенели. Караванный путь расплывался перед глазами. О боги и богини, хотя бы один глоток воды сейчас!

Держась за бок, шатаясь, как пьяный, юноша продолжил свой мучительный путь.

Он не дошел до стоянки. День растворился в обрывках воспоминаний, неприятном запахе гнили и ощущении ужаса. Когда Цезарион снова пришел в себя, тени стали еще длиннее. Он поднялся и, спотыкаясь на каждом шагу, побрел дальше. Позже, снова очнувшись, он увидел, что лежит на горячей земле. Солнце садилось, и синие тени опустились на землю. Без особого энтузиазма он попытался подняться, но тут же снова потерял сознание.

Когда он очнулся, солнце уже скрылось за горизонтом. Было холодно, и его руки и ноги онемели. Внезапно до него донесся стук верблюжьих копыт и поскрипывание упряжек. Цезарион понял, что он находится посредине караванного пути, невдалеке от ближайшей стоянки, и в то же мгновение осознал, что его попытка убежать провалилась. Хотя все это уже, казалось, не имело никакого значения. Когда он лежал, боль почти не чувствовалась. К тому же вскоре все будет кончено. Он с самого начала знал, что у него ничего не выйдет. Поразмыслив, Цезарион решил, что, возможно, это даже к лучшему. Родон был прав. Он не стоит больше ничьей жизни.

Стук копыт и поскрипывание упряжи становились все громче. Затем он услышал резкий мужской голос:

– На дороге мертвый человек!

Цезарион лежал неподвижно и ждал, что будет дальше. Немного погодя кто-то дотронулся до его плеча и сказал:

– Мне кажется, что он еще жив. Цезарион закрыл глаза.

Он почувствовал, что ему дали воды. Восхитительная влага наполнила его пересохший рот. Он сделал глоток, и в ту же секунду от острой боли в языке у него перехватило дыхание. Вода полилась не в то горло, и он закашлялся, пытаясь не обращать внимания на боль в боку и продолжая с жадностью пить. Когда вода попала ему в нос, он чихнул, и флягу убрали. Однако Цезарион болезненным стоном выразил свой протест и потянулся за флягой руками, и ему снова дали пить. Он поскуливал от радости, и в этот момент ему казалось, что во всем мире нет ничего более ценного, чем вода. С ней ничто не могло сравниться – ни золото, ни здоровье, ни любовь. Вода пролилась на пыльный хитон, прилипший к его груди, холодная в ночном свежем воздухе и необычайно восхитительная.

– Пока хватит, – сказал тот же самый голос.

Цезарион опустил голову, ощущая, что теперь она покоится на чьем-то плече, и затих. Ему хотелось поблагодарить кого бы то ни было за то, что ему дали напиться перед смертью, но на это у него не хватило сил.

– Так это же совсем еще ребенок! – воскликнул уже знакомый голос. Казалось, человек был удивлен.

«Мне исполнилось восемнадцать в июне», – с негодованием подумал Цезарион, но боль в языке была слишком сильной, чтобы сказать это вслух.

– Что за люди оставили тебя в этом проклятом месте, а? Цезарион не отвечал. Тем не менее, какая-то часть его сознания пробудилась от нарастающего изумления. Голос не принадлежал римлянину. У человека был странный акцент, и говорил он вообще-то неправильно. Боги и богини, он же говорил даже не по-гречески. Он говорил на египетском просторечии!

– Давай поднимемся.

Тот, кто произнес эти слова, попытался приподнять его, и Цезарион, подчиняясь, попробовал встать на ноги. Однако ноги не слушались его, зубы начали стучать. Мужчина, продолжая поддерживать его, выругался, и вслед за этим кто-то еще подошел и взял Цезариона под руку. Однако этот человек нечаянно задел локтем его ребра, прямо над раной, и у юноши перехватило дыхание от боли.

– Что случилось? – спросили его. Затем этот вопрос повторили по-гречески: – Мальчик, ты меня понимаешь? Что с тобой случилось?

Незнакомец говорил с певучим акцентом жителей Верхнего Египта.

– М-мм... Очень больно, – еле выдавил из себя Цезарион.

– Что у тебя болит? – настойчиво спросил мужчина.

– Б-бок, – невнятно пробормотал Цезарион. – М-мой бок. Человек хотел ощупать его бок, но убрал руку, потому что Цезарион громко застонал от боли.

– Спокойно, – мягко произнес незнакомец, снова переходя на просторечие. – Тихо, все хорошо. Менхес, он ранен в правый бок. Приведи осла: пусть поедет на нем верхом.

Следующим воспоминанием было то, что он сидел на осле и чья-то рука держана его за талию, не давая упасть. Своей левой рукой юноша ухватился за шею незнакомца, а голову склонил ему на плечо. Этот человек пах застаревшим потом, грязным бельем и рыбьим жиром, но его кожа была теплой. Ночь выдалась холодной, поэтому Цезарион не пытался отстраниться, чтобы не чувствовать неприятный запах. Человек начал напевать вполголоса какую-то нежную ритмичную мелодию, которая была незнакома Цезариону. Луна поднималась, и пустыня стала местами совершенно черной, местами бледно-серой. Наступило удивительное спокойствие.

Спустя некоторое время осел остановился. Человек, от которого исходил неприятный запах, осторожно опустил Цезариона на землю. Пыльная земля была мягкой, но холодной, поэтому юноша, дрожа всем телом, лег на левый бок и поджал под себя ноги, чтобы согреться. Спустя какое-то время на него набросили покрывало, и он вскоре уснул.

Когда он очнулся от сна, было снова жарко и светло. Сознание прояснилось, но хотелось пить, и чувствовалась сильная усталость. Казалось, нужно было приложить немыслимые усилия, чтобы поменять положение. Сначала он просто лежал с открытыми глазами, уставившись на верблюжье седло перед собой, и молчал. Потом он повернул голову, чтобы оглядеться по сторонам.

Он лежал под навесом, два угла которого были прижаты к земле верблюжьими седлами, а два других поддерживались тонкими шестами. Там, куда не падала тень от этого самодельного навеса, все было залито солнечным светом. Вокруг – голая земля и неподвижные фигуры верблюдов.

Никогда раньше Цезарион не оказывался в таком положении. Ему даже в голову не могло прийти, что его ждет такой поворот событий. Он вспомнил человека, который поддерживал его ночью, когда он ехал верхом на осле, вспомнил неприятный запах и нежный мотив песни караванщика. «Так это же совсем еще ребенок!» – сказал погонщик на просторечии. В его голосе сквозило явное удивление.