Аромат судьбы - Лора Сотник

— Тут, говорят, еще и теперь пошаливают «половцы» всякие поганые — недобитки ордынские, грабители, — спросил у обозников Дарий Глебович. — Правда ли это?

Те уклонились от прямого ответа, дабы не пугать своих пассажиров.

— Правда в другом, — сказал один из них, — что мы едем по территории, хорошо освоенной, охраняемой пограничными казаками. Но все же, да, иногда путников пробирает страх, особенно в тишине дневного безлюдья и ночью.

— Степь, — попутно рассуждал Дарий Глебович, — это извечная головная боль для русских людей.

— Почему? — удивился Гордей. — Здесь же столько много простора. А ароматы какие! Все время хочется вздыхать глубоко, чтобы заглотнуть больше ее раздолья.

— Согласен, дышится привольно. Да только степь издавна привлекала к себе всякую нечисть бездомную, бродячий люд, кочевников. А это же были не сеятели и не жнецы, а паразиты, к тому же людоловы, воры и разорители. Тяжело было оседлому люду бороться с ними, вот и не шли в степь селиться — боялись.

— Неужели кочевники сами ничего для себя не производили?

— Условно говоря, русские, как оседлый народ, были земледельцами, хлебопашцами, а кочевники — скотоводами. Было у них свое хозяйство необременительное, подвижное, как и они сами, — кочевое. Это стада лошадей, отчасти баранов. Мясо они любили, молоко у лошадей брали. Но ведь им и хлебца хотелось, и всякого другого скарба человеческого.

— А-а… вот откуда возник миф про Каина и Авеля. Это не просто выдумка, это из жизни взято! — воскликнул Гордей.

— Конечно, милый, из жизни. Писание придумать нельзя было, потому что жизнь богаче выдумки.

— Только ведь получается, отец, что древние иудеи все переврали — очернили Каина–земледельца, который олицетворял оседлые народы, и сказали, что он убил Авеля–скотовода, символизирующего кочевников. А ведь на самом деле все наоборот было — это Авель убил Каина, как мы наблюдаем на протяжении всей истории на практике. А! Как же так?

Дарий Глебович даже дар речи потерял от этих слов сына, так они его поразили. Особенно же тем, что были сказаны в столь юном возрасте. Он постарался скрыть изумление.

— Порадовались бы мама на тебя, Гордей, какой ты умный растешь! Вот ведь приметил что… Так оно и есть, дружок. А что же ты хочешь? Ведь те, кто писал Библию, сами были кочевниками. Тут как говорится, кто первым проснулся, тот и обулся.

— Во–от оно что-о, — протяжно проговорил мальчишка. — Точно! Оболгали они нас, подлые…

— Ну, — поднял ладони вверх Дарий Глебович, — ты не очень впечатляйся. Об этом говорить вслух не принято. Знай себе, и помалкивай. Такой несправедливости ты в жизни еще много повстречаешь, очень много. А что касается иудеев, то запомни: все, ими сказанное, нельзя понимать буквально.

Открывшиеся в этой части пути картины, возможно, и радовали бы Гордея, как и прежние, если бы тут не обозначалось повсеместное присутствие калмыков — чужой неприятной силы. Ни калмыцкие кибитки из хвороста и войлока, ни вонь их стряпни, ни они сами Гордея не заинтересовали. Чувствовалось в них что–то присмиревшее, но не обузданное до конца. И казалось, что при малейшей возможности они опять пойдут по людям с огнем и ором.

Он хотел сказать об этом вслух, но тут из–под куста орешника выскочил заяц и понесся по взгорку прямо на виду у путников, удаляясь от дороги. Бывалые их спутники, ехавшие на других повозках, оживились, но не больше. А Гордей вскочил и замахал руками от неожиданности, словно бурно радовался неожиданно встреченному родному существу.

Скоро после этого закончился Большой почтовый тракт, называемый Черкасским. Была оставлена позади равнинная часть пути, составившая приблизительно его треть. Дальше пошли полудикие кавказские предгорья. Путники в очередной раз сменили деревянные оси и колеса телег, обновили их смазку и повернули на Военно — Грузинскую дорогу.

Движение тут было сколь оживленным, столь же и опасным. Чтобы поспевать за основным потоком повозок, им пришлось пересесть на лошадей, нанимая их по дороге. Эти крепкие горные лошади, небольшие по размеру, запряженные четверками, с легкостью брали самые крутые подъемы на горы. От смотрения на них дух заливало восхищением. Возникало невольное стремление их жалеть и им помогать.

Кстати, в конце тракта произошло еще одно изменение — тут их поджидали более мелкие обозы, с целью присоединиться и тем самым усилить свою безопасность, так что в общем перед отправкой в горы собрался товарный караван из без малого сотни повозок. Дабы сэкономить деньги на отдельной для себя охране, караван подождал почтовые кареты и дальше поехал в их хвосте. Теперь за ними следовал настоящий конвой из казаков и пехотных солдат с боевым вооружением, как и говорил в свое время Соломон Несторович Конт, кажущийся теперь нереальным, когда–то обозначившемся персонажем снов. По сути он должен был ехать за почтой, но интересы примкнувших путников тоже учитывались.

Ну… поелику присоединившаяся часть охраняемого объекта оказалась больше почты, то интерес конвоя, конечно, тоже был учтен…

Пока путешественники ехали Кавказским предгорьем, Гордей все поглядывал на стала волов, бегающие вдоль дороги, и вздыхал — что ни сказать, а езда на воловьей тяге была более мягкой, чем на конской. И он никак не мог понять, почему им пришлось отказаться от волов. Но что делать — за пределами тракта не было организованного их использования. А без смены тягла до места не доедешь.

Если не учитывать всякие нагайские новизны, сопровождавшие караван, дорога в этой части пути характеризовалась своей однообразностью — та же равнина, только по сторонам холмы чуть выше прежних, окоем ближе и выше — создавалось впечатление, как будто они медленно въезжали в подземные чащобы из камня. Это был Кавказ, громоздившийся на дальнем горизонте и с каждым днем все больше налегающий на них.

Гордей, скорее подавленный, чем восхищенный Кавказом, все допытывался, было ли так и раньше, ведь его отец бывал уже тут, да?

— Тут бывал, — терпеливо отвечал Дарий Глебович и на протяжении всего пути, практически от Железноводска до Нальчика, комментировал все виденное. И опять вспоминал свою молодость, знакомство с Пушкиным. — Только тогда тут меньше было того, что служит удобством при перемещениях, все было проще и примитивнее, как в природе. Или мне это кажется…

В один из дней вдали показались более крутые вершины со снежными шапками, серебрящимися на солнце, — они давно миновали станицу Невинномысскую, Пятигорск, Нальчик, Владикавказ и въехали в настоящие горы.

Пребывание здесь оказалось несравненно труднее всех рассказов о горных условиях. Донимал не только подъем вверх, но и солнце, и пыль, и жар, идущий от раскаленных камней — и все это при отсутствии ветра. Только и радости было, что обилие воды, текущей с гор быстрыми ручьями, в которых можно было как–то охладиться, да то, что в вечерние часы от снежных вершин струились свежесть и прохлада.

Военно–грузинская дорога вела их через Главный Кавказский хребет, соединяющий Владикавказ и Тифлис. Сначала она поднималась по долине Терека, затем по Дарьяльскому ущелью пересекала Скалистый хребет и выходила в долину еще одной реки, откуда начинался подъем к более высокому перевалу — Крестовому. Это была высшая точка Военно — Грузинской дороги, которая возносилась над уровнем моря более чем на две тысячи метров.

На этой дороге в последнее время было произведено много устроительных работ, это было видно даже не специалисту.

— С тех пор, как дорога перешла под надзор Управления путей сообщения России, — рассказывали господам Диляковым более опытные путешественники по этим местам, когда он сказал им о своих наблюдениях, — был проведен колоссальный объем работ. Например — видите? — сняты откосы, созданы карнизы, сделаны выемки, проведена отсыпка, возведены плотины и дамбы, для предотвращения обвалов выстроены подпорные стены и крытые траншеи и т. д.

— И мосты возведены, — добавил Дарий Глебович. — Да, эта дорога — удивительное инженерное сооружение. И весьма чувствуется, что она эксплуатируется еще не так давно. Ты заметил это, дружок, — обратился он к сыну, на что тот только кивнул. — Кажется, движение экипажей открыто с 1814 года? — повернулся Дарий Глебович к своему собеседнику из каравана.

— Да, — ответил тот. — А с 1827 года устроена экспресс–почта.

На дороге имелись станции, где были помещения для бесплатного ночлега, и, начиная от Владикавказа, Гордей начал их считать, запоминая названия.

— Как удобно, когда есть ямы… — говорил он отцу, и при этом записывал новые впечатления в свой дорожный дневник, коротая время отдыха.

Тряска на горной дороге мешала писать на ходу. А на равнинной части пути писал так много, что исписал уже две толстые тетради.