Надгробие Дэнни Фишеру - Гарольд Роббинс

— Сэм, чего это тебе взбрело в голову посадить меня в машину, когда там был этот парнишка?

— Но, детка, я так обрадовался, когда увидел тебя. Я больше так не могу, ты мне нужна, иначе я сойду с ума!

— Я же тебе сказала: между нами все кончено, — голос миссис Шиндлер был непреклонен. — Сама не знаю, что на меня тогда нашло. Если Джэфф узнает… Мне даже представить страшно, что он тогда устроит.

— Сил, да как он может о чем-нибудь узнать? Ведь он ничего не видит, кроме своих уроков! Я вообще не понимаю, зачем он женился на тебе.

— Зато он вскоре сможет стать директором школы. А ты, Сэм, кончишь тем, что вылетишь с работы…

— Плевать мне на вашу школу после… Вот увидишь, я еще поднимусь! Но разговор сейчас не об этом. Я же вижу, как ты мучаешься с ним.

— Сэм! — со слезами в голосе запротестовала она.

— Сил, вспомни, хорошая моя, как мы были счастливы в последний раз! Сил, милая, я так хочу тебя!

— Но я не могу, я не должна, Сэм! Прошу тебя, забудь меня.

— Дорогая, нам нужно встретиться и все-все обговорить. Я оставлю входную дверь открытой, и ты незаметно пройдешь ко мне.

Наступила томительная пауза. Я прямо-таки слышал, как сомневается миссис Шиндлер.

— Ты меня любишь, Сэм? — спросила она каким-то другим голосом.

— Я никого так не любил…

— Я буду через полчаса, дорогой, — прошептала она.

— Жду тебя, Сил.

Раздался щелчок, и я поспешно положил трубку. Через мгновение дверь открылась, и в комнату вошел Г откинс.

— Я не знал, что вы были боксером, мистер.

— Да, малыш, — он бросил быстрый взгляд на телефон. — А это мой спортзальчик, так сказать. Я хотел бы, чтобы ты потренировался со мной, если, конечно, тебе здесь нравится. У тебя задатки настоящего боксера, может быть, талант.

— У вас тут здорово, мистер Готкинс. Может, начнем сегодня?

Он несколько смешался.

— Я бы с удовольствием, малыш, но… у меня появились неожиданные дела. Завтра в школе я тебе скажу, когда мы начнем.

Он положил мне руку на плечо и подтолкнул к двери.

— Дело — прежде всего. Надеюсь, ты с этим согласен, Дэнни?

— Конечно, мистер Готкинс. Я все понимаю. До завтра.

— До завтра, малыш, до завтра.

Руки страшно устали, пот струился по лбу и заливал глаза. Я вытер лицо тыльной стороной перчатки и взглянул на тренера. Он тоже взмок.

— Выше левую, Дэнни, и — резкий прямой. Резкий, я тебе говорю, резкий! Еще раз! Еще. Вот так, смотри.

Он повернулся и нанес несколько ударов левой по груше.

— А теперь, Дэнни, нападай! Вперед, мальчик. Быстрее! Резче! Акцентируй! Не спи!

Я устало кружил вокруг него, ни на мгновение не спуская с него глаз. За прошедшие две недели Готкинс научил меня бдительности. Стоило чуть ослабить внимание, и резкий удар — несильный, но точный, — посылал меня на пол. Готкинс легко отражал мои удары. Фехтуя правой рукой, я заметил, как он начал следить за ней глазами, тут же я нанес ему удар левой. Его голова мотнулась назад, на щеке появилось красное пятно. Он выпрямился и опустил руки.

— О’кей, малыш! — одобрительно воскликнул тренер. — На сегодня хватит. Из тебя выйдет толк, но надо работать и работать.

— Слушай, Дэнни, — сказал он мне, когда мы немного отдышались на скамейке, — через неделю конец учебного года. Ты собираешься летом в лагерь?

— Нет. Надо помочь отцу в магазине. У него там завал.

— Ты понимаешь, этим летом мне предложили место спортивного директора в Кэтскилсе, — продолжил он. — Я бы мог устроить тебя кондуктором на туристический автобус, и мы бы продолжили тренировки. Как ты на это смотришь?

— Я бы с удовольствием, мистер Готкинс. Вот только не знаю, отпустит ли отец.

Готкинс устало опустил голову.

— Сколько тебе лет, Дэнни?

— Тринадцать.

— Надо же! А я-то думал, что тебе пятнадцать-шестнадцать. Ты выглядишь взрослее, старик.

— Я спрошу отца, мистер Готкинс, — быстро сказал я, боясь, что он возьмет свое предложение назад. — Может быть, он разрешит мне поехать с вами.

Готкинс понимающе улыбнулся.

— Спроси. Он должен согласиться.

Я украдкой сунул Карре косточку под стол и взглянул на отца. Кажется, он был настроен благодушно.

— Папа, — с замиранием сердца окликнул его я.

— Да, сынок?

— Наш учитель физкультуры, мистер Готкинс, предлагает мне место кондуктора в туристическом автобусе. Я бы хотел поработать в лагере.

Отец продолжал перемешивать ложечкой чай. Я с надеждой следил за ним.

— А матери ты уже сказал об этом?

— О чем мне нужно сказать? — спросила, входя, мама.

Я повторил то, о чем только что рассказал отцу.

— Ты никуда не поедешь!

Мне было горько, хотя я и предвидел подобный ответ.

— Мэри! — вступил отец. — По-моему, это не такая уж плохая идея.

— Но мы же решили, что он будет работать у тебя в аптеке. Я вовсе не собираюсь отпускать его неизвестно куда на целое лето. Он еще ребенок!

— Интересно получается, — отхлебнул чай папа. — Для работы в лагере он маленький, целый день толочься в аптеке — достаточно взрослый. Я верю, что с моим сыном не случится ничего плохого! — Он повернулся ко мне. — Это приличный отель, Дэнни?

— Н-не знаю, папа, но я могу узнать.

— Узнай подробнее об этом заведении, а потом мы с мамой решим…

— Хорошо, папа, — радостно выскочил я из-за стола.

Вечером родители ушли в кино, строго-настрого наказав мне лечь спать в девять часов, а Мириам увязалась с ними. Я на крыльце дождался, когда они уехали, и решил покурить. В прихожей в отцовском пиджаке нашел пачку «Лайки Страйка», взял одну сигарету, вернулся на крыльцо и закурил. Улица была пустынна. Легкий ветерок шевелил листья на молоденьких деревьях. Я закрыл глаза.

— Это ты, Дэнни? — послышался рядом голос Мардж.

— А кто же еще? — не очень приветливо ответил я.

— Ты что, куришь? — воскликнула она.

— Да, а что? — невозмутимо, как это делали настоящие мужчины в фильмах, ответил я и глубоко затянулся.

Мардж подошла ближе и села на ступеньку. Ее лицо было озарено каким-то таинственным сиянием.

— А мне расхотелось идти в кино, хотя фильм про любовь…

Я сделал последнюю затяжку и щелчком отбросил окурок.

— Ну, я, пожалуй, пойду…

— Давай еще посидим…

— Нет, — коротко ответил я, — здесь больше нечего делать.

— Можно поговорить…

— О чем?

— Хотя бы о твоем празднике Бар Митцва.

— О’кей, если ты так хочешь…

Она поудобнее устроилась на ступеньках, при этом ее халатик распахнулся, и я увидел ее крепкие девичьи груди с торчащими сосками. У меня вдруг сладко засосало под ложечкой. Она улыбнулась и тряхнула кудряшками.

— Дэнни, тебе сказать, почему я осталась дома?

Я постарался безразлично пожать плечами.

— Мне так хотелось побыть с тобой! — Она загадочно посмотрела на меня. Ее взгляд, казалось, проник мне прямо в душу. По моему телу прошла нервная дрожь. Вдруг она дотронулась рукой до моего бедра. Я подскочил как ужаленный.

— Прекрати сейчас же!

— А что, тебе разве не нравится? — невинно спросила Мардж.

— Нет. У меня от этого мурашки по коже.

— Значит, тебе нравится, — понимающе рассмеялась она. — Так оно и должно быть.

— А ты откуда знаешь, как оно должно быть?

— Знаю, милый Дэнни, знаю…

Наступило неловкое молчание. Сколько мы так сидели, я не знаю, наконец я решился:

— Мардж, может быть, я пойду?

— Да, наверное, тебе пора.

Мы встали и оказались рядом друг с другом. Она обняла меня и прильнула к моим губам. Мне было хорошо, как никогда. Чтобы избавиться от этого чувства, я схватил ее за плечи и сжал их, она вскрикнула от боли, но губ моих не отпускала. Я еще сильнее сжал ее. Глаза Мардж потемнели от боли, она прошептала мне на ухо:

— Дэнни, не надо бороться со мной. Я люблю тебя, я знаю, что нравлюсь тебе.

Я резко отстранился от нее. Она чуть не упала, но в последний момент удержалась за перильца. В темноте ее глаза светились, как у кошки. Я понял, что и она действительно нравится мне, но звук машины на улице вывел меня из оцепенения.

— Они вернулись! Уходи скорее!

Она засмеялась и исчезла в темноте.

Я пулей влетел в дом, заскочил в ванную и встал под ледяной душ. Холодные струи били меня до тех пор, пока я не почувствовал, что промерз до самого нутра. Тогда я опустился на дно ванны и беззвучно зарыдал.

Последние недели учебного года пролетели мгновенно. Наступила последняя ночь. Завтра утром мистер Готкинс заедет за мной. Впервые в жизни мне предстояло надолго покинуть родителей. Я сидел на крыльце, рядом лежала Карра. Во всем нашем доме был потушен свет, только на кухне горел нижний светильник — там мама с папой о чем-то тихонько переругивались.