Боги и человек (статьи) - Борис Синюков

Когда большая часть населения была убеждена в веру формулам точных наук, за дело взялись «основоположники» разных «естественных» наук, которые в отличие от представителей «точных» наук ничем не могли доказать своих умозаключений. Поэтому им нужна была простая вера людей. Ведь верили же люди математическим и физическим формулам. Поэтому свои умозаключения им надо было преобразовать в формальный или «формульный» вид, который в определенных «науках» принял название лозунгов или призывов. И на волне веры математическим формулам можно было людей околпачивать. Я не говорю, что все поголовно ученые–естественники заранее намеревались людей околпачивать, некоторые и сами верили своим рассуждениям. Я имею в виду тех, кто совсем не верил своим бредням, но хотел, чтобы им верили все остальные.

«Естественные» науки разделились на два лагеря. На науки, в которых есть логика, но почти, за редким исключением (например, формула зубов) нет формул. И науки, которые почти целиком состоят из формул, но не обладают почти никакой логикой. Но это разделение нечеткое, разумеется. Эти два лагеря наук, в отличие от наук точных, больше полагаются на формулу, на веру, кстати, не ими заработанную, нежели на логику. И соотношение в них между формулой–верой и логикой непостоянно, меняется, превращаясь иногда в четкие крайние два лагеря, мной обозначенные: или на одной вере–формуле или на одной логике. Вся прелесть для создателей таких наук, которых я называю «основоположниками», так как их мнение благодаря пропаганде, основанной на богатстве или силе, становится всеобщим, заключается в том, что их нельзя проверить. И они об этом прекрасно осведомлены. Среди этих дебрей и родилось русское слово «формально», которое ныне может быть применено к какого угодно рода действию. Формально можно посчитать площадь круга, не вдаваясь в доказательство истинности результата, – это классика. Формально можно посадить человека в тюрьму, если он украл, допустим, у своего внезапно сошедшего с ума президента черный чемоданчик, которым тот решил вдруг воспользоваться на погибель всего мира – это коллизия. Главный же интерес представляет для меня противоположное слово, которое может родиться только в нашей стране: неформально. «Неформально», например, можно подходить к основной заповеди всех религий: не убий. Так, наш патриарх не нашел в своей Библии прямого запрета на смертную казнь, поэтому ее, дескать, можно осуществлять, когда очень хочется.

Вот на этих «трех китах» я и постараюсь разместить свой комплексный ответ на вопрос: почему ныне из обезьян не «происходят» люди? Начну по порядку. Я не сомневаюсь в результатах экспериментов и просто наблюдений за особями, находящимися круглосуточно в течение всей своей жизни под наблюдением специально подобранного и обученного персонала. Будь это хоть на опытной делянке института по каким бы то ни было растениям, хоть в клинике какого–нибудь института, хоть в звероводческом питомнике или нацистском лагере. Чем дольше работает такая организация, тем больше ей веры, недаром их главным «гвоздем» рекламы является год основания, желательно начала прошлого или позапрошлого века. Это касается всех организаций, начиная от производителей виски и кончая фармацевтическими фирмами и банками спермы нобелевских лауреатов. Теперь представим себе хорошенько, что мы имеем в случае результатов наблюдений за редкими видами диких животных, никогда не находившихся с начала истории человека в наших стайках, гуртах, стадах, овчарнях и так далее. Сперва поговорим о времени. Например, такой–то вид животных наблюдал натуралист Паганель из кинофильма «Дети капитана Гранта» где–то в середине позапрошлого столетия, точнее в 1850 году. Он оставил подробнейшее описание их жизни, размножения, питания и так далее. В течение следующего столетия может быть в тех краях и были еще англичане, но им дела не было не только до описанного Паганелем вида животных, но и до животных вообще, не считая их мяса. Еще через сто лет, в 1950 году, а это всего 50 лет назад, туда же снова попал натуралист, но тех животных, которых описывал Паганель, вообще не нашел. Правда, были там совсем другие животные, слегка напоминающие описанных Паганелем. Второй ученый слегка даже поругал Паганеля в своем отчете, который, дескать, недостаточно точно описал животных. Они совсем не такие. Ему и в голову не пришло, что это те же самые животные, но генетически изменившиеся. Вот на этом самом месте мне и надо перепрыгнуть на другого «кита», а потом – на третьего, прежде чем возвратиться к остановившейся как вкопанной своей мысли.

У нас в головах давно, со школьной скамьи, застряли тысячи лет истории людской жизни на Земле, миллионы лет истории вообще жизни на Земле и миллиарды лет истории самой каменной жизни Земли. Поэтому ближайшие к нам сто лет считаем практически абсолютным нулем. Хотя, с другой стороны, если обратить ваше внимание на реальное течение времени, к десятому классу вашего общего среднего образования ваша бабушка родилась не более чем всего 60 лет назад. Но она вам кажется по своему не только внешнему виду, но и по устройству своих мозгов чуть ли не ископаемым мамонтом. А тут тысячи, миллионы и миллиарды лет. Они вообще не воспринимаются сколько–нибудь реально. Поэтому тот, второй после Паганеля ученый, «вполне обоснованно» считает, что за прошедшие 200 лет один и тот же вид животных должен до мелочей совпадать с описанным Паганелем, вплоть до обеденного меню. Совсем забыв про мое описание его бабушки. Совсем не вспоминая, что паровоз изобретен менее 200 лет назад, а теперь многие уже не знают что это такое? И даже белые воротнички, сидя за компьютером, не вспоминают, что первый транзистор изобретен всего 50 лет назад, а кристаллы–микросхемы совсем недавно, не более 20 лет назад.

На этой основе перехожу к «Жизни животных», этой всеобъемлющей энциклопедии, которая как будто знает о животных все. Как она создавалась, такая, на первый взгляд, всезнающая?А вот так и создавалась. Паганель описал один вид животных из многих их тысяч. Второй «паганель» описал через двести лет тот же самый вид под видом нового вида, простите за тавтологию. Я хочу сказать вот что в связи с этим. Все данные всех наук о диком животном мире собраны всего лишь за последние 200 лет. Притом каждый вид практически описан один раз, редко – два раза за это время. Не так уж много у нас было любителей лазить по опасным джунглям, горным вершинам, тайге и тундре с одной только целью описать животный мир. Заметьте, что даже фотоаппарат изобретен совсем недавно, и натуралист должен был быть еще и художником, иначе буквами точно не опишешь. Теперь сопоставьте, сколько из весьма редких натуралистов–путешественников было еще и сколько–нибудь способных художников. Вы же знаете, что даже к управлению автомобилем многие не годятся из–за дальтонизма. Поэтому красного попугая такой натуралист мог нарисовать зелененьким. Или попросите нарисовать корову своих ближайших знакомых, даже без учета ее цвета, а просто – форму. Вы ведь сами знаете, что хохотать будете до упаду. Или попросите нарисовать знакомых две картинки: лошадь и корову. Они ведь в 95 процентах случаев будут похожи друг на друга как вылитые, или вообще будут похожи на черт знает что, только не на оригиналы. Должен повторить еще раз, что видов животных многие тысячи, а натуралистов за прошедшие два века наберется не больше сотни. Я имею в виду тех натуралистов, которые жили и работали в немыслимых дебрях, а не тех, которые сидели в кабинетах и «обобщали» данные первых. Вторых было несравненно больше. Вот именно в этом и беда. Недаром, очень многим видам животных присвоены собственные имена их описателей, а в описаниях тех видов животных, которым эти имена не присвоены, обязательно указано, кто же, собственно, их описал за последние 200 лет. Причем я нигде во всей «Жизни животных» не нашел упоминаний нескольких авторов для одного и того же вида. Из чего следует, что описаны они один раз, например одни в 1780 году, другой в 1980 году, а стоят в энциклопедии совсем рядом, и один вид из них относится к «псевдокошачим», а другой – к «псевдособачим».

Теперь самый раз остановиться на соотношении численности кабинетных и полевых натуралистов. Кабинетных, я полагаю, было раз в десять больше, чем полевых. Вот в этом–то и беда, повторяю. Не так уж много сделает наблюдений один полевой натуралист. Ему надо куда–то доплыть, потом, рискуя жизнью бродить почти в одиночку по тундре, пустыне, тайге или джунглям. Собирать кости, рисовать, записывать, не забывая питаться, а главное – добывать себе пищу. Ведь в рюкзаке много с собой не утащишь. Многих натуралистов вообще теряли навсегда вместе с их бесценными записками. Зато кабинетные натуралисты набрасывались на новые, привезенные издалека кости и записки как акулы, высасывая из них все, что можно высосать. Затем «сопоставляли», «анализировали», «обобщали», «интегрировали» и так далее, и выдавали свой труд в виде толстых книг, причем враждуя между собой насмерть. Никоим образом я не хочу бросить тень на натуралистов, как первой, так и второй категории. Не было бы их, – вообще бы ничего не было, никаких знаний. Моя цель не в этом, а в том, чтобы снять пелену непререкаемой истины, притом в последней инстанции, каковая так и прет из всей энциклопедии. Дескать, так, и не иначе.