Пан Пратхавец, рыцарь на белом коне - Феликс Кривин

Вышел он на полянку, вокруг походил, назад возвращается. Я уже и потеснился, чтобы место ему освободить, как вдруг слышу - Хорек кричит:

- Рыжий!

Упал Заяц на землю, по сторонам оглядывается. Но по сторонам никого нет.

- Рыжий! - кричит Хорек.

А за ним и Сурок:

- Рыжий!

Только я один ничего не понимаю.

- Кого травим? - спрашиваю ребят.

- Ты что - не видишь? Вот этого! - И показывают на Зайца.

А Заяц, видно, и сам смекнул - не в первый раз на охоте. Сидит, прикрылся ушами, а глазами водит по сторонам. Никогда я не думал, что у Зайца такие большие глаза. И круглые, как капуста.

- Это вы меня, ребята? - спрашивает Заяц и жмется к земле.

- Тебя! - кричит Сурок. - Тебя, рыжего!

Глаза у Зайца стали еще круглей, и такими большими, что в них сразу поместились мы все, со всеми нашими кустиками.

- Какой же я вам рыжий, ребята? - тихо сказал Заяц. - Я просто серый, обыкновенный, как все.

- Рыжий! - кричит Сурок.

- Рыжий! - кричит Хорек.

Никуда от них не сбежишь, не спрячешься.

- Вы же меня знаете, ребята, - объясняет Заяц, а у самого даже уши дрожат. - Я же серый, это только сверху немножко выгорело.

- Рыжий красного спросил, где ты бороду красил? - пропел Хорек, покатываясь от смеха.

- Я на солнышке лежал, кверху бороду держал! - подхватил Сурок.

- Ну что вы, какая у меня борода? - сказал Заяц, и мы все исчезли из его глаз - такими они стали мутными. - А если у меня шкура... немножко... так внутри я ж совсем не такой...

- Такой! - крикнул Хорек.

- Такой-сякой! - крикнул Сурок.

А я добавил, вспомнив, как травили Медведя:

- Рыжая кандала, тебя кошка родила!

Услышав про кошку. Заяц вскочил, но тут же снова упал на землю.

- Не верите? - крикнул он и заплакал.

Слезы текли у него по шерсти, она становилась мокрой и торчала клочьями, так что на Зайца было смешно смотреть.

И мы хором крикнули: "Рыжий!", и опять крикнули: "Рыжий!", и опять крикнули, и опять.

А он все мокрел и мокрел от своих слез, и шерсть у него все больше торчала клочьями. И он катался по земле, которая к нему прилипала, так что уже нельзя было определить его цвет.

- Не верите? - плакал он. - Почему же вы мне не верите? Ну почему? Почему?

Конечно, мы верили ему. Но охота есть охота.

1966

ОТДЫХ НА БЕРЕГУ

Я специально пришел пораньше, когда на берегу еще никого не было. Я сидел в высокой траве и смотрел на море, которое у нас называли речкой, но у речки должен быть еще один берег, а я не видел другого берега. Может быть, я просто плохо видел.

Я сидел и смотрел на море. Потом подошел Геккон.

- Отдыхаем? - спросил Геккон.

- Отдыхаем, - ответил я.

- Море сегодня спокойное, - сказал Геккон.

- Только течение быстрое, того я гляди все утечет. - Море у нас текло слева направо.

- Не утечет, - сказал Геккон, - можешь не волноваться. - И тут он меня проглотил.

- Сегодня хорошее утро, - сказал я. - Интересно, какой будет день?

Я почувствовал, что он растянулся на траве, и тоже рас" тянулся. Так мы лежали и разговаривали - о том, о сем, ни о чем существенном.

- Отдыхаем? - я узнал голос Оцелота. Он иногда приходил на берег, но старался держаться поближе к лесу, подальше от воды.

- Отдыхаем, - ответили мы с Гекконом.

- Море сегодня спокойное, - сказал Геккон.

- Река, - коротко бросил Оцелот. Он, вероятно, видел другой берег.

- Течение только быстрое, - сказал я. - Того и гляди утечет.

- Не утечет, - сказал Геккон. - Море не утечет.

- Река, - опять возразил Оцелот и проглотил Геккона.

Вернее, он проглотил нас с Гекконом, потому что Геккон еще раньше проглотил меня.

- Утро сегодня хорошее, - сказал я.

- Да, - сказал Геккон. - Утро просто на редкость.

Оцелот лежал на траве, его пригревало солнышко, и мы с Гекконом грелись в этом тепле.

- Отдыхаем? - это был голос Каймана.

- А? Да, да... - мы почувствовали, как вскочил Оцелот.

- Море сегодня спокойное, - сказал Геккон.

- Только течение быстрое, - сказал я, - того и гляди утечет.

- Море не утечет, - сказал Геккон.

- Река, - стоял на своем Оцелот.

- Конечно, река, - подтвердил Кайман и проглотил Оцелота.

А так как раньше Оцелот проглотил Геккона, а еще раньше Геккон проглотил меня, то получилось, что Кайман проглотил нас троих. И мы все четверо растянулись на солнышке.

- Утро сегодня хорошее, - сказал я.

- Какое там утро! - буркнул Кайман. - День в самом разгаре. Такая жара... Пойти, что ли, искупаться?..

И тут мы все переполошились. Мы привыкли отдыхать на берегу, но лезть в это море или реку - или как там оно называется - нет уж, извините! Хорошо Кайману, ему не привыкать, для него, крокодила, вода - одно удовольствие. А как быть Оцелоту, сухопутной кошке, как быть Геккону, сухопутной ящерице, и, главное, как быть мне, сухопутному муравью?

- Спасите! Тонем! - крикнули мы и полезли в воду - все четверо.

1967

КОГДА ЕХИДНА НЕ БЫЛА ЕХИДНОЙ

Тогда она была птицей... У нее были сильные крылья, которые отрывали ее от земли и уносили высоко в небо. Там, в небе, все было совсем не так. Если на земле было пасмурно, то там светило солнце, потому что тучи оставались внизу. Тучи совсем нетрудно оставить внизу, но для этого нужно иметь крылья.

У нее были хорошие крылья, но мог ли Опоссум это понять? И когда она говорила ему о небе, он, толстенький, пушистый Опоссум, лениво сворачивался клубком и щурил глаза, пряча в них насмешку и недоверие.

- А если дождь? - спрашивал Опоссум. - Если ливень, гроза, гром и молния?

- Пойми ты, чудак, - волновалась Ехидна, которая тогда еще не была Ехидной. - Там ничего этого нет. Если подняться достаточно высоко, все останется внизу - и дождь, и гроза, и молния.

- И гром? - уточнял дотошный Опоссум. При этом он хвостом цеплялся за ветку и повисал так, что мысли его приливали к голове.

- Да, конечно, и гром. И буря, и наводнение.

Мешкопес, больше известный как сумчатый волк, с интересом принюхался к разговору.

- Допустим, - сказал Мешкопес. - Допустим, что все это так. Но если там ничего нет, как же быть с проблемой питания?

- Ах, я не о том, - досадовала Ехидна, которая тогда еще не была Ехидной. - Я говорю о свободе...

Опоссум довольно искусно умел висеть на хвосте, и при этом лапы его были совершенно свободны.

- О свободе? - блаженно прищурился он и подвигал всеми свободными лапами. - Мы все говорим о свободе.

- Между прочим, свобода питания есть одно из проявлений свободы личности, - сказал Мешкопес, с удовольствием принюхиваясь к этой замечательной фразе. А Кенгуру добавил по этому поводу:

- Только не нужно злоупотреблять. Если дать себе в этом свободу, не возьмешь и самой пустячной дистанции.

- Кстати, как вам понравилось последнее состязание по прыжкам? - сверху вниз осведомился Опоссум, болтаясь на ветке вниз головой.

- Слабовато, - откликнулся Кенгуру. - Наши были не в форме, а тут еще погода подкачала...

- Нет, но все же было несколько дельных прыжков!

О небе сразу как-то забыли. Опоссум и Кенгуру спорили о прыжках, Мешкопес, презиравший спорт за то, что он отвлекал умы от центральной проблемы питания, пытался перетянуть разговор в область насущных проблем. А Ехидна, которая тогда еще не была Ехидной, отчаянно подыскивала слова, в которых ее главная мысль прозвучала бы наиболее убедительно.

- Вы просто не пробовали, - сказала она. - Если б вы хоть раз попробовали полететь, вы бы поняли, что это такое.

Внезапно Кенгуру заинтересовался этой идеей. Это был чисто спортивный интерес, поскольку он ограничивался использованием крыльев в спорте, точнее - в прыжках на большие дистанции.

- Тебе хорошо рассуждать, - сказал Кенгуру. - А как быть тем, у кого нет крыльев?

- А вы б полетели?

- Конечно, - сказал Кенгуру.

- Еще бы! - ухмыльнулся Опоссум.

- Не исключена возможность, - подтвердил Мешкопес.

И Ехидна, которая тогда еще не была Ехидной, а была настоящей птицей, поверила им. Она распластала крылья и стала выдергивать из них перо за пером.

- Это тебе, Кенгуру. Это тебе, Опоссум. Это тебе, Мешкопес.

Она раздала свои перья, и сама осталась без ничего. Первым это заметил Опоссум.

- Вы посмотрите на нее! - взвизгнул он и покатился от смеха с дерева. И все посмотрели и тоже покатились от смеха.

Потому что птица, у которой выдраны перья, - не правда ли? - довольно смешное зрелище.

- А когда же вы полетите? - спросила Ехидна, которая и теперь еще не была Ехидной.

И сразу все вспомнили о своих перьях.

Опоссум вставил себе перо в нос и полюбовался на себя в ближайшую лужу. Второе перо он заложил за ухо. Потом подумал и поменял эти перья местами.

Кенгуру прыгал, размахивая перьями, но результаты были неутешительными - еще хуже, чем тогда, когда погода подкачала. А Мешкопес жевал перья и думал, что вряд ли они разрешат проблему питания.

- Тьфу! - сказал Мешкопес и выплюнул невкусные перья.

И все окружили ее, смешную, общипанную Ехидну, которая все еще не была Ехидной, и стали над ней потешаться.