Друзья Мамеда - Меджид Гаджиев

Никто не должен был уходить, не выполнив задания. Случалось и так, что мы задерживались в мастерских допоздна, заканчивая дневную работу.

…Одиннадцатый час. Нагретый воздух кажется густым. А может, он и в самом деле за день пропитался железной пылью, запахом ржавчины и масла. Окна в мастерской плотно зашторены. Под потолком горят голые, без абажуров, лампочки, и от этого их света вроде бы еще жарче. Но приоткрыть окно нельзя — наружу не должен проникать ни один луч. Свет — ориентир для вражеских самолетов. Слабо гудит вентилятор. То и дело кто-нибудь из ребят подбегает к нему подставить лицо под прохладную струю. Но это почти не приносит облегчения. Очень хочется спать. Глаза сами слипаются. Неподалеку от меня работают два брата-близнеца Осман и Гусейн, очень похожие друг на друга. В первые дни мы их не различали, а Захар Иванович и до сих пор их все путал и, рассматривая работу одного из братьев, непременно спрашивал: «Ты кто, Осман или Гусейн?» Сейчас Осман и Гусейн для удобства уселись на верстаки. Наждачной бумагой, обернутой вокруг напильника, глянцуют бока детали. Кажется, что они уснули и их руки сами во сне движутся взад-вперед по инерции. Меня тоже клонит в сон от этой мягкой качки. Но я, стиснув зубы, продолжаю работать. Вот Захар Иванович подошел к одному из братьев: «Заусенички».

Захар Иванович всегда строг и придирчив и не обращает внимания на нашу усталость. Вначале мы обижались на него, но потом поняли: иначе нельзя. Ведь мы должны как можно скорее стать квалифицированными мастерами, чтобы помогать фронту. Неподалеку от меня работает Гамид — тот самый паренек с насмешливым взглядом, который подшучивал надо мной, когда рыли траншеи. Он до сих пор подкалывает меня, впрочем, не меня одного. Просто он любит пошутить. Далее сейчас глаза его улыбаются, будто он не устал. «Молодец, настоящий молодец», — хвалит его Захар Иванович. Ругает ли кого-нибудь Захар Иванович или хвалит — слышно, наверное, по всему училищу: такой у него громовой голос. Даже трудно себе представить, откуда он берется у этого невысокого щуплого человечка с большой лысиной на затылке. Кажется, его голос может приподнять крышу.

Мне не хочется отстать от Гамида. Я стараюсь розно держать напильник и сам то и дело провожу пальцем по куску металла — нет ли заусениц. Вот подошел Захар Иванович, остановился за моей спиной, стоит смотрит. Сейчас он, как всегда, сделает замечание, поправит что-нибудь. Но он произносит: «Молодец, настоящий молодец!» Это он сказал не Гамиду, а мне. И похлопал меня по плечу.

Коля, наш староста, не только выполняет свою работу, он помогает Захару Ивановичу учить нас. Сам Коля в училище уже не первый, а второй год. Он гораздо опытней нас. И такой самостоятельный. Ребята любят его за справедливость.

Дни в училище бегут так быстро, что их не замечаешь. Только усталость наваливается все сильней. И вот однажды… В этот день работа у меня шла успешно. Я выполнил задание раньше срока. Я теперь уже не был неумелым новичком. Захар Иванович, останавливаясь возле меня, часто говорил: «Молодец, настоящий молодец», — и его громовой голос разносился по всему училищу. Если я выполнял задание, Захар Иванович давал мне сделать что-нибудь дополнительно. Перевыполняли нормы у нас многие ребята, не говоря уже о Коле. Часто хвалил Захар Иванович и Гамида, и Османа, и Гусейна, по-прежнему не отличая их одного от другого.

Я справился с работой рано. Но не показал ее Захару Ивановичу, как обычно, а оставил в тисках. Сам же открыл инструментальный ящик длинного слесарного верстака, забрался туда и тихонько прикрыл крышку. Не успел я прилечь в ящике, как меня сморило. Не знаю, сколько мне удалось поспать. Проснулся я от громового голоса Захара Ивановича.

— Молодец, Мамедов! Настоящий молодец! — кричал мастер. — Коля, тащи матрац и пуховую подушку! Мамедов устал, спать захотел, бедняга.

В щель приоткрытой крышки ящика едва пробивался свет. Я даже не сообразил сначала, где я нахожусь, рывком подскочил и стукнулся головой о крышку. Когда я вылез, потирая ушибленное место, раздался громкий смех. Все ребята, бросив работу, столпились возле ящика и смотрели на меня, как на диковинного зверя.

— Ну, чего вы не видели? — насмешливо говорил Гамид. — Разойдитесь. Просто человек решил поспать. Отдохнуть решил, пока другие работают.

Я посмотрел на Колю. Он ведь всегда заступался за меня. Но сейчас Коля стоял, отвернув свой кривой нос. И видно было, что ему стыдно за меня. Я подвел всю группу. Я потерянно стоял, не смея поднять глаз на мастера. Если об этом узнают ребята из других групп, все училище будет смеяться. Захар Иванович сжалился надо мной. Подошел к тискам, проверил мою работу и молча дал мне новую деталь.

IV

Я совсем забыл рассказать вам про Ису. Тогда он так и не нажаловался на меня за то, что я отколотил его. Наверное, побоялся, что я скажу, из-за чего началась драка. Никто в училище не знал, что мы подрались. Но злобу на меня Иса затаил. Встречаясь со мной где-нибудь в коридоре или в столовой, он бормотал: «Ты еще узнаешь…» Но трогать меня он не решался. Я бы с ним справился в два счета. Иса решил действовать по-другому. Он хвостом ходил за Леней Крутиковым из десятой группы, который считался самым сильным парнем в училище. Леня любил похвастать своей силой. Иногда он устраивал такое представление: возьмет чей-нибудь ремень, перекинет его за спину, держит за концы. И вдруг согнет руки так, что на месте мускулов вздуются тугие шары, и ремень лопается. А Леня, довольный собой, протянет разорванный ремень владельцу: «На, получай! — И спросит: — Еще есть желающие проверить мою силу?» И если никто не откликнется, пойдет, посвистывая и покачиваясь на ходу. Правда, я никогда не видел, чтобы Леня дрался, избил кого-нибудь, но многие ребята его боялись, старались с ним подружиться, угодить ему. Иса не врал, когда говорил про окурки.

В училище нас одевали и кормили, но денег нам не платили, и купить папиросы было не на что. Вот наши курильщики и собирали окурки. Леня любил покрасоваться с папиросой в зубах, конечно, когда при этом не было поблизости замполита, военрука или мастера. Но окурков себе Леня сам не собирал. Только однажды я видел, как он подобрал окурок. Было еще рано, и ребята спали. Я в этот день был дежурным и встал пораньше. Выглянул в окно, смотрю: по нашей спортивной площадке шагает Леня Крутиков. Русые волосы его мокрые — значит, идет с моря. Леня, как рыба, любит море и очень хорошо плавает и ныряет. Он чуть ли не каждое утро бегает на море перед подъемом. Вот и сегодня встал пораньше. Наскоро натянул брюки и рубаху. А ботинки не надел, так и побежал босиком. Вот Леня остановился, оглянулся на окна училища, посмотрел вокруг и, убедившись, что никто его не видит, подхватил окурок. Но обычно окурки ему подбирает Иса и другие прилипалы. Леня не всякие окурки берет, а только самые крупные, от хороших папирос. Такие окурки теперь часто можно найти на нашей спортивной площадке. Ведь здесь не только мы занимаемся военным делом. Проводят занятия и солдаты и курсанты офицерской школы. Поэтому и окурков много.

Я знал, что Иса подговаривает Леню Крутикова, чтобы тот избил меня. Но Леня меня не трогал. Может, не слушал, что вливает ему в уши Иса, а может, не решался, потому что теперь я был не одинок, как раньше. У меня были друзья, и главный из них Коля, которого ребята уважали.

В это время у нас в группе произошло одно неожиданное событие. Однажды наш мастер Захар Иванович подозвал меня и сказал громко, так, что всем было хорошо слышно, несмотря на стук и шум станков:

— Вот что, Мамед Мамедов, с сегодняшнего дня назначаю тебя старостой группы.

Это было так неожиданно, что ребята, словно по команде, перестали работать, даже станки выключили. Стояли и смотрели на меня, будто в первый раз видели. А я стоял посреди мастерской растерянный и чувствовал себя так, словно бы я в чем-то виноват. Теперь я понимаю, почему Захар Иванович решил назначить меня старостой.

Дело было в том, что наше училище находилось при заводе и готовило для него кадры. Обычно ребят из училища переводили на завод. Только не всю группу сразу, а постепенно — тех, кто лучше работал. Коля занимался в училище второй год. Работал он отлично, и его вскоре должны были перевести на завод. Вот Захар Иванович и решил заранее назначить другого старосту. Да к тому же не из старых ребят, которым уже в училище осталось быть недолго, а кого-нибудь из новичков, чтобы потом уже староста мог стать таким же хорошим помощником, как и Коля.

Только нам Захар Иванович ничего не объяснил. И ни я, ни ребята не могли понять, почему мастер вдруг решил вместо Коли назначить старостой меня. Правда, работал я хорошо, быстро и аккуратно выполнял все задания. Мне уже присвоили третий разряд. А Захар Иванович говорил, что я заслуживаю даже четвертого. Все чаще он мне поручал самые трудные задания. Я уже мог распилить ножовкой заготовку на две равные половины, мог высверлить в детали на нужном расстоянии ровные отверстия, мог правильно подобрать размер сверла, умел обращаться с кронциркулем. Мне нравилась работа, требовавшая точности, нравилось подгонять, или, как у нас говорили, доводить детали по микронам. Но ведь и другие ребята работали неплохо. А уж Коля наш — и говорить нечего. Словом, все удивлялись, что Захар Иванович назначил меня старостой, и сам я удивлялся не меньше других.