Рукопись Бэрсара - Елизавета Манова

Баруф весело усмехнулся.

— Смотри кто. Локих и его двор живут на содержании у Кевата. Тибайен не жалеет денег — ведь стоит намекнуть на возврат долга — и они шёлковые!

— А война?

— В Лагаре тоже невесело. Распались старые торговые связи, а тут ещё лет десять, как идёт необъявленная война с Тарданом. Мы в своё время пытались что-то связать… без толку, как видите. Может, это и лучше…

— Почему?

Баруф не ответил. Он словно вдруг позабыл обо мне, сдвинул створки, защёлкнул дверцу — и в лице ничего не прочтёшь.

Длился и длился мокрый день. Мокрые насквозь брели мы по мокрому лесу, а когда стемнело, заползли под нависшие ветки мокрого старого лара. Это был не лучший ночлег в моей жизни — даже в карцере бывало уютней.

Перед утром стало ещё холодней. Нехотя пожевали раскисшее, когда-то сушёное мясо, и едва засерело, продолжили путь. Тот же промокший лес качался вокруг, и тяжёлое злое бессилие одолевало меня. Еле тащился, с отвращением чувствуя, как я грязен, безнадёжно мечтал о горячей ванне и сварливо завидовал Баруфу. Цивилизованный человек, десять лет в этом гнусном мире — и так невыносимо спокоен!

А потом деревья вдруг расступились, и мы уткнулись в ограду.

— Прибыли, — сказал Баруф. — Договоримся сразу: вы мой соотечественник из Балга. Скажем, друг детства. Имя… ладно, оно достаточно необычно. Меня здесь зовут Огилар Калат. Запомнили?

Я кивнул.

— Кстати. О Балге эти люди знают всё-таки больше вас. Так что поосторожней.

Дом был низкий, бревенчатый, почерневший от непогоды. Дверь открыла хозяйка — невысокая, плотная женщина с круглым, уютным лицом. Глянула и всплеснула руками:

— Владыка Небесный, Огил! Сам пожаловал! А я-то думаю: кого в такую погоду занесло!

— Здравствуй, Зиран, — сказал Баруф. — Чужих нет?

И смех у неё был круглый, уютный.

— А ни чужих, ни своих. Одна я.

А потом вымытые, в сухой одежде мы сидели в сухом тепле избушки, и Зиран мелькала вокруг. Все она успевала: делала мимоходом домашнюю работу, подкладывала и подсовывала нам еду и при том болтала без умолку.

— Тебя-то, Огил, ровно и лес не берет! Вон Баф давеча забегал, так его уже в дугу свело, а ты не стареешь! Что-то я дружка твоего ране не видела?

— А он тут недавно. Из моих краёв. Вместе росли.

— Ну, вот и тебе радость! Свой на чужбине — сладко, чай, свидеться? Звать-то вас как, добрый человек? Иль по-нашему не разумеете?

— Понимаю. Тилам меня зовут.

Улыбнулась спокойно ласково и опять к Баруфу:

— Мы-то с Суил давеча тебя поминали. Как зарядили дожди, она и говорит: «Каково, мать, нынче в лесу дяде Огилу?»

— А где она?

— А в город поехала. Табалу срок за аренду платить, мы кой-чего и подсобрали. Нынче в городе-то, сказывают, съестное в цене. Я и то думала, она воротилась.

— А ребята?

— На росчисти. Время-то какое? Возраст им не подошёл, а все пусть от глазу подальше.

— Сколько ж это Карту?

— Да на святого Афата девятнадцатый пошёл!

А я глядел на Баруфа во все глаза. Мягким и домашним было его лицо, и в глазах простой человеческий интерес.

— А что хозяйство?

— Какое хозяйство! Все налоги съели! Одну коровёнку оставили и ту в лесу держу — пусть лучше зверь заест…

Она вдруг вся вскинулась, слушая.

— Никак, Суил? Ну, слава те, господи!

Метнулась к двери, заговорила с кем-то в сенях, и вдруг весёлый мокрый клубок влетел и с воплем повис у Баруфа на шее.

— Дядь Огил! Ой, дядь Огил!

— Суил! Ладно, ладно! Слезай с меня, дай на тебя гляну!

Клубок отцепился и оказался девушкой с блестящими светлыми глазами и румяным лицом.

— А что ты мне принёс?

— А что я мог принести?

— Колечко!

— Помилуй бог, разве в лесу кольца растут?

— А ты глянь в кармане!

— А ну, Зиран, дай-ка мой тапас, может, и правда с ветки упало?

— И не надоест вам всякий раз? Да и тебе, Суил, не те года гостинцы клянчить!

Девушка засмеялась и принялась отстёгивать мокрый плащ.

— Ох и льёт! Меня в деревне оставляли, а я чуяла! «Мать, — говорю, — забоится».

— Расторговалась?

— Ой, еле-еле! Сперва-то все совестилась, а потом слышу, почём продают, ну, думаю, а я чем хуже? А народу на рынке по пальцам перечесть! Спасибо, биэла одна подошла, покрутила носом, да и взяла все по моей цене. Уж пошли ей бог здорового любовника!

— Суил! — прикрикнула мать. — Человека б постыдилась!

Только тут она меня разглядела и улыбнулась простодушно:

— Ой, уж простите, что не приветила! С темноты да на свет…

— Ничего, я не в обиде…

Быстрые её глаза мигом рассмотрели и вопросительно обратились к Баруфу.

— Тилам — мой друг. Вместе росли. В Квайре он недавно.

— Садись, егоза, — ворчливо сказала Зиран. — С утра, чай, не ела?

Легко, как осенний лист, Суил опустилась на лавку и принялась за еду, не умолкая ни на миг.

— А у горбатого Равла корову сглазили, третий день не доится. Бабы на старую Гинар сказали, он и пошёл, в ноги сунулся.

— А она?

— А она за палку! «Сроду, — говорит, — своим не вредила! Не уйдёшь, — говорит, — на самого порчу наведу!»

— Что правда, то правда. На Малских выселках она раз всех кур сглазила, полгода не неслись, а нам от неё одно добро.

— А у старой Иморы сына убили, который день голосит. Сноха-то её тяжёлая, говорят, на святого Ларета рожать.

— Ой, горе-то!

— А у кума Либара сына забрали. Они уж и проводы справили. Нас звать хотели, да Гинар не велела. «Худой, — говорит, — знак, чтоб вдова провожала. Уж он винился, винился. Гостинец прислал.

— Тьфу ты, господи! Нашёл вину! Живой бы воротился, а мне…

— Многих забрали? — спросил Баруф.

— Почитай, с каждого двора. Уже троих убили.

— А ты замуж не надумала?

Суил засмеялась, а Зиран сказала со вздохом:

— Двоим отказали. Она не хочет, а я не велю. Время-то, вишь, какое? Лучше уж девкой остаться, чем вдовой.

Очень горько это прозвучало, и Суила спросила торопливо:

— Дядь Огил, а ты у нас поживёшь?

— Я-то поживу, а тебе надо опять в город.

— Когда?

— Завтра.

— Одной, что ли?

— С Тиламом.

Я повернулся к Баруфу, встретил насмешливый взгляд и молча отвёл глаза. Суил заметила, как мы переглянулись — этот чертёнок все замечает! — и деловито зевнула.

— Ой, и притомилась я что-то. Вещий сон тебе, дядь Огил. И вам, добрый человек.

Зиран проводила её взглядом и мигом убрала все со стола.

— Небось, и вы умаялись, путь-то неблизкий. Я тебе, Огил, наверху постелю. Льёт-то льёт, а неровен час, кто завалится.

Ушла — и Баруф с насмешкой глядит на меня. Напрасно он ждёт, что я заведусь. Это будет смешно, а я не люблю быть смешным. Я просто спросил — надеюсь, спокойно:

— А если я не пойду?