Гренадилловая шкатулка - Джанет Глисон

Как я сказал, мне было известно, что Чиппендейл не жаловал лесной двор Гудчайлдов, поскольку считал их мошенниками. Тем не менее, когда он отправил меня на поиски пиломатериалов, я рассудил, что нет смысла идти к нашим обычным поставщикам, и решил попытать счастья у Гудчайлдов. Говоря по чести (хотя я едва ли признавался в том себе самому), меня влекла туда сама Элис, а не ее древесина. Однако я шагал к ее владениям с нарастающими опасениями в душе, и к тому времени, когда приблизился к центральному входу здания на Стрэнде,[5] который оказался закрыт, мужество уже стало покидать меня. Преисполненный решимости прежде уладить деловые вопросы и в ходе беседы оценить свои шансы на сердечном фронте, я свернул на аллею, ведущую к внутреннему двору.

В глубине двора из окна скромного домика со щипцовой крышей струился свет. Я постучал в дверь и получил приглашение войти. Элис Гудчайлд сидела за дубовым столом с откидной крышкой в передней гостиной — небольшом помещении с низким потолком, где царил ужасающий беспорядок. Перед ней лежали раскрытые конторские книги. На другом конце стола я увидел подростка; он спрягал латинские глаголы. Яркий огонь в камине и чадящая восковая свеча отбрасывали на их лица желтое сияние, но большая часть неубранной комнаты скрывалась в уютной тени. Тем не менее я разглядел вдоль стен кипы бухгалтерских книг и бумаг, громоздившихся вперемешку со сломанным стулом, оловянным чайником, разнородной глиняной посудой и двумя подсвечниками с незажженными свечами. Из открытой двери, ведущей в кухню, слышался неприятный запах горелого.

— Не взыщите, что пришел к вам сюда, мисс Гудчайлд, — обратился я к ней, поклонившись. — Я думал застать вас в конторе.

Она, казалось, растерялась, увидев меня в своем жилище, но не спросила, по какому делу я пришел.

— Добрый день, мистер Хопсон. Мы сегодня закрылись раньше. Мой десятник уехал к семье на Рождество, — только и сказала она.

— Мне не следовало приходить… Вы, я вижу, заняты. — Я показал на заваленный бумагами стол.

— Да, копаюсь в своих книгах. — Она помолчала, глядя на тени в неразберихе бумаг, посуды и книг, и, смущенно улыбнувшись, добавила: — Извините, что принимаю вас так. У нас с братом редко бывают гости, а что касается запаха, наш ужин подгорел, пока я возилась со счетами.

Я не мог не отметить, что едкий смрад и груды бумаг, которыми были завалены все поверхности, ничуть не умаляли очарования ее мимолетной улыбки. Ее карие глаза засветились теплом, лицо прелестно обрамляли несколько пушистых рыжих завитков, выбившихся из-под чепца. Будь это любая другая женщина, я не раздумывая открыл бы ей свое сердце — сделал бы комплимент, наговорил кучу любезностей, — но, памятуя о ее остром языке, воздержался от ухаживаний.

— Вам незачем извиняться, мисс Гудчайлд, — учтиво отвечал я. — У вас здесь очень мило. Пожалуй, мне лучше прийти в другой раз, когда вам будет удобно. Я хотел бы обсудить возможность поставок древесины для мистера Чиппендейла.

Она, казалось, обрадовалась случаю заполучить в клиенты моего хозяина и заверила меня, что у нее и в самом деле есть товар, который может представлять для него интерес. Из Индии недавно пришла новая партия древесины, которую как раз сегодня выгрузили и завтра должны доставить на ее лесной двор. Если я приду через три дня, когда склады вновь откроются, она с удовольствием покажет мне лесоматериалы.

— Приду непременно, — пообещал я, с трудом сохраняя невозмутимость. Получалось, что, застав ее в домашней обстановке, я оказался в выгодном положении. В ее манерах сквозила непривычная мягкость. Может быть, все-таки она не столь строга, как утверждает молва? Может, стоит воспользоваться преимуществом и объявить о своих притязаниях? Прежде чем мои колебания окончательно не переросли в трусость, я собрался с духом и сказал:

— Не соизволите выслушать еще одну мою просьбу?

— Пока вы не изложили ее, я не знаю ее характера и посему вряд ли могу отказать. Что вам угодно, мистер Хопсон?

В ее тоне и впрямь прозвучали резкие нотки, или мне это почудилось? Я стушевался, но даже в состоянии смятения понимал, что сейчас не время конфузиться.

— Право, — начал я, стараясь говорить спокойно, — поскольку ваш ужин подгорел, а ваш брат, смею предположить, голоден, позвольте пригласить вас в «Фонтан». Это заведение славится хорошей кухней.

Ее брат мгновенно поднял голову; мне показалось, я различил в его глазах голодный блеск. Элис тем временем отступила на шаг, глядя на меня с подозрением.

— Вы очень любезны, мистер Хопсон. Но мой брат может быть уверен, что не останется без ужина; в кладовой достаточно продуктов, чтобы удовлетворить его аппетит. А мне сегодня вечером нужно разобраться с бухгалтерией.

Ее брат, явно удрученный, вновь вернулся к своим занятиям, и я сник. Вдруг, к моему удивлению, она добавила:

— Надеюсь, мой отказ не оскорбил вас… Не желаете ли бокал вина?

Будучи опытным сердцеедом, я не заставил просить себя дважды. Элис отыскала в темном углу комнаты бокал и графин и освободила для меня место возле очага.

— Вы бываете в театре, мисс Гудчайлд? — спросил я, пока она перекладывала кипы бумаг на пол.

— Нет, сэр. Как видите, у меня много дел.

— Тогда, может быть, вы с братом согласитесь сопровождать меня туда в Новый год? Окажите мне честь.

Она стояла ко мне спиной, но я все равно заметил, как она напряглась. Она медленно выпрямилась и повернулась ко мне с выражением… что читалось в ее лице? Удивление? Безразличие? Возмущение? Потом, к моему крайнему изумлению, ибо я никогда не видел, чтобы она теряла самообладание, она залилась восхитительным румянцем.

— Даже не знаю, что сказать, мистер Хопсон. До сегодняшнего дня мы ни разу не разговаривали. Ваше приглашение стало для меня неожиданностью. Вы весьма расторопны.

— Прошу прощения, — произнес я, не зная, как расценивать ее реплику. — Я не хотел злоупотребить…

— Верю, что не хотели, мистер Хопсон. — Ее голос прозвучал мягче, чем обычно, почти по-девичьи озорно. Она помолчала, пытливо глядя на меня, и опять улыбнулась. — Я всего лишь дразню вас. Но если ваше приглашение искренне, мы примем его с огромной благодарностью.

— Не сомневайтесь в моей искренности, умоляю вас. А что касается благодарности, это я должен вас благодарить, — галантно, как истый джентльмен, отвечал я.

Я наслаждался беседой с ней, стараясь как можно дольше смаковать вино, чтобы оттянуть время ухода. Потом, в конце концов, вернулся в мастерскую и навестил Молли (я не знал, как еще выплеснуть страстное нетерпение, пожиравшее меня изнутри). Ну а потом Чиппендейл приказал мне отправляться в Кембридж и тем разрушил все мои надежды.

Глава 2

Итак, я поехал в Кембридж, тронувшись в путь с экипажем, отходившим с Ладгейт-Хилл в шесть пятнадцать утра. Я занял место на крыше, где неизменно предпочитал путешествовать, когда позволяли обстоятельства. В тот день на тряской площадке у меня оказалось два спутника. Один — мрачный костоправ с Феттер-лейн, неплохо зарабатывавший на врачевании сломанных конечностей; он ехал в Линкольн в гости к сестре, которую не видел три года. Вторым был молодой паренек, ученик точильщика, возвращавшийся в свою деревню Уотербич на похороны матери. Под нами, под защитой крыши и боковых стенок с окнами, устроились еще шесть пассажиров; ни один из них не снизошел до того, чтобы перемолвиться словечком с тремя попутчиками, сидевшими, так сказать, у них на головах.

Мои родители жили на некотором удалении от Лондона, в селении Коттенхэм, в десяти милях от Челмсфорда в графстве Эссекс; с тех пор как я обосновался в городе, мне не раз случалось путешествовать в дорожной карете, хотя никогда прежде я не ездил на крыше в разгар зимы. Моя дорогая матушка категорически запретила мне ездить таким образом в период с ноябрь по март, и я, из любви к ней, всегда соблюдал ее наказ. И все же для такого человека, как я, чьи достижения измерялись совершенством «ласточкиного хвоста» или изяществом декоративных обрамлений, подобный способ путешествия таил редкое наслаждение. Езда на крыше сопряжена с неудобствами, но я этого не замечал. Мчащиеся облака, меняющийся ландшафт, стук зубов, эхом отдающийся в голове, когда карета, кренясь, подпрыгивала на косогорах, перескакивая через рытвины и ручейки, или громыхала по дорогам убогих поселений, ощущение стремительности, быстротечности бытия, столь отличного от неторопливой размеренности моего повседневного существования, — все это неизменно бодрило, вливало в меня новые силы.

Для моего второго попутчика, юного точильщика, который впервые избрал такой способ передвижения, путешествие стало тяжким испытанием. Едва он вскарабкался на крышу, у него закружилась голова и возникла непоколебимая уверенность в том, что, стоит ему отпустить поручни, и он непременно погибнет, — хотя карета тогда еще стояла на месте. Потом она выехала с каретного двора и, набирая скорость, покатила мимо дорожной заставы, подскакивая на рытвинах, выбоинах и ухабах. С каждым толчком и встряхиванием лицо юноши все больше бледнело, и вскоре, к досаде сидевших внизу, он уже вовсю рыгал через борт. Когда мы в конце концов сделали остановку в Бишопс-Стортфорде, меня поразило равнодушие наших спутников. При виде недомогающего юноши они задвинули кожаные шторки на окнах кареты; ни один не посочувствовал ему.