Обнимай и властвуй - Дженнифер Блейк

— Это признак гордости и аккуратности, но никак не тщеславия, моя милая.

— Если все ирландцы О'Райли такие, как он, жизнь станет невыносимой! — Фелиситэ взволнованно ходила по балкону, ее пышные юбки колыхались в такт ее шагам.

— Возможно, ты права, — согласился Валькур, комкая в руках кружевной платок. В его голосе чувствовалась тревога.

Внизу по улице продолжали маршировать солдаты. Теперь там проходила пехота в белых мундирах с голубыми воротниками и манжетами.

— Bella, Bella[1]! — закричали некоторые из испанцев, увидев Фелиситэ, стоящую на балконе без гувернанта или дуэньи. — Что за чудо! Сеньорита с белоснежной кожей и золотыми волосами! — прокатилось по рядам солдат, и в ее сторону повернулась не одна голова.

Фелиситэ сделала несколько шагов назад, однако прежде она услышала отрывистую команду, разом заставившую всех посмотреть вперед, и увидела, как полковник Морган Мак-Кормак легко вскочил на гнедого жеребца, стоявшего под самым балконом. Надев офицерскую треуголку, он, не оглядываясь, поскакал дальше по улице.

Глава 2

— Поторопись, Ашанти!

— Я стараюсь, мадемуазель.

Служанка, надев на Фелиситэ нижнюю рубашку до колен, с глубоким вырезом, отделанным кружевами, стала завязывать шнурки корсета из китового уса. Задыхаясь, Фелиситэ вцепилась в спинку огромной кровати из кипарисового дерева, в то время как другая женщина, высокая дородная негритянка из того же племени, что и Ашанти, безжалостно стягивала концы корсета у нее на спине Одеваться в такой спешке казалось Фелиситэ настоящей пыткой. Она не предполагала, что отец и брат захотят отправиться на бал, который давали сегодня вечером, на третий день после начала испанского вторжения, в честь нового генерал-губернатора О'Райли. Оливье Лафарг в присущей ему манере сообщил об этом дочери за час до начала торжества, когда Фелиситэ наблюдала, как слуги убирают посуду после десерта. Отец просто не представлял, сколько времени ей потребуется, чтобы сделать прическу, напудрить волосы, надеть кринолины и самое красивое вечернее платье, а также припудрить и подрумянить лицо, не забыв наклеить мушки.

— Ваши чулки, мадемуазель.

Фелиситэ подвинулась на край кровати, и Ашанти натянула ей на ноги шелковые чулки, застегнув подвязки чуть выше колен, потом надела вышитые атласные туфли на высоком каблуке. После чего настал черед облачаться в кринолины — деревянные обручи в форме полукруга, связанные между собой ремешками на манер корзины и крепившиеся к талии специальным поясом. На этот каркас надевали несколько туго накрахмаленных нижних юбок, отороченных рюшами или кружевами, последняя из которых была из золотистого шелка с кружевными сборками спереди. Эти кружева должны были проглядывать сквозь разрезы на верхней юбке Фелиситэ.

В спальне, служившей одновременно туалетной комнатой, стояла невыносимая духота. Ночная прохлада, проникавшая в окна второго этажа с распахнутыми ставнями, не могла ослабить жара свечей, горящих по обеим сторонам туалетного столика, за которым сидела Фелиситэ, пока ей делали прическу. Теперь, вновь усевшись за столик, чтобы ей наложили грим на лицо, девушка непрерывно обмахивалась веером из листьев палметто[2].

— Осторожно, мадемуазель, не повредите прическу.

— Бог с ней, Ашанти. Не понимаю, с какой стати отцу вдруг захотелось идти на этот бал?

— Если вас там не будет, на это могут обратить внимание, — тихо ответила служанка.

— И все-таки нам не следовало бы там появляться, — голос Фелиситэ звучал устало.

— Это было бы неблагоразумно.

Такое мнение в последние дни высказывали очень многие, особенно после того как испанцы высадились на берег. Казалось, сопротивление новой власти было не более чем игрой, наивной попыткой убедить Людовика XV вновь взять их под свое крыло. Теперь игра закончилась, и люди, вспомнив о благоразумии, заставляющем их держаться с осторожностью, стали вести себя тише, стараясь проводить как можно больше времени дома. Появились тревожные слухи, что у О'Райли есть список с именами заговорщиков, собиравшихся установить республиканскую форму правления, и что он намерен выслать виновных, полностью конфисковав их имущество. Другие утверждали, что на Кошачьем острове на берегу залива, неподалеку от поселка Билокси, приготовлено обнесенное частоколом место, где заговорщики будут отданы на милость солнца, кровожадной мошкары и морской воды. Большинство горожан смеялись над этими россказнями, полагаясь на слова коменданта Обри, заявлявшего о снисходительности победителей, и рассчитывая с помощью демонстрации собственного унижения убедить испанцев в том, что они примирились со сменой власти. Конечно, это было нелегко, и все чувствовали себя не лучшим образом. Даже отцу Фелиситэ пришлось смириться с действительностью. Девушке но нравилось, как он воспринял это жестокое поражение. Видя, как осторожничает отец, убедившись, что он готов поступиться принципами ввиду сложившихся обстоятельств, Фелиситэ вполне могла совершить какой-нибудь безрассудный поступок.

— Вы очень бледны, мадемуазель. Может, добавить еще румян?

Фелиситэ окунула пуховку в розовато-красную пудру и снова провела ею по высоким скулам.

— Говорят, испанцам не нравится, когда женщины пытаются таким вот образом помочь природе.

— Возможно, однако это не помешало им две ночи подряд завывать под вашими окнами, словно мартовские коты.

Увидев в зеркале взгляд Ашанти, стоявшей позади нее возле туалетного столика, Фелиситэ не смогла сдержать улыбки.

— Таков старинный испанский обычай: благородные господа поют серенады дамам сердца. Наверное, я должна чувствовать себя польщенной.

— Они наверняка так и думают, эти вояки с бренчащими гитарами.

— Один из них пел довольно красиво. — Фелиситэ взяла мушку в форме лиры и, немного поколебавшись, наклеила ее чуть пониже уголка рта, чтобы подчеркнуть нежность его линий.

— Прекрасно, мадемуазель, — одобрила Ашанти и продолжила: — Хорошо, что у вас хватило благоразумия не показываться в окне. Мсье Валькур и без того был бледен как мел.

В карих глазах Фелиситэ промелькнула тень недовольства.

— Да. Подай платье.

Шикарное бальное платье из желтого шелка украшала вышивка в форме зеленых листьев и виноградных лоз и кружевная оторочка с золотыми нитями. Платье держалось на крючках, пристегнутых к облегающему вышитому лифу, сужавшемуся к талии, и свободно ниспадало поверх нижних юбок. В глубоком вырезе на груди виднелись кружева сорочки; выглядывающая из-под плотно прилегающих рукавов кружевная оторочка придавала ему еще большую привлекательность. Несколько юбок на кринолинах переходили в трен со свободными сборками в стиле художника Ватто. Ашанти застегнула последний крючок, поправила складки и отступила назад.