Окно выходит в белые деревья... - Евгений Евтушенко

ЧИТАЯ РОМЕНА ГАРИ

А поцелуй — он все длится, длится,и невозможно пошевелиться,и разделиться уже нельзя,когда сливаются наши лицаи переливаются глаза в глаза.

Под небом нёба, где так бездонно,в том теплом таинстве, где ни зги,щепками мокрыми новорожденнодруг в друга торкаются языки.

Еще немного дай поцарюювнутри даруемого царства губ.У смысла жизни — вкус поцелуя.Господь, спасибо, что ты не скуп.

Тебя, любимая, я драгоценю.С тобой мы всюду, как в свежем сене,где пьяно-сладостная шелестня.Дай поцелуями мне воскресеньеи поцелуями продли меня!

МЕЛОДИЯ ЛАРЫ

Я на площади Ютика в Талсе                                                  стою, как Щелкунчик,                                                                                который сбежал из балета,посреди оклахомских степей,                                            посреди раскаленного лета.Здесь привыкли ко мне,                                            и мой красный мундир деревянныйтем хорош, что на красном невидима кровь,                                                          а внутри меня — рана за раной.Мне бинтуют их,                          зашивают, —                                                  есть и поверху, есть и сквозные,но никак она не заживает,                                             моя главная рана — Россия.Поучают Россию, как будто девчонку,                                                                  в Брюсселе, Женеве.Было стыдно, когда все боялись ее.                                                                    Стало стыдно, когда все жалеют.Но ее поднимают на крыльях                                                     Чайковского белые лебеди.Он с ладони их выкормил                                                   теплыми крошками хлебными.Я Щелкунчик из сказки немецкой,                                                         из музыки русской,но давно не бродил                                        по таежной тропинке,                                                                            от игл и мягкой, и хрусткой.Мне ковбой на родео сказал:                                                «Ты прости, я был в школе лентяем.Где Россия?                     Постой, — где-то между Германией                                                                                     и… и Китаем?»А ведь в точку попал он.                                                Россия действительно между,но от этого «между»                                     терять нам не стоит надежду.И однажды я вздрогнул                                          на площади Ютика в Талсе,потому что с Россией на миг                                                  с глазу на глаз остался.Это мне городские часы                                        под размеренные ударызаиграли хрустально                                       мелодию Лары.Жаль, что сам Пастернак не услышал той музыки,                                                снега рождественского искристей.Если даже не фильм,                                    то ему бы понравилась Джули Кристи.Запрещенный роман                               прорывался в Россию                                                                   мелодией Мориса Жарра.Выключали экран телевизора,                   если на льду                                     танцевала под эту крамольную музыку пара.Но во всех кабаках —                                   и в столице,                                                        и даже в Елабуге —тему Лары играть ухитрялись,                                              прикинувшись дурнями,                                                                                           лабухи.И рыдали медвежьи                                   опилками туго набитые чучела,потому что,                   как запах тайги,                                                 эта музыка мучила.И, не зная за что,                                 инвалиды рублевки кидали,и мелодии этой подзванивали медали:

Если, крича,плачу почти навзрыд,словно свеча,Лара в душе стоит.Словно свеча,в этот проклятый век,воском шепча,светит она сквозь снег.

И ты плачешь, Россия, плачешьпо всем, кто где-то замерз в пути.Жгут, горячи,слезы, как воск свечи.Русь, ты свети!Лара, свети, свети!

Даже крестыплачут живой смолой.Родина, тыбудь ради нас живой!Мир пустоват,если нет звезд в ночи,и Пастернакс Ларой, как две свечи.

И ты плачешь, Россия, плачешь,по всем, кто где-то замерз в пути.Жгут, горячи,слезы, как воск свечи.Русь, ты свети,Лара, свети, свети!

И, скитаясь по свету,                                    опальный роман доскиталсядо того, чтобы время показывать музыкой в Талсе.Тихий шелест страниц запрещенных —                                                           мой трепет российского флага.От чего-то нас все-таки вылечил доктор Живаго.И Щелкунчиком,                                не деревянным — живым,                                                                    в нескончаемом вальсея кружусь вместе с Ларой                                           на площади Ютика в Талсе.

НЕОПРАВДЫВАЕМОСТЬ ЗЛА

Соотечественников понесло:так и рвутся оправдывать зло.Так заискивают на случайперед проволокой колючейи готовы хоть чокнуться чаркойс отставной человеко-овчаркой,чтобы в будущем им повезло.

Боже мой, и какие же тонкостив оправданье холопском жестокости!Но Россию спасет,                                 как спаслав ее смуты,                     в ее лихолетия,гордость нищего великолепия —неоправдываемость зла.

«Обожествлять не надо даже Бога…»

Ф. Кержнеру

Обожествлять не надо даже Бога.Он тоже человек — не царь земной.А лжи и крови так на свете много,что можно вздумать — он всему виной.

Не сотвори из Родины кумира,но и не рвись в ее поводыри.Спасибо, что она тебя вскормила,но на коленях не благодари.

Она сама во многом виновата,и все мы виноваты вместе с ней.Обожествлять Россию — пошловато,но презирать ее — еще пошлей.

СУМЕРКИ ДЛИННЫЕ

Как я люблю эти сумерки длинные,их перламутрово-пепельный цвет,будто в ботинках с прилипшею глиноютяжко бреду на неведомый свет.

Помню, как в сумерках, за огородами,где мы играли, резвясь, как щенки,у одноклассницы — рыженькой родиныродинку слизывал я со щеки.

Сумерки длинные, чуть серебристо-полынныетянут в себя, зазывая, тревожа, маня.Сам я забыл, как зовусь я по имени.Я бы хотел, чтобы звали Россией меня.

Нету у нашей души завершения.Рад умереть бы, да не до того.Что же ты, жизнь моя, так завечерилась,будто и ноченька недалеко?

Буду когда-нибудь снова мальчишкою,встану горой за девчачью слезу,буду играть в деревянного чижика,родинку чью-нибудь снова слизну!

Сумерки длинные, крики вдали журавлиные,и над колодцем скрипит журавель у плетня.Сам я забыл, как зовусь я по имени.Я бы хотел, чтобы звали Россией меня.

ПАМЯТНИКИ НЕ ЭМИГРИРУЮТ