Сочинения. Письма - Павел Васильев

ПЕСНЯ О ТОМ, ЧТО СТАЛОСЬ С ТРЕМЯ СЫНОВЬЯМИ ЕВСТИГНЕЯ ИЛЬИЧА НА БЕЛОМОРСТРОЕ

Первый сын не смирился, не выждалНи жены, ни дворов, ни коров —Осенил он крестом себя триждыИ припомнил родительский кров.Бога ради и памяти ради,Проклиная навеки ее,Он петлю себе тонкую сладилИ окончил свое житие.Сын второй изошел на работеПод моряны немыслимый вой —На злосчастном песке, на болотеОн погиб, как боец рядовой.Затрясла лихоманка детину,Только умер он все ж не врагом —Хоронили кулацкого сына,И чекисты стояли кругом.Ну а третьему — воля, и сила,И бригадные песни легки, —Переходное знамя ходилоВ леву руку из правой руки.Бригадиром, вперед, не горюя,Вплоть до Балтики шел впереди,И за это награду большуюОн унес с собой в жизнь на груди.Заревет, Евстигнёшке на горе,Сивых волн непутевый народИ от самого Белого моряДо Балтийского моря пройдет.И он шел, не тоскуя, не споря,Сквозь глухую, медвежью страну.Неспокойное Белое мореПодъяремную катит волну.А на Балтике песня найдется,И матросские ленты легки,Смотрят крейсеры и миноносцыНа Архангел из-под руки.С горевыми морянами в ссоре,Весть услышав о новом пути,Хлещет посвистом Белое мореИ не хочет сквозь шлюзы идти.

ИЗ ЦИКЛА «СТИХИ МУХАНА БАШМЕТОВА»

Нине Голицыной

Я видел — в зарослях карагачаТы с ним, моя подруга, целовалась.И шаль твоя, упавшая с плеча,За ветви невеселые цеплялась.

Так я цепляюсь за твою любовь.Забыть хочу — не позабуду скоро.О сердце, стой! Молчи, не прекословь,Пусть нож мой разрешит все эти споры.

Я загадал — глаза зажмурив вдруг,Вниз острием его бросать я буду, —Когда он камень встретит, милый друг,Тебя вовек тогда я не забуду.

Но если в землю мягкую войдет —Прощай навек. Я радуюсь решенью…Куда ни брось — назад или вперед —Всё нет земли, кругом одни каменья.

Как с камнем перемешана земля,Так я с тобой… Тоску свою измерю —Любовь не знает мер — и, целый свет кляня,Вдруг взоры обращаю к суеверью.

Ты уходила, русская! Неверно!Ты навсегда уходишь? Навсегда!Ты проходила медленно и мерноК семье, наверно, к милому, наверно,К своей заре, неведомо куда…

У пенных волн, на дальней переправе,Всё разрешив, дороги разошлись, —Ты уходила в рыжине и славе,Будь проклята — я возвратить не вправе, —Будь проклята или назад вернись!

Конь от такой обиды отступает,Ему рыдать мешают удила,Он ждет, что в гриве лента запылает,Которую на память ты вплела.

Что делать мне, как поступить? Не знаю!Великая над степью тишина.Да, тихо так, что даже тень косаяОт коршуна скользящего слышна.

Он мне сосед единственный… Не верю!Убить его? Но он не виноват, —Достанет пуля кровь его и перья —Твоих волос не возвратив назад.

Убить себя? Все разрешить сомненья?Раз! Дуло в рот. Два — кончен! Но, убив,Добуду я себе успокоенье,Твоих ладоней всё ж не возвратив.

Силен я, крепок, — проклята будь сила!Я прям в седле, — будь проклято седло!Я знаю, что с собой ты уносилаИ что тебя отсюда увело.

Но отопрись, попробуй, попытай-ка,Я за тебя сгораю со стыда:Ты пахнешь, как казацкая нагайка,Как меж племен раздоры и вражда.

Ты оттого на запад повернула,Подставила другому ветру грудь…Но я бы стер глаза свои и скулыЛишь для того, чтобы тебя вернуть!

О, я гордец! Я думал, что средь многихОдин стою. Что превосходен был,Когда быков мордастых, круторогихНа праздниках с копыт долой валил.

Тогда свое показывал стараньеСредь превращенных в недругов друзей,На скачущих набегах козлодраньяК ногам старейших сбрасывал трофей.

О, я гордец! В письме набивший руку,Слагавший устно песни о любви,Я не постиг прекрасную науку,Как возвратить объятия твои.

Я слышал жеребцов горячих ржаньеИ кобылиц. Я различал яснейИх глупый пыл любовного старанья,Не слыша, как сулили расставаньеМне крики отлетавших журавлей.

Их узкий клин меж нами вбит навеки,Они теперь мне кажутся судьбой…Я жалуюсь, я закрываю веки…Мухан, Мухан, что сделалось с тобой!

Да, ты была сходна с любви напевом,Вся нараспев, стройна и высока,Я помню жилку тонкую на левомВиске твоем, сияющем нагревом,И перестук у правого виска.

Кольцо твое, надетое на палец,В нем, в золотом, мир выгорал дотла, —Скажи мне, чьи на нем изображалисьВеселые сплетенные тела?

Я помню всё! Я вспоминать не в силе!Одним воспоминанием живу!Твои глаза немножечко косили, —Нет, нет! — меня косили, как траву.

На сердце снег… Родное мне селенье,Остановлюсь пред рубежом твоим.Как примешь ты Мухана возвращенье?Мне сердце съест твой одинокий дым.

Вот девушка с водою пробежала.«День добрый», — говорит. Она права,Но я не знал, что обретают жалоИ ласковые дружества слова.

Вот секретарь аульного совета, —Он мудр, украшен орденом и стар,Он тоже песни сочиняет: «Где тыТак долго задержался, джалдастар?»

И вдруг меня в упор остановилоНад юртой знамя красное… И ты!Какая мощь в развернутом и сила,И сколько в нем могучей красоты!

Под ним мы добывали жизнь и славуИ, в пулеметный вслушиваясь стук,По палачам стреляли. И по правуОно умней и крепче наших рук.

И как я смел сердечную заботуПоставить рядом со страной своей?Довольно ныть! Пора мне на работу, —Что ж, секретарь, заседлывай коней.

Мир старый жив. Еще не всё сравнялось.Что нового? Вновь строит козни бий?Заседлывай коней, забудь про жалость —Во имя счастья, песни и любви.

Я, Мухан Башметов, выпиваю чашку кумысаИ утверждаю, что тебя совсем не было.Целый день шустрая в траве резвилась коса —И высокой травы как будто не было.

Я, Мухан Башметов, выпиваю чашку кумысаИ утверждаю, что ты совсем безобразна,А если и были красивыми твои рыжие волоса,То они острижены тобой совсем безобразно.

И если я косые глаза твои целовал,То это было лишь только в шутку,Но, когда я целовал их, то не знал,Что всё это было лишь только в шутку.

Я оставил в городе тебя, в душной пыли,На шестом этаже с кинорежиссером,Я очень счастлив, если вы смоглиСтать счастливыми с кинорежиссером.

Я больше не буду под утро к тебе прибегатьИ тревожить твоего горбатого соседа,Я уже начинаю позабывать, как тебя зватьИ как твоего горбатого соседа.

Я, Мухан Башметов, выпиваю чашку кумыса, —Единственный человек, которому жалко,Что пропадает твоя удивительная красаИ никому ее в пыльном городе не жалко!

В песке и грязи речонки,Далеко известной речонки Бухтармы,Тяжелые кости,Рыжие кости,Длинные кости находили мы.

Из Актюбы приехалНа Бухтарму дуанаИ сказал собравшимся:«Видите, какова у костей длина!Кто встречал другие,Подобные им?Каждую кость,Любую кость Не унести двоим!»

Продолжал говоритьДуана из Актюбы:«Я разгадку костей,Этих ржавых костей, добыл.Священные кости это —Молиться надо!Знаменитые кости —Почитать их надо!Кости великанов,Но добрых, не злых,Спляшем мы священнуюПляску на них».

И съезжались аулыСмотреть на кости,К первым богатырямПриезжали гости.Известие шло от ПавлодараДо Баян-Аула, —А потом и дальшеИзвестие повернуло.И к воде бухтарминской,К бухтарминской тинеСъезжались все,И костры горели в долине.

Но вот из ОмскаПрибыла экспедиция.Говорит начальник экспедиции:«Не молиться мы приехали —Совсем за другим.Из вязкой тины,Глубокой тиныДобудем мы костиИ сохраним!Приниматься за делоНужно скорей.Это кости не богатырские,А костиНевиданных здесь зверей,Дорогостоящие кости зверей,Редкие кости зверей!»

Не уверены в правде начальника,Казахи говорят: «Едва ли.Мы подобных зверейВ степях не встречали,Да, не встречалиПодобных зверей мыНа берегах речонки,Далеко известнойРечонки Бухтармы».

Отвечает начальник:«Теперь их нет,Они перевелись ужеМножество множеств лет.Ни один из них Теперь не живет,Их истребилЛед,Лед,Лед!Лед, сверкающийНа вершинах Алтая,Здесь лежал, блестяИ не тая».

И аулы узнали,Что не было богатырей,Услыхали аулы,Про дорогостоящих,Невиданных,Редких зверей.Уваженьем прониклисьК начальнику экспедицииИ перестали молиться.

А дуана, испугавшись,Чтоб с ним не случилось беды,Вновь в АктюбыПроложил следы.И в сотый раз опозорена его седина:Наврал, наврал седой дуана.Так и выходит:Наврал дуана,Вот тебе и на!

Мы слыхали, чтоУтешился он,Сказки детямРассказывает он:Будто бы уцелевшиеОт льда,Льда,ЛьдаПо ночам пробегаютОгромных зверей стада,И под ихКосматыми лапамиСтепь дрожит,И наутроЗвездами,Звездами,Звездами солончак разбит.

Да и много еще чегоРассказывает дуана —Всем известнаЕго языка длина.Ну и пусть он детямСказки рассказывает!..

Я, Амре Айтаков, весел был,Шел с верблюдом я в Караганды.Шел с верблюдом я в Караганды,Повстречался ветер мне в степи.Я его не видел —Только пыль,Я его не слышал —Только пыльПрыгала безглазая в траве.И подумал я, что умиратьС криком бесполезно.Всё равноПосле смерти будетТолько пыль.Ничего,  —Одна лишь только пыльБудет прыгать, белая, в траве.Спрятал ноздри рваные верблюд,Лег на землю.«Старый мой верблюд,Слушай, слушай!Это только пыль,Ничего,  —Одна лишь только пыльПрыгает по спутанной траве».Стал я громко хохотать:«Ну что ж?..»Стал смеяться дерзко я:«Постой,Ты смешна,Крутящаяся пыль,Не страшна ты,Бешеная пыль,Прыгающая в траве».Пусть засыпан буду я песком,Пусть один погибну я в песках,Не страшна ты и безвредна, пыль.НичегоТы не изменишь, пыль,ЗадохнешьсяТы сама в траве!Человек бессмертен столько раз,Сколько разОн смерть свою встречал.Сквозь тебяПройду я мертвым, пыль,Я пройду в Караганды сквозь пыль,Весело ступая по траве.И, свою подругу там обняв,Я шепну ей на ухо смеясь:«Дорогая,Мне встречалась пыль,Старая,Невидящая пыль,Прыгающая смешно».

На север, к Тоболу         все глуше —         трясина топи,         рыжая мшарь и леса.         Дикие гуси, крякуши.

Но и тут  —         всё поет.Лягушка — и та поет.И у каждого свои голоса.

Если бы отбубнили все комары,         в мире стало б скучнее,Так квакайте, квакушки,          летней ночью,          раздуваясь          в прудах и болотах                                        сильнее!..

Я простой, как бурдюк,           но и меня смущает           тревога гудков,           барабана гугнивая дробь.

Ирина, скажи:             хоть воробьиный голос                                                есть у меня?

Хоть трели лягушки,            гибкость ужа,            ящериц прыть,            кузнечиков треск                                                  есть у меня?

Козлиное лицо,             пьяные прыжки мои,             рачий свист,            черепашья страсть             могут тебя рассмешить на минутку?

Аришка, скажи.Ты мое счастье глазастое,             рысь мохноухая,             моя подводная незабудка.

Как тень купальщицы — длина твоя.Как пастуший аркан — длина твоя.Как взгляд влюбленного — длина твоя.               В этом вполне уверен я.Пламени от костра длиннее ты.Молнии летней длиннее ты.Дыма от пальбы длиннее ты.               Плечи твои широки, круты.

Но короче                свиданья в тюрьме,Но короче                удара во тьме —Будто перепел                в лапах орла,Наша дружба                с тобой                                  умерла.

Пусть же крик мой перепелиный,Когда ты танцуешь, мой друг,Цепляется за твою пелерину, —Охрипший в одиночестве длинном,Хрящами преданных рук.

Ты длинна, как солнца луч в амбаре,Где лежат горячие хлеба…Пыльные, цветастые татареБьют в барыш в ладони на базаре…В честь твою, Ирина, в АтбасареНачинались пляски и пальба.

Оттого ль, как рыжая лисица,Ночью память грудь мою грызет.Ты — крылата, коршуна сестрица.Ты длинна, длинней полета птицы,И горька. Горька, как дикий мед.

Оттого ль средь гульбищ сабантуяЯ один от кумыса не пьян.Я с разлукой спорю, я ревную,Я ношу занозу золотуюВ самом сердце горестном, Мухан.

ИЗ ЦИКЛА «ИРИНЕ ГОРЛИЦЫНОЙ»