Сочинения. Письма - Павел Васильев

(Утром возле колодца бабы разговаривали: — Али это правда, али марево ли. Евстигней Палыч вчерась выступал за власть. И этак сурьезно: «Долю свою без остатка вам, говорит, отдаю». Мужики-то удерживают его, а он всё больше насчет своего: «Отдаю, говорит, народу и то и се». Отдает, сказать, без малого всё. — Юдинская невестка поправила рваные шали: — Как же, постиг. Отдает, покудова не отобрали… Хитрый Евстигней Палыч мужик. — Анфиса Потанина поставила ведра, белужьи руки воткнула в бока, широкой волной раскачала бедра: — А твой кто таков? А ты кто така? — Юдина невестка белым-бела, руки с коромыслом переплела, бровью застреляла: — Мой кто таков? Мой покудова не держал батраков, у мово покудова на крыше солома, мой покудова не выстроил пятистенного дома, моему покудова попы не приятели, от мово родные дочери не брюхатели… А Александр Иванович ему: «Не возьмем: на наших, говорит, ты загривках строил дом, нашей, говорит, кровью коней поил, из наших, говорит, костей наделал удил. Не надо нам кулацкого в колхоз лисья. Раскулачим, говорит, тебя, Ярков, и вся».)

Снег лежал, как мех дорогой,Чуть пошевеливаясь от ветра,Петух кукарекалИ ждал ответа.А время было перед пургой.

Снег лежал на тысячи верст,Глубокий, дымясь,Двухаршинный, санный.И вспыхивал его звериный ворсГде-то возле огней Зайсана.

А небо спокойным не было.Молча,Не выкрикивая, не дыша,Большие тени летали по небу,Широкими рукавами маша.

И в небеТо ль рябь ходила кругами,То ль падал тонкий перстень луча,То ль рыбы с отрезанными головамиПлыли, туман за хвостом волоча,В мутной водеПробираясь еле…И может, то впрямь,Боясь зареветь,Метались, привстав на шатких качелях,Тени печальных иртышских ведьм,Похожих на птиц — хозяек метелей.

Быть может, они,Молчальницы,Мчатся,Раскинув саженные рукава……Но медленноСтала обозначатьсяСвирепая, сквозь муть, голова.

И когда уже проступилиВ мутном светеХитрый рот ее и глазища,В щель  —Длинно закричал «на помощь» ветер,Набок упал, и пошла метель.

Еще до утра аршин остался.От завалинок до самых трубКаждый дом — сед.Белоперого снегу повсюдуСтоль навалено,Будто целую ночь билиКрасноклювых гусей.

Густо белоперье кругом лежало,А самый нежный пух —Из-под крыла,Которого добыто тож немало,На крыши метелица занесла.Намело снегу, глубоко, глубоко,По бровь им засыпаны дворы —Небо рассвета темней банных окон,Когда в банной печкеХодят пары.

Сугробами непробитыми,Друг друга торопя,Из дому вышли Митины,Дружные братовья.И младший, в кривой папахе,Оглядываясь на дом,Шубу крепче запахивая,Вымолвил: — Что ль, пойдем. —И старший, чтоб не озябнуть,Руки — снегом натер.Схватился — ишь ветер! — за полу:— Вернемся, коль не храбер.— Мне что, когда б не увидели,Тут надобно бы тая…  —По улице крались Митины,Дружные братовья.

И когда ярковский домПод снегамиПотянулся к ним из-за угла, —Старший сплюнул жемчугамиИ сказал: — Была не была.

За дверью тихо спросили: —Кто там? Пол заплескался от босых ног,Телок замычал.— Свои! — (Позевота.)— От Милки, должно,Замычал телок…Вошли.Игнашка за руку: — Просим,В горницу, что ль, тогда.

(Шепотком.)В горнице густо, как на покосе,Пахло сеном и молоком.

Бабы всхрапывали и сквозь сон «Господи милостивый» говорили.

Игнашка вытащил рыбу: — Сом… —Налил зеленого из бутыли.

Рядом хозяин шею гнул,В подштанниках. Супясь бровью,Старший Митин ему моргнул:— Павловичу,Ваше здоровье.

Но тот отмахнул одеяльный шелк,Плечей шарахнулась сажень косая.— Вы как хотите… —И ушел. —Вашего делаЯ не касаюсь.

Игнашка смешок пустил жестяной:— Видишь ты (из зеленой бутыли)…Вы уж, ребята,Лучше со мной —Тятенька это мне поручили.

Тятенька, знаете, старовер.Натура тятенькина другая,Я ему, тятеньке, не в пример…Как же мы, значится, располагаем.

Гребень взял, надел галифе.— Игнатий Стигнеич,Молва худая —Братцу страшно,А один — куда я?

— Страшно ли —Пестиком по голове.Впрочем, я, в случае,Не принуждаю.

Но младший заторопился: — Но, но,Нету от братца, сказать, покою.Заладил и всё:Страшно да страшно.Да я завсегдаГотов на такое.

Мы сколь возле нихВертелись зазря,А что получили —Одне бумажки.Да я по любому из них заряд —Хоть по учительше,Хоть по Алексашке.

Тогда в порядкеСошлись теснейИ шепотом (из зеленой бутыли):— Коней!— Коней.— Добудем коней.— А выплата?— Как говорили.

— Как говорили?— Так говорили.— Все-таки.(Из зеленой бутыли.)Рядом закашляли.Вздрогнул: — Ну,Что это? — Братья переглянулись.Вырвался И ушел в тишинуТопот — быстрый какой! — вдоль улиц.

ИгнашкаНу ладно, будем считатьПоденно, как говорят, али сдельно.Учительшу эту —Как ее звать?  —Вместе с Алексашкой в расчет принимать,Али ее принимать отдельно?Больно худа…

— Уж это как вы…  —Игнатий подумал, зрачком играя:— Одна голова,Голова вторая,Опять же выходит — две головы.

Ну ладно, за Алексашку даюПолета муки (в рыбину вилку).Корову. Лошадь, значит. Мою.И, как говорено раньше, Милку.

Ну, что ли, к нимЕще порося.Ишь надарил — одно безобразье.Кур вам наловят, что ли, и вся,А за учительшу —Крысу разве.

Митин старший придвинулся: — Ишь,У Милки, пожалуй, не те удои.У нас же, сам знаешь:И дом без крыши,И сам понимаешь — дело худое.

Давай взамену Беляну —И в путь.Беляну давай,И обоим — любо… — Но младшийКапризно вытянул губы:— Меньше Рыжухи не соглашусь.

— Что вы, ограбить меня хотите! —Били в ладони,Спор шелестелИз-за коровьих розовых титек…(Что вы, ограбить меня хотите!)Из-за лошажьихРыжих мастей…

— Как говорили!— Как говорили?Или Рыжуху, Игнатий, или…

Игнашка вспотел, вынул платок.Курчавясь, привстав на нежных копытцах,С детским задумчивым любопытствомГлядел из-за жердиНа них телок.

— Ну, так решили, что ли? — ИгнатийНатужился, улыбнулся:— Орлы!  —Бабье тело пало с полатейИ, пробежав,Растрясло полы.

Солнце прошло по горнице вкось,У Митина старшего еле-елеГлаза зеленые подобрели:— Игнатий,Материалу б нашлосьБабе? Уважь…— Материалу? Ась?Попробуй,Тебя досытаУважь-ка!  —Сундук разбудил со звоном Игнашка,Сквозь зубы молитвенно матерясь.

И вынул цельный кусок голубого:— На тебе. Шелковый репис. Дарю.Твоя, поди, в жись не знала такого.Репис! Оставил голой свою.

И вывел ихВ сенцы, в темь, в рогожу,И шепотом еще им:— ПритомТятенька предполагаетПро то же,Что предпочтительнееПестом.

Старший МитинГлазами водил,Вожжи держалРукой деревянной:— Лошади — звери,Снег — что подстил,Садитесь, пожалуйста,Марья Иванна!

А младший, кривя:— Как же-с, нельзя.Теперь покататься — первое дело. —Вставал на носки,Сапогами скользя,И ремень тянул,Чтоб дуга загудела.

— Как же-с, нельзя.В колечко концыИ коренному еще:— Становись, ты!  —И дутые вьюгою бубенцыЛетели с дуги — последние листья.

И пристяжная татарской княжной,Вся вороная.И снегом украшенСедой коренник,На подбор пристяжной —Первейшая иноходь! Барабашев!Старший смеялся,Глазами водил,Вожжи тянулРукой деревянной:— Лошади — звери,Снег — что подстил,Садитесь, не бойтесь,Марья Иванна!

И младший, глядя на туфли(Беда),На шубку и платье (стираный ситец):— Побольше бы сена,Кошму б сюда,Товарищ учительша,Не простудитесь.

Пара прошла по улке в намет.Здорово!У Алексашкина домаТропкой младшойПробежал знакомой,В двери:— Сань, Марья Иванна зовет.— Едем?— Конечно. И лошади около.— Что ли, наган прихватить, потому —Метят? —У Митина сердце заекало.— Взять, что ли,Митин, наган?— Ни к чему.

— Ну, так поехали.— Рады стараться,Мы им затянем, коням, удила.Мы их заставим! —Но мать подошла:— Саня, куда это?— В поле кататься.

Горе прошло по глазам ее тенью:Может быть, думала что-то, тая.Худо,Когда, позабывПро рожденье,Мать не целуют свою сыновья!Мало ли что…

Только сани сквозь стужуДвинулись,Только запела дуга,Что-то смекнув,ЗаблисталиИ тут жеС хохоту покатились снега,

Вычертив за избы, в поле, по скату,Заяц бы толькоНе перебежал,Только б не вылез сквозь сено носатый,Скрытый до времениСамопал.

Только бы путьНаезженный, санный,Только б разбегаКромешная власть!Старший на козлахКачался, как пьяный,Пестик за пазухойЧуял, томясь.

А младший думал: «Значится, так…Значится, если забрать полукругом,Тут же в соседстве, значит, друг с другомМарьины сопки и слева овраг.Сразу от сопок будет провал,Ежели пара вдруг разомчится,Тут бы, видать, и должно случиться,Только бы старший не оплошал.

Сначала крестом,А после пестом.Значится, выбрать только мгновенье,Коней загнать, заморить и потомПо Черлаку разгласить нападенье.

Дескать, в шалях, неизвестно кто,Вроде как всемером али боле,Взяли в оружие и дреколье,Нас-де же треснули, значит, и тоВон как царапнули…Вы, мужики!Дескать, катайте-ка порысистей…Нам-де пригодны лишь коммунисты,Вы еще вспомните, кто мы таки».

Вытянул кнут,В колоб выкрутил вожжи,Дыбом встаращилась шуба на нем,Марьины сопки…— Залетные! Что же,Иль, Александр Иваныч,Катнем?

И лошади взяли,И ветер в лицоУдарил крылом молодымЧто есть силы.И пристяжнаяСогнулась в кольцо,Башку на летуНа снега положила.И коренник, как цыган хохоча,Сиял, окружен голубыми ветрами,То будто бы шубуСрывая с плеча,То самое небоХватая зубами.

И вот оно,Вкось набегая, летит,Мелькает в кустахАлексашкино детство,Под крупным дождемЗаблестевших копыт.От шепота юностиНекуда деться.

И сани бросались,Зарывшись в обвалах,Вперед,Как хмельная, смертельным концом,Бросалась в сумятицу войн небывалыхШальная тачанкаС убитым бойцом.А Митин на козлахШатался, как пьяный,Да вдруг обернулсяНа полном скаку:— Довольно!Приехали, Марья Иванна! —И Марью ИваннуПестом по виску.Мир гулко шатнулся —Ни солнца, ни снегу.Совсем оплошал,Перед криком затих,И пара в деревья метнулась с разбегу,Да так, что на сучьяхПовисла кривых.

И тут же насели,Свирепо и тяжко,За шею схватили. Была не была.Он вырвался — в чащу.Смотри, Алексашка,По Марьиным сопкамОхота пошла.По кручам, по рытвинам,Вдаль над рекоюЗаговорил не шутя самопал.Ты ветер схватил,Словно ветку, рукоюИ с пригоршней дроби под сердцем упал.

Последние силы упал собирая,Чтоб выплюнуть сволочи этой еще:— Предатели… Гадины…Умираю.Товарищи… отомстят. —А братья рассуждали:— Надо уметь,Надо, ох надо!Надо учительшу посмотреть.

Пошли к саням.Ласкались кони,Терли друг другу шеи. БровьЧуть приподняв,Склонясь по-вороньи,Долго Егор разглядывал кровь.

Вывели коней на дорогу братцы,Затряслась дуга — собор бубенцов,               Но тут издалече,               С двух концов,               Начали голоса               На них надвигаться.

— Ве-е-едут. —И тут,Кулаки вздымая,Бежал Черлак(Убивцев веду-ут),И тутПервым Ярков на крыльцо шагнул —ОгневаяРубаха на немИ черный тулуп.

И Митины за ним,Кривобоки, немы,Перекосило, скрючило их,А по бокам — зеленые шлемыИ синяя стальСторожевых.

А к воротам ужеПодошла подвода, —СаниПод парусом медвежьим —Корабль.Пристяжные глоталиУдил гремучую воду,Заиндевел коренникИ зяб.

— Ве-е-е-едут! —Ярков уже ногу ставилНа ступень последнюю,На снег встал,И веко тяжелое, будто ставень,Над глазом остывшимПриподнимал.

Но сбоку,Дорогу пересекая,Выше крыш занося кулак,Рванулась ненависть людская,И, запыхавшись,Вбежал Черлак.

И, многоликий,Пошел к крыльцу.Так и стояли —Лицом к лицу.

Черлак еще не знал,Зачем с дубьем,С вилами у этого он у крыльца.Но не было, не было лица на нем,Не было на немЛица.

Дух переводя,Куда-то спеша,Стоял он, громко дыша.

И сделал шаг один, небольшой,К крыльцу,И снова стояли лицом к лицу.И младший МитинНе выдержал — с каблуков.Воздух кусая, заплакал и скороЗаговорил: — Соседи! Ярков…Телку сулил…По его наговору…

Молча, второй, чуть поболе, шагСделал навстречу ему Черлак.И кто-то явственно,Как часы бьют,Сказал: — Какой здесьМожет быть суд?Просим их выдать нам.Мы им — трибунал. —И голос бабий запричитал,Запричитал:

«Ах, уж как лежалСашенька наш родненький,Все-то личико у негоВ кровиночках,Пальчики-то все перебитые…»

И сразу толпа пошла на крыльцо —Горем вскрыленная стая,Но стали холодное полукольцоСомкнулось,И голос:— Остановись, стреляю!

(«…А уж как глазыньки-то у негоЗапеклись, у милого,Весь-то лежит измученный,Изувеченный…»)

Трехъярусное раскачивая войло,сопя, Коротконогий,Нагулявший мяс до отказу,Коровьи запахи втягивая в себя.Багровошерстный, золотоглазый,

Неповоротлив, нетороплив,Останавливаясь, чтоб покоситься,Курчавый лоб до земли склонив,ОнНадвигалсяНа станицу.

И на бугре,Над шатким мостом,Над камышовой речной прохладой,Встал, ударяя львиным хвостом,Пылая, — лютый водитель стада.

И вслед за нимПо буграм покатымВслед за мужем, за бугаем,С хребтами красными от заката,Багровым осыпанные репьем,

ВслушиваясьВ длинный посвист бича,Окружены сияньем и ревом,Четверорогое вымяТяжело волоча,Шли одичавшие за день коровы.

Солнце они несли на хребтах,Степь в утробах, —Полынь и траву ее.…А в ивняке, от станицы в ста шагах,Закружилось пьяное комарье.

Это трубилаНачало ночь.Утка закрякала.В темень, во мглуСтарая сова зазывала дочьУчиться охотскому ремеслу.

И кто-то в ивняке,На том берегу,Тяжелый, сквозь заросли пробираясь,Спросил: — Стараешься ли?— Ста-ра-юсь.Спросил еще: —Бе-ре-жешь?— Берегу.  —И кто-то в ивняке, оклад бородыПоглаживая,Над ширью воды,На стадо сверкающее взирая,Сказал:

— Насчет колхоза туды-сюды,Но Фильке ИваншинуНе доверяю,Сукину сыну…

А Филька шел,Улыбку в хвою бородки спрятав,В уме прикидывая: «Хорошо,Коровий генерал-губернатор:Ишь, доверяют, стало быть…Шутка ли? Всё колхозное стадо —Думал, что ни за что, стало быть,Так сказать, мужикам не забытьПрения мои и доклады…А вдруг припомнят, ну-ка…»И сразуВычертил след змеиный бичомВслед бугаю: — Пошел, лупоглазый,Опаздываю,А ему нипочем.……………………………………………А по станице шумели: — Идет,Гонят. — Кого?— Обчественный скот.Вся станица встала кругом,И, еще тихи и робки,Доярки переглядывались с испугом,Туже завязывая платки,

Слыша, как гул идет со степи:— Справимся ль? Господи, пособи!Управимся ли… —И тогдаСтаршая сказала:— Чего там! Айда!

И, приподняв усмешкоюГуб края,Рукав засучивая сурово,Хитро мигнула на бугая:— Весь в хозяина, весь в Яркова.

А окладистобородыйТут же при всехПодошел к Иваншину: — А ну-ка,Был за тобою грех?— Был грех.— Высказывался за тех?— За тех.— Наука это тебе?— Наука.— Свое? — на скотину косясь.— Свое.— С уважением пасешь?— Пасу с уваженьем.— Предпочтеньем дорожишь?— Дорожу предпочтеньем.— Бережешь ее?— Берегу ее.

ПЕСНЯ О ТОМ, ЧТО СТАЛОСЬ С ТРЕМЯ СЫНОВЬЯМИ ЕВСТИГНЕЯ ИЛЬИЧА НА БЕЛОМОРСТРОЕ