Сочинения. Письма - Павел Васильев

Шум…

Иваншин, отряхиваясь, вышел на свет,Будто курица, выпущенная после щупки,В обуви,Которой прозванья нет,ГолубойОт холода и полукрупки.Бороденка торчалаЛаптем худым,Из шубейкиКлоками гляделаВата.Но Потанину хвастался:— Отстоим.  —И держался молодцевато.

— Товарищи,Скажу как могу,Товарищи…(Огляделся тревожно.)Мы с Редниковым,Можно сказать,В снегуВместе отстреливались,Как можно.

Что же насчетАтаманских войск,Потанин затронут Мишкою ложно.Потанин — мужик, товарищи, свой,Войска ж расставлялиГде только можно.Можно сказать…(Ряды: — О-ё-ёй!— Есть человек,Да совести нету!— Иваншин, подумай!— Иваншин, крой!— А сколько тебе ПотанинЗа это?..)

…Я — как свидетель…По существу же,Если колхоз — при нашей беде,Как бы делаНе стали хуже,А стали хужеОни везде.

Ваш же укорМне в укор едва ли,  —Чего мне стыдиться?Какой мне стыд?ЛебяжинцыВон как организовали —Народ до сих порОттуда бежит.

Когда присмотреться,Так видишь ясно —В единоличииСлаще жись.Можно и порозньЖить согласно…(Крик из президиума:— Стыдись!)— Стыжуся, смотри-ка,Пуще огня!ЗнаменаОт ваших дел покраснели.Да что выНа самом деле на меня,Александр Иванович,В самом деле?

Чего мне стыдиться?Какой мне стыд?Да что я  —В желаньях одинокий?Да вон —Середнячество не хотит!В рядахПоднялсяСедой и широкий,В иконном окладе бороды,И выкатилОблегчающим лаем:— Насчет налогов туды-сюды,Колхоза ж действительно не желаем.

Иваншин взметнулся:— Видишь, сластьКолхозная как приходится людям,На что нам сдалась Насильная власть?!

Но басомВывинтил злобуЮдин.

Застлал его грудью:— Не нравится власть?(Почти застонав,Надвинувшись,Глухо.)Так, значит,Советская властьНе в сластьТебе,Потанинская потаскуха?

И тут же,Губы поджав, ЧекмаревВстал, ожиданьем долгим помятый:— ПосколькуОдергивают бедняков,ПрезидиумПокидаю, ребята.

И вынул платок.И гармонист,Смеясь, в темноте опрокинул банку,Поднял плечо,Приготовил свист,Готовый рванутьС ладов «Иркутянку».

И гармонь —На красной вожжеРябая птица, —Сдержаться силясь,Дышала, поскрипывала,И ужеЖенатые гирьками перекрестились,

«Пора» сказав, торопя затяжку,Шомполы щупая возле ног,Завидев,Что проломил АлексашкаГрудью молчанья тонкий ледок,  —

Он уже выдался весь,ГотовыйПробиться сквозь молчанье и шум,Когда над собраньемМногопудовыйГолос упал на весы:— Прошу.

Голову наклоняя,Под знамяШагал ЯрковС тремя сыновьями.

— Прошу…(Гармонист опустил плечо,Решив, что качнутьсяПокамест рано.Женатые зашептались:— Что еще? —Гирьки забывУложить в карманы.)

— Прошу, —Так сказалЯрков Евстигней. —Прошу разрешитьЕдиное словоСказать за себяИ своих детей.

И далиВысказаться Яркову.

И он, смирной,Глазами печалясь,Гривастый,Потанину не чета,Вытянул среднему сыну палец:— Игнатий Евстигнеич,Читай!

Игнатий«Пятистенный,Железом венчанныйДом,После потанинскогоПятый с краю,Со всем преимуществомИ добром,А также двор, амбар и сараи.Саманка, баня,Летний загон,Сад с сиреньюИ протчей природой,Скрытые тесом со всех сторон,ПолдесятиныПод огороды.

А также коней:Ходившие в пареБратки,Вороные от морд до хвоста.И привозной из АктюбыГнедо-карий,Киргизская вымесьИ тропота.

А также,Окромя тропоты,БабкаИ сын ее Норов рядом — Кони, способные для пахотыИ перевозкиЧижолых кладов.

И с нимиНе на равной ногеРыжая родовая кобыла,Бившая завсегда на байгеБегунцов АктюбинскаИ Баян-Аила.

При ей жеребенок,Прозваньем Саня,Явившийся только в этом году,И к этим конямКибитки и саниИсправные,На железном ходу.И к ним машины:Одна молотилка,Плуги,Бороны,Грабли и проч.Коровы две:Беляна и Милка,И с МилкоюГодовалая дочь.

Включая сюда —Запасы пшеницыСто один пуд,Сто двадцать овса,Включая сюдаПорося и птицуИ пегого на привязи пса».

И рыжаяВымахнула кобылица,Жаркая, золотом богатая масть,Давая дыбки!Вот она коситсяГлазом, налитым кровью, ярясь.

И, круг начертивРазмашистым ходом,Встала —В бабках тонкая,Хороша!В нежных ноздряхПорхала порода,По жилам гулялаЗлая душа.

Под ней земля —Словно зерна в ступе,Тянет от нееКонюшенным холодком —То, будто барышня, переступит,То поведетТоченым ушком.

Ишь молода —Кровей до отказу!И всё ей кажется —тесно тут…Сейчас на торжищеПестроглазомМимо степных купцовПоведут.

И рядомЗубы скалят Братки,Мастью темнейНочей в Заиртышье,И шиной мерцающие ходки,И дом, поднимающий в небо крыши.

Плуга стальной осетр, боронаВ щучьих зубах,Грудное мычаньеВедерниц…И дождь проливной зернаХлынулНа ладони собранью.

Евстигней ПавловичВымолвил: — Вот,Евстигней ПавловичВсё отдает!Всё!Останусь в рванье дерюжьемС детьмиИ сородичамиНаравне.Пусть же хозяйство мое послужитСоветской власти,Как раньше мне.

Прошу всепублично васИ всурьезКряду,ОпомнившисьОт заблужденья,Дать моей просьбеУдовлетворенье —Вместе с семьейЗачислить в колхоз.

Евстигней ПавловичВымолвил: — Вот,Страх,Альсандр Иваныч, берет.

Страх берет,Товарищ Седых(Махнул на ряды рукой),Не скрываю  —Краснею перед властью за них,Примеру последоватьПризываю.

За мной пойдут,Понимают сами… —Пошептал кривыми усами,Пожевал бровями,Шапку снял

И запел «Интернационал».

Потанин ноги вытянул,Слабый,За соседей едва локтями держась:«Хотя бы остепенился,Хотя бы…Что это он, товарищи, ась?»

И чекмаревцы, забыв про гири,В диком смятении темнотыЗастыли, пятерни растопырив,Привстав и разинув глухие рты.

Один Иваншин вдруг запотел.Вскочил, осел, поднялся снова,Взглянув на Потанина, на Яркова,Не выдержал и запел:«И это есть наш последнийИ решительный бой…»

«Али ты не любишьМальчишку, али…»В снеговой пылиПарней шубыЗа плечо держали,Рядом шли.

«Али затеряласьСреди товарок,Али тебя выгляделКоммунист…»

Гармонь проносил,Как богу подарок,Заломив башку,Хмельной гармонист.Это средь чаднойИртышской ночи,ПереваливаясьИз сугроба в сугроб(—  Чего тебе надо?— Чего ты хочешь?),Кулацкий орудовал агитпроп.

И, песню о любви смяв,К сласти ее приморив охоту(—  Не надобно нам никаких управ!),Частушку наяривали,Широкороты,

Тяжелы, как деды их встарь,Свои, станишные, не постояльцы,И им подсвистывалСам январь,Приладив к губамЛедяные пальцы:

«Не ходи, Ярков, до них,Не води коней своих,Не хотят они таких,А хотят иметь нагих…

Это счастье не по нам —Не хотят приучивать,Скоро будут мужикамГоловы откручивать».

(Утром возле колодца бабы разговаривали: — Али это правда, али марево ли. Евстигней Палыч вчерась выступал за власть. И этак сурьезно: «Долю свою без остатка вам, говорит, отдаю». Мужики-то удерживают его, а он всё больше насчет своего: «Отдаю, говорит, народу и то и се». Отдает, сказать, без малого всё. — Юдинская невестка поправила рваные шали: — Как же, постиг. Отдает, покудова не отобрали… Хитрый Евстигней Палыч мужик. — Анфиса Потанина поставила ведра, белужьи руки воткнула в бока, широкой волной раскачала бедра: — А твой кто таков? А ты кто така? — Юдина невестка белым-бела, руки с коромыслом переплела, бровью застреляла: — Мой кто таков? Мой покудова не держал батраков, у мово покудова на крыше солома, мой покудова не выстроил пятистенного дома, моему покудова попы не приятели, от мово родные дочери не брюхатели… А Александр Иванович ему: «Не возьмем: на наших, говорит, ты загривках строил дом, нашей, говорит, кровью коней поил, из наших, говорит, костей наделал удил. Не надо нам кулацкого в колхоз лисья. Раскулачим, говорит, тебя, Ярков, и вся».)