Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735) - Игорь Курукин

Другие беглецы с отрядами своих сторонников нападали на мирные деревни и лояльных к русским должностных лиц. В 1729 году на сторону турок перешел некий «старшина» Вейсал из Астаринской провинции, а затем начал бесчинствовать:«…марта 29 дня… присыпаны были люди ево в деревню Мусаханову Еджекеж и пограбили рогатой скотины и лошадей немалое число и убили петь человек мужиков»; «…мая 4 дня бунтовщика Вейсала партия, пришед в деревню Сенебин, разорили и выжгли и несколько мельниц и других деревень разорили и выжгли же и скотину отогнали»{623}. В следующем году в той же провинции «старшины» Авзал Алигул, Али Мамет и Гул Ахмет разгромили дома «даруги» Рустем-бека, а другой «астаринской даруга», Шепелян, сам «забунтовал», «отъехал в турки» и со своим отрядом «в российских провинциях деревни многие разорял»{624}. В конце концов и сам Муса-хан «изменил» и ушел в горы, хотя и обещал сдаться при условии замены Фаминцына.

Правда, турецкая администрация по другую сторону установленного договором 1724 года «барьера» была в том же положении, и их недовольные подданные так же устраивали «бунты» и переходили к русским. Поскольку турки беглых не выдавали, то и российские министры велели Левашову (в рескрипте от 8 ноября 1728 года) поддерживать с ардебильским пашой наилучшие отношения, но на беглецов от турок «яко сквозь пальцов смотреть» и принимать таким образом, «бутто вы про тот их прием и не знаете ничего»{625}. Левашев находился на связи с предводителем отрядов сопротивления туркам Беджеан Султаном и обещал ему в случае неудачи предоставить убежище{626}.

Уличенных в «бунте» или подозреваемых в нем высылали — но уже в Россию. Первые высылки начались уже в 1723-1724 годах и продолжались позднее. Практика эта касалась как влиятельных и потенциально опасных лиц вроде бакинского султана или тарковского шамхала, так и рядовых «бунтовщиков» — гилянских крестьян или бакинских горожан, почему-либо показавшихся подозрительными. Среди 35 человек, высылаемых Левашовым из Решта в июне 1725 года, оказались, к примеру, «армянин Комейт Тагиров города Капина из-за Тевриза; служил в персицком войске за свою волю; при акции пойман с ружьем», «бусорман Рягим Фуминского уезду деревни Сянкабузу; при оной же акции пойман с ружьем», или даже не бунтовавший, но оказавшийся «в подозрении» Дилявер Авербеков «того ж Фуминского уезду деревни Калям; взят в лесу», или «Шариф хан Мирза Шарифов того ж уезду деревни Арбан», не к месту очутившийся в «бунтовавшем» городе Лашемадане{627}. О других известны только имена: Садых-Ширбат, Мустафи, Мурат Маамет, Амет-бек, Мирза Кари, Жемшит-хан значатся среди 67 человек, отправленных Матюшкиным в том же году, где уже начальство решало, кто из преступников пойдет на каторгу в Рогервик, а кто окажется на Украине. Высылая ненадежных людей, «которые явились и были при собраниях з бунтовщиками и в других подозрениях, Матюшкин напоминал, что «из вышереченных персиян многие знают за шелком ходить, и ежели государственная коллегия иностранных дел соблаговолит за благо разсудить из оных персиян знающих для розводу шелковых заводов послать на Украину, тутовый лист есть, чем червей кормят, а семен, из чего черви родятца, можно отсюда послать доволное число без труда»{628}.

Судьба этих людей была печальной. Последнюю партию арестованных, «больных и безодежных», принял в Астрахани прапорщик Андрей Сунфельт; в Петербург он доставил только десятерых, остальные же, согласно рапорту, «померли в дороге от воли Божий, а не от него, прапорщика, каким нерадением». В декабре того же 1725 гда ведавшая делами высланных Коллегия иностранных дел определила прибывших арестантов (83 человека) на каторжные работы в Рогервик; из следующей партии в 73 человека двоих сразу отправили к следствию в Преображенский приказ, восемь человек — в Военную коллегию, а среди остальных чиновники пытались выискать мастеров-ткачей, но обнаружили только четырех «художников» и послали их в Мануфактур-коллегию. Остальных ждала каторга. Но тут морское ведомство потребовало, чтобы коллегия кормила заключенных «своим коштом», и отправила несчастных обратно. После долгого межведомственного торга Адмиралтейство изволило принять 15 человек, что стало с остальными — неизвестно{629}… Можно только сказать, что прибывавшие попадали как на тяжелые строительные работы в Рогервике, так и в несколько более мягкие условия — на «мануфактурных дворах» и «в домех у разных чинов людей в Москве и в Санкт-Питербурхе».

Сосланные провели в России несколько лет, пока в 1728 году им не разрешили вернуться — не без помощи В.В. Долгорукова, который привез с собой из Ирана прошения об «отпуске» от бакинских «старейшин». После переписки с Ямской канцелярией Коллегия иностранных дел снарядила в феврале 1729 года в обратный путь 88 бакинцев и гилянцев — среди них осталось только 36 человек бывших каторжников. На родину отправились Мешеди Шафий, Аджи Салим «с женою Асиею и с сыном Ибрагимом», Абильгасум «с женой Серверою», мулла Магомет Кули, безвестные Керем, Махти, Шарабан, Ханум Салтан и другие, по два человека на подводе, получая по две копейки в день, по ходатайству того же фельдмаршала Долгорукова{630}.

Не всем невольным переселенцам удалось уехать — среди оставшихся оказались сосланные в 1724 году «по бунту в Баку» человек полковника Андрея Остафьева Филипп Воронов, находившийся у адъютанта Матюшкина К. Ушакова Никита Гаврилов (выучившийся было «паруки делать») и еще 86 человек. Все эти «бывшие персияне бакинские жители», в свое время, чтобы не отправляться на каторгу, предпочли принять крещение и остаться «в услужении», а потому теперь Сенат посчитал их православными русскими, которых невозможно отпустить, чтобы они «на свободе не могли оной веры нарушить»{631}.

Одни из них сопротивлялись, как арестованный и высланный в 1725 году из Лагиджана «в подозрении» Мирза Назар Али; в 1726-м он крестился, а через два года попытался бежать и был схвачен уже в море недалеко от Астрахани{632}. Другие смирились. Задержанный «на море» в 1726 году без российского паспорта моряками Ф. Соймонова «торговый человек» Джафар сначала попал на работы в Астрахани, затем оказался «в услужении» у того же Соймонова, а после отбытия хозяина в Петербург служил конюхом и кучером у командира над портом 3. Мишукова, обжился, крестился и уже как российский подданный Федор Захаров женился на вдове Анне Федоровой. На родину он возвращаться не думал и даже отказался от вольной{633}.

Открытые выступления против русских утихли после 1725 года. Но растущие с 1729 года успехи войск шаха Тахмаспа стали вновь вызывать волнения и ставили верность местной администрации под сомнение. Против «бунтовщиков» направлялись военные «партии», о действиях которых речь шла в предыдущей главе. Те же карательные отряды оставляли по деревням прокламации с призывами к крестьянам не присоединяться к «бунтовщикам». В соответствии с официальной позицией правительства они разъясняли, что русские войска в 1722 году пришли на помощь Ирану, и благодаря им шах «сохранил свое дражайшее здравие, а поморские прилученные ко империи Российской провинции избавилися от неприятельского всеконечного разорения и запустения»; однако немногочисленные мятежники «для своей бездельной корысти бедным народом в покое жить препятствуют и оных обманывая, развращают и от подданства к ее императорского величества верности отвращают, от чего неразсудные во укрощении мечь и огнь и пролитие крови претерпевают», и вопрошали: «И тако не лутче ли пребывать под высокою милостию и в покое, нежели под наказанием и разорением?»{634}

Приведем еще один образец колониального красноречия — воззвание Левашова от 23 марта 1731 года, распространенное в «Кергеруцкой и Дирикской махалах»:

«По указу ее величества императрицы всероссийской и протчая и протчая и протчая. Во всенародное известие всякого достоинства знатным, духовным и мирским и всякого звания людям объявляю.

Сожалею по немалу, как от злых возмутителей в разных местах бедной народ неразсудно разоряетца, а не могут познать, что возмутители и бунтовщики народы развращают и к ее императорскому величеству от верного подданства и от послушания отводят не для мирской пользы, но для своей бездельной корысти. И разными внушениями людей обманывают и воровски толкуют, будто бы басурманом под христианскими державами быть невозможно. А всему свету известно, таковых в свете примеров множество, о чем от меня и прежде в народ публиковано неоднократно, что как под христианскою российскою державою из древних лет басурманского закона и протчих вер народов множественное число имеетца, и в других христианских державах того немало. Но и под басурманскими державами, под персицкою и турецкою, христианских народов, грузинцов и армян, греков и протчих несколько есть. И в том знатно состоит воля Божеская; хто тому воспротивитца сможет?