Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948 - Яльмар Шахт

Четырьмя днями раньше, то есть вечером 9 ноября, мы пили пиво со Штреземаном, которого я знал уже двадцать лет, и обсуждали экономическое положение. Наш разговор неожиданно прервало сообщение из МИДа, информировавшее Штреземана о путче национал-социалистов Гитлера в Мюнхене.

Вплоть до 12 ноября, когда я сжег за собой мосты, моя частная жизнь протекала вполне счастливо. У меня была семья, круг друзей, приличный доход, дом с удобствами. Я делил свои деловые хлопоты с коллегами по работе, несшими равную со мной ответственность. Короче, если бы я не откликнулся на призыв помочь стране, то, вероятно, закончил бы свою жизнь в относительном покое и комфорте. Но я никогда не мог освободиться от переживаний по поводу благополучия народа. Никогда не рассматривал свою банковскую карьеру в качестве способа делать деньги. Скорее, я стремился использовать свою деятельность банкира для помощи немецкой экономике. Я понимал, что Германии угрожала опасность быть поглощенной коммунизмом, и считал своим долгом не уклоняться от дела, которое, как я надеялся, было мне под силу.

Поскольку моя жена находилась в Лозанне, я не мог обсуждать дела с ней. Все, что я мог, — это сообщить ей о своем решении; это означало также, что мне приходилось действовать без ее совета. Мне приходилось идти в одиночку. Я был востребован политикой, хотел того или нет, без поддержки хотя бы одной политической партии. Правда, я состоял еще членом Германской демократической партии, но не ощущал привязанности к ней. Я не допускал ни в малейшей степени, чтобы на мои взгляды и убеждения оказывали какое-нибудь влияние партийные соображения. Что касается политики, то у меня не вызывало сомнений, что я должен вести себя как «кошка, гуляющая сама по себе». Моей сферой деятельности была политическая экономия, но она изменяется с течением времени и не приноравливается к партийнополитическим представлениям.

Смена работы повлекла за собой также полную смену моего социального окружения. Единственным человеком, который принял эту перемену вместе со мной, была фрейлейн Штеффек. После многолетнего проживания в Южной Африке она знала английский язык в совершенстве. На машинке она печатала быстрее, чем стенографировала, обладала настоящими организационными способностями, проявляла в отношениях с людьми сдержанность и такт. Отныне мой офис располагался в здании министерства финансов, и ее переход в это министерство был сопряжен с некоторыми трудностями, что стало очевидно после моего разговора с главой управления кадров.

— Мне придется взять с собой секретаршу, — начал я. — Кем вы ее устроите в смысле оклада?

— Зарплата секретарей у нас составляет двести марок в месяц.

— Мне кажется, что это очень мало. Когда фрейлейн Штеффек работала в нашем банке, ей платили шестьсот марок в месяц. Какова же зарплата уполномоченного Комиссии по национальной валюте?

— Уполномоченному полагается зарплата в четыреста марок.

— Это слишком мало в сравнении с моим нынешним доходом. Но у меня есть предложение: добавьте мою зарплату к окладу фрейлейн Штеффек, чтобы она имела свои шестьсот марок. Я же откажусь от своих претензий по зарплате.

— Вы имеете в виду, что будете работать даром? — спросил кадровик, явно сбитый с толку.

— Да, при условии, что вы положите моей секретарше оклад в шестьсот марок.

Мой офис в министерстве представлял собой небольшую комнату, выходящую окнами на задний двор, которую ранее уборщица использовала в качестве подсобного помещения. Но в ней, по крайней мере, поместили письменный стол и телефон.

Через десять дней после моего назначения уполномоченным комиссии пало правительство Штреземана и его сменил кабинет Маркса. Это никак не отразилось на моем положении. Маркс был политиком, который не отличался энергичностью, но, с другой стороны, это был весьма добросердечный и непоколебимо честный человек. В ходе борьбы нескольких последующих месяцев он оказывал мне сдержанную, но безоговорочную поддержку.

Прошло несколько дней, прежде чем напечатали необходимое количество рентных марок. В это время девальвация бумажной марки резко возросла. Все предыдущие попытки установить фиксированную цену доллара на бирже провалились. Неделями мог покрываться только процент иностранной валюты, затребованный деловыми кругами и затем моментально зафиксированный Имперским банком. Вопреки этим мерам, однако, все иностранные валюты, особенно доллар, покупались за гораздо более высокие цены на черном рынке. Имперскому банку не оставалось ничего иного, кроме как потворствовать этому росту цен в первые несколько дней. 20 ноября 1923 года официальный курс доллара составлял 4 триллиона 200 миллиардов марок (4 200 000 000 000).

Именно благодаря покойному тайному советнику Кауфману, члену правления Имперского банка, определяющему голосу правления банка на фондовой бирже, была высказана просьба об установлении этого курса. Возможно, на Кауфмана повлияли те соображения, что курс доллара в мирное время составлял 4,2 марки. Если, следовательно, возникало желание транспонировать бумажную марку в прежнюю золотую марку, было необходимо только убрать обозначение триллиона, что делало это транспонирование в бухгалтерии удивительно простым делом. Каждая нечетная сумма означала бы бесконечную работу по ее пересчитыванию.

Банковские книги были заполнены нулями, что порождало много шуток, наиболее едкую из которых связывают с Карлом Фюрстенбергом. Он однажды спросил одного знакомого, почему Diskontegesellschaft пристроила два этажа к своему зданию. В ответ ему сказали, что это сделано из-за нулей, которые требовали все больше и больше места. На это Фюрстенберг, как утверждают, заметил:

— Я всегда думал, что нули в здании Diskontegesellschaft размещены на первом этаже.

На этом этаже располагалось правление компании.

Официальный курс валюты на бирже сохранялся на уровне 4,2 триллиона, между тем в последнюю неделю ноября доллар покупали на черном рынке за 12 триллионов марок.

В эти недели ноября в Германии сложилось любопытное положение, когда на финансовых рынках циркулировали три денежные единицы, так сказать, бок о бок — это бумажная марка, рентная марка и — теоретически — прежняя золотая марка, которую я стремился вновь ввести посредством Имперского банка.

Следовало одолеть двух врагов стабилизации — черный рынок и «чрезвычайные деньги», выпускаемые многими государственными предприятиями и частными компаниями. Эти «чрезвычайные деньги» имели хождение наряду с бумажной маркой, и до тех пор, пока они принимались Имперским банком, стабилизация была невозможна. В этом случае нельзя было и помышлять о контроле Имперским банком процесса эмиссии денег: «чрезвычайные деньги» навязывались ему извне. Наступило время покончить с такой системой, когда «каждый сам себе Имперский банк».