Караул устал - Василий Павлович Щепетнёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я могу ознакомиться с письмом?
— Позже мы предоставим вам эту возможность. Но что вы можете сказать по существу предложений? — это опять Виглоушин.
— Прежде, чем говорить о предложениях, нужно сказать о предположениях.
— Да?
— Не знаю, что заставляет группу гроссмейстеров сомневаться в том, что я способен провести матч на должном уровне. Может быть, то, что чемпионат Советского Союза я выиграл со стопроцентным результатом?
— Выиграли, — согласился Виглоушин. — Но, во-первых, в нём не участвовали сильнейшие шахматисты.
— В нем участвовал я. Этого достаточно, чтобы придать любому турниру статус «супер».
— Во-вторых, — продолжил Виглоушин, не слыша меня, — во-вторых, вы перенесли клиническую смерть после поражения электротоком. Такое не проходит бесследно.
— Как интересно… — протянул я. — А как же врачебная тайна?
— Когда речь идет об интересах государства, ссылки на врачебную тайну неуместны, — отрезал Виглоушин.
— Но, как вы верно заметили, клиническую смерть я пережил. Вот если бы не пережил, тогда да, тогда вопрос о переносе или даже отмене матча был бы актуален. Однако пережил. И на турнире в Варшаве занял свое привычное место. Первое. С результатом плюс восемь.
— Знаете, этот турнир тоже… не из важных.
— Правда? А мне говорили другое. Единство стран Варшавского Договора, ведущая роль Советского Союза — и не из важных? Интересный поворот.
Если Виглоушин и смутился, то самую малость.
— Я говорю о шахматной составляющей, не о политической.
— Я польщён.
— Что?
— Политическая составляющая неизмеримо важнее чисто шахматного результата. Когда-нибудь вычислительные машины смогут играть сильнее человека, и что? И ничего! А вот политику электронным устройствам не доверят! И если меня сочли достойным представлять нашу великую страну именно в политическом аспекте, я счастлив — у меня есть будущее!
А о проведении матча в Советском Союзе, или в братской стране — раньше думать нужно было. Когда выдвигались кандидатуры. В следующий раз — пожалуйста, поторопитесь. Сейчас же эти предложения не стоят бумаги, на которой написано письмо таинственной группы гроссмейстеров. Волков бояться — в лес не ходить. И наоборот, в лес ходить — волков не бояться. Пусть они нас боятся. Мы, советские шахматисты — не серенькие козлики. Сами устроим облаву на волков, знатную такую облаву, и будем торговать на мировом рынке волчьими шапками, — меня несло, но я и не сопротивлялся желанию поозорничать. После клинической смерти это полезно.
Я дошёл до цитирования Энгельса, «Der Ursprung der Familie, des Privateigenthums und des Staats», и только тогда терпение Виглоушина истощилось.
— Мы вас поняли, Михаил Владленович. Вы рвётесь в бой. Вам личные амбиции не позволяют трезво оценить ситуацию!
Трезво, ага. Слово прозвучало. Как-то отзовётся?
— Мои личные амбиции основываются на моих личных результатах. И я полагаю, что имею полное право решать с кем, где и когда мне играть в шахматы.
— Вы субъективны. Переоцениваете свои силы, и недооцениваете силы противника. Но наши аналитики, изучив партии турнира в Варшаве, пришли к выводу, что вы сейчас не готовы к матчу на первенство мира. Велика вероятность, что вы уступите звание чемпиона, и кому? Невозвращенцу! Поэтому мы настоятельно советуем обратиться к ФИДЕ с предложением перенести матч на следующий год, и провести его в Москве, в дни Олимпиады. Или, ещё лучше, мы обратимся к ФИДЕ от вашего имени. Это будет весомее и авторитетнее.
— Безусловно, — сказал я с легким сердцем.
— Что — безусловно? — Виглоушин посмотрел на меня с сомнением, даже с подозрением. Не ожидал, что я легко соглашусь.
А я и не согласился.
— Всё безусловно. Я даже не знаю, кто разбирал мои партии.
— Квалифицированные аналитики. Самые квалифицированные. В их числе — Ботвинник и Смыслов.
— Сам Михаил Моисеевич? Программу больше не пишет? Где там писать, партии анализирует, ошибки ищет.
— Ваши, заметьте, ошибки!
— Мне неизвестно, чьи, а только ищет.
Старичок, до того тихо сидевший в углу, вдруг вскочил и, припадая на левую ногу, поспешил к выходу, подозрительно похрюкивая.
— Не могу. Не могу я с вами, — сказал он, махнув на прощание рукой.
Виглоушин и Миколчук, вскочив, смотрели ему вслед, но старичок не удостоил их и взглядом.
— Так какое решение вы приняли? — спросил после минутной паузы Виглоушин.
— Подумаю. Посоветуюсь со старшими товарищами. С кондачка такие вопросы я не решаю, нет.
— Только не затягивайте, времени на раскачку у нас мало!
Показалось, или Виглоушин доволен итогом совещания? Чему тут довольствоваться, итога-то, как такового, нет? Я сказал, что посоветуюсь со старшими товарищами. Читай — со Стельбовым. Андрей Петрович сейчас в большой силе. Очень большой. Он, можно сказать, сам — сила. Ему стоит бровью повести — и Виглоушин поедет младшим инструктором райкома в Тёпло-Огарёвский район Тульской области, поднимать сельское хозяйство. Нет, не станет Стельбов это делать, но ведь может! А Виглоушин, как всякий аппаратчик, прежде всего заботится о себе, любимом. Так зачем ему рисковать? Разве что исполняет поручение другого тяжеловеса. Но кого? Гришина? Самого Суслова? Ни Гришину, ни, тем более, Суслову, до меня дела нет, у них другие заботы. Совсем другие. И, тем не менее, Виглоушин ничего не опасается, а, напротив, доволен.
Почему?
А потому, что поручение ему дал…
Сам Стельбов и дал!
Зачем? С какой целью?
Во-первых, урок: будь ты хоть расчемпион, а чиновник средней руки, вроде Виглоушина, может запросто зарубить твоё чемпионство на корню. Под тем или иным предлогом не допустят до соревнований, и всё, птичка. Будь здорова! И потому давай-ка, Миша, не выкобенивайся, а вливайся в сплоченные ряды советской номенклатуры. Из Общества Трезвости можно сделать… да много чего можно
