Запечатленный труд (Том 2) - Вера Фигнер

…Вся в огнях сияла великолепная набережная Невы, когда около 10 часов вечера «Полундра» остановилась у Петропавловской крепости.

— Сходите, — говорит жандарм, указывая место, где обыкновенно кладут сходни.

Но я ничего не видела и не двигалась с места.

— Что же вы нейдете? — понуждал смотритель.

Но я была слепа.

— Тут ничего нет, — отвечала я.

— Как нет!.. Тут сходни, идите же!

— Да нет, тут вода. Куда тут идти?! — настаивала я.

Два жандарма взяли меня под руки и свели на землю, где нас ждала карета.

…Железные решетчатые ворота Трубецкой куртины Петропавловской крепости мне знакомы. 20 лет назад я выходила отсюда, «оставив всякую надежду», и жалостливый взгляд «присяжного» солдата крепости участливо провожал мою фигуру в сером халате с тузом на спине.

Лестницу наверх и длинный коридор я тоже знаю: по ним я проходила каждые две недели на 20-минутное свидание с матерью и сестрой.

Вот и камера № 43, в которой до суда я провела почти 2 года; но мы проходим мимо: меня помещают в другой камере, в другом коридоре.

Камера большая, но с низким потолком; вместо прежнего керосина она освещается электрической лампочкой.

Неприятно на новом месте! Но едва я села на койку и думала собраться с мыслями, щелкнул замок, и быстрыми шагами вошел пожилой, высокий человек в офицерской тужурке. Лицо худое, бесцветное; неприятные серые выпуклые глаза.

— У нас вам будет хорошо, — рекомендует он мое новое жилице и обводит камеру широким жестом руки. — Не то, что прежде: электричество и все удобства, — говорит он, указывая на лампу и на WC без крышки, снятой, как я потом узнала, чтобы при протестах заключенные не могли производить шум, хлопая крышками.

Что такое? — встревожилась я. По-видимому, этот господин рассчитывает, что я буду долго пользоваться его гостеприимством? Неужели же вместо отправки в Сибирь я буду оставлена здесь и из одной крепости только перешла в другую? А «он» начинает забрасывать меня вопросами о Шлиссельбурге: как я жила? имела ли книги? давали ли мне свидания с родными?

В довершение всего он бесцеремонно, без спроса усаживается на койку рядом со мной, подобрав одну ногу под себя. Тут уж я не выдерживаю. В тюрьме я одичала; я отвыкла от людей; я никогда ни с кем не оставалась в камере наедине; меня пугает этот незнакомый назойливый человек, усевшийся на мою койку, поджав ногу.

— Уйдите! Уйдите! — гневно возвышая голос, обращаюсь я к нему и поднимаюсь с места.

Смотритель, по-видимому, никак не ожидавший такого приема, соскакивает с койки и мгновенно исчезает.

Наконец-то я одна, но не могу утишить волнения; столько было пережито в этот день и столько еще неизвестного предстоит впереди! Увезут меня или оставят здесь? Как я увижусь с родными? Мать умерла, не дождалась меня! Это лучше. Какое это было бы свидание! Она на одре смерти; меня привезли бы к ней на дом с жандармами… Что могли бы сказать друг другу умирающая мать и через двадцать лет вышедшая из тюрьмы дочь! Никакая душа не выдержала бы такой встречи… И жандармы стояли бы тут же у дверей…

…Не могу успокоиться: как убежать от осаждающих мыслей? Хоть бы книгу иметь под рукой и чужими мыслями заглушить свои!

Я стучу в дверь:

— Дежурный, пожалуйста, достаньте что-нибудь почитать: на новом месте я не засну.

— Не знаю, — отвечает жандарм. — Библиотека закрыта, но спрошу.

Через четверть часа высокий, стройный унтер-офицер с красивым, интеллигентным лицом подает мне книгу, и в тот же момент из нее выпадает лист. Я поднимаю: о чудо! — предо мной прелестный портрет Надсона…

Я перелистываю книгу его стихотворений. Поэзия Надсона не удовлетворяет меня. Я слишком сильно чувствую в нем человека слова, а не дела, и это отталкивает меня. Но мое настроение меняется: слабая воля Надсона возбуждает мою силу.

Я больше не боюсь — испуг не владеет мной. Сегодня уже ничего не случится, а завтра — о завтра не надо думать!

Я ставлю портрет перед собой на стол, прислонив его к кружке: со мною друг, я не одна.

Куранты Петропавловской крепости поют, поют то самое, что пели 20 лет назад… Я засыпаю.

Шумят темные волны Невы; бежит белый пароход «Полундра», бежит и уносит в неизвестное. Но я еще не знаю, что «полундра» значит «берегись».

Глава тридцать четвертая

Первое свидание

Прошло три дня, и мне все еще не давали свидания.

— Вы будете иметь свидание с родными в тот день, когда и другим дают его, — сказал смотритель.

Это было бездушно и было мудро.

Ожидание, как бы трепетно ни было оно, не может длиться бесконечно. Утомленное напряжение падает, и на четвертые сутки я почти перестала волноваться и ждать. Я углубилась в чтение, взяв Карлейля «Герои и героическое»[120].

Наконец на четвертые сутки около часа вошел смотритель.

— Приготовьтесь, — сказал он. — Брат и сестры пришли к вам, сейчас вас поведут на свидание.

И, увидав побледневшее, испуганное лицо, он прибавил:

— Я сказал им, чтоб они вели себя так, будто ничего не было.

Будто ничего не было!

Это было бездушно и было мудро. Это была целая программа, программа не только для них, для брата и сестер, но и для меня, а у меня ведь никакой программы не было!

Программа говорила: притворитесь; разыграйте вместо драмы пьесу «Как будто ничего не было!»; не бросайтесь наземь, не колотитесь головой о пол, не рыдайте в судороге души и тела; наденьте маску, потушите в душе все огни!

…Меня повели по коридорам, лестницам и незнакомым переходам, и опять шаги были неуверенные, и рука искала опоры, цепляясь за стену. Дверь отворилась.

Сидел брат, сидели сестры.

Сидел плотный, солидных лет, красивый инженер, проложивший себе в жизни широкую дорогу, — мой брат, которого я знала и помнила румяным, безбородым юношей.

Сидели полные, солидные дамы, матери семейств, изведавшие десятилетия житейских перипетий, — мои сестры, которых я знала и помнила нежными, молодыми девушками.

И стояла я, как в романе Диккенса стояла безумная старуха в лохмотьях подвенечного платья, остановившая много лет назад часы на цифре XII, в тот день, когда в условный для обряда час она узнала, что вероломно обманута жених не явится[121].

Моя жизнь остановилась 20 лет тому назад, и я жила в безумной иллюзии, что часы жизни все показывают полдень.

Брат усадил меня перед собой. Он взял мои руки в свои руки. Он держал их так все время.

Боясь пошевелиться, я старалась смотреть только на него: он меньше изменился, и я искала, хотела найти прежнего, румяного, безбородого Петю. Брошенной в измененное, чужое и чуждое, во что бы то ни стало надо было найти знакомое, близкое, родное. Мало-помалу сквозь густой флер настоящего проступали нежные очертания давно прошедшего. Я начинала узнавать, находить то, чего искала. Казалось, в смутной дали среди тумана смешения, хаоса и неясности я нахожу хрупкую веху и силюсь привязать к ней паутинную нить воспоминания, чтобы, протянув на протяжении 20 лет, связать прошлое с теперешним несчастливым для меня часом…