Когда молчит совесть - Видади Бабанлы

— Вы правы, товарищ Бадирбейли. Сочинять небылицы не умею, а потому говорю сущую правду. Не предусмотрена изоляция установок.

— Кто, по-вашему, должен это предусматривать?

— Проектировщики, главный инженер, технический персонал.

Управляющий ехидно улыбнулся.

— Как легко перекладывать вину на других! — Швырнув карандаш на стол, он выпрямился, его колючие глазки впились в Сохраба. — Нам все известно! Все досконально! — крикнул он прокурорским тоном. — Ухищрения врага!..

Гюнашли с первых же слов управляющего был готов ко всему и потому ответил спокойно, с достоинством:

— Я этого утверждать не могу.

— Конечно! — Управляющий вспылил, в уголках рта выступила желтоватая пена. — Обманывать государство, бросать на ветер миллионы, обречь сотни рабочих на никому не нужный труд — все это, по-вашему, ерунда, не так ли?

— Рано, товарищ Бадирбейли, выносить столь суровый приговор. Мы не теряем надежду сдать завод в эксплуатацию в самое ближайшее время.

— Они не теряют надежду! — с издевкой кричал Бадирбейли, сузив разгневанные глазки. — Афера, авантюра! Ваши труды не могут увенчаться успехом! Зарубите себе на носу!

— Я не аферист и не авантюрист, товарищ управляющий. Я ученый…

— Повторяю: нам все известно! — В узких зрачках Бадирбейли вспыхнули злобные искры. — Почему, я смею вас спросить, вы скрыли свое прошлое? неожиданно понизив голос, спросил он.

По телу Гюнашли пробежала холодная дрожь.

— Я? — только и мог спросить он.

— Да, вы, вы! Где ваш отец?

Гюнашли вздохнул, и Бадирбейли, не дожидаясь ответа, торжествующе произнес:

— В краях весьма отдаленных! И нам этого хорошо известно.

Сохраб молчал. Кому понадобилось вытащить на свет дело одиннадцатилетней давности, бередить старые раны? Ведь во время войны они несколько лет работали вместе с Бадирбейли в Государственной комиссии по обороне Баку, и Башир прекрасно знал его биографию. Какую цель сегодня преследует этот человек?

— Могу сказать одно: несчастье, случившееся с моим отцом, не имело влияния на мои убеждения. Никогда. Всей своей жизнью и работой я старался приносить пользу нашему государству.

— «Польза»… — Бадирбейли брезгливо поморщился. — О какой пользе вы говорите? Угробить государственные миллионы, ввести в заблуждение людей уж не эту ли пользу вы имеете в виду? — Он ярился все сильнее. — Вы — враг, надевший личину друга. Мстите за отца. Но, повторяю, ваша афера не может увенчаться успехом! Мы сумеем вовремя сорвать маску с вашей грязной физиономии.

Сохраб потерял терпение. Слово «месть» хлестнуло больнее прочих оскорблений. Он поднялся во весь рост, стукнул кулаком по столу, в бешенстве крикнул:

— Вы не смеете порочить честных людей!

— Вспомните, где находитесь и с кем разговариваете! — угрожающе крикнул Бадирбейли.

Гюнашли опустился на стул. Нет, он не успокоится, пока не выскажет всего, что накопилось у него на душе.

— Если бы я, уважаемый управляющий, как вы утверждаете, хотел отомстить за отца, я бы сделал это в тяжелую годину войны. Но вы знаете, как я работал. Видели. Мы вместе с вами трудились в ответственнейшей комиссии по обороне нашего города. В этой комиссии были самые доверенные люди.

Тогда вы не знали о судьбе моего отца? Почему же все эти годы вы молчали?

— Прошлое — не оправдание! Не заметайте следы. Прикинуться ягненком, войти в доверие, чтобы творить свои гнусные делишки, — испытанный метод врага. Друг на словах — враг на деле. Но нас не так легко провести! Против вас много улик. К нам давно поступают сигналы, и мы не имеем права закрывать глаза на предупреждения честных людей.

— У вас нет еще одного права — попирать человеческое достоинство! Это противоречит советским законам!

— Хватит! Не желаю больше слушать! — В углах рта Бадирбейли снова выступила желтоватая пена.

Гюнашли плохо помнил, чем окончился разговор с управляющим. Выйдя из управления, он долго бродил по городу. А когда наконец пришел в себя, уже светало, гасли звезды, далеко-далеко над морем алела полоса восхода. На пустынных улицах, нарушая рассветную тишину, изредка раздавался гудок автомобиля да скрипел снег под ногами прохожих — рабочие возвращались после ночной смены. Мороз пробирал до костей. Вялость сменилась утренним возбуждением, и разговор с управляющим со всей отчетливостью всплыл в памяти.

«Кто эти люди, что посылали «необходимые» материалы в соответствующие инстанции? И какие могли быть материалы?» — думал Сохраб. А впрочем, какое это имеет значение?… В ушах прозвучали последние слова Бадирбейли: «Даю вам неделю! Если за это время не сдадите завод, разговор будет коротким! Можете идти!»

Острая боль пронзила сердце, казалось, его прокололи с разу в нескольких местах. Дрожь прошла по телу, и, чтобы утишить боль, Сохраб сгорбился, сжался. Еле добравшись до дома, не говоря ни слова, одетый повалился в постель.

Мархамат не спала, дожидаясь мужа.

— Ну вот! — воскликнула она, взглянув на его белое как полотно лицо. Добился своего! Надорвался! Есть на свете люди, которым жизнь не дорога!

Сохраб ничего не ответил на упреки жены. Только горестно вздохнул и подумал: «А ведь Мархамат права, работаю не покладая рук, забываю, где день, где ночь, когда в отпуск ездил — не помню, и вот она, благодарность! Оскорбления, угрозы… Топчут твою честь, как старый палас…» Он горько усмехнулся.

А сердце болело так, словно гноилась открытая рана. Озноб сотрясал тело, и Сохраб опять весь сжался, стиснул кулаки, — только бы унять боль, ну хоть немного!

Мархамат ворча раздела мужа, укутала двумя одеялами, хотела тут же вызвать «скорую помощь», но Сохраб сердито запротестовал:

— Не надо! Я просто устал, отосплюсь — и все пройдет…

Разозленная упрямством мужа, Мархамат насупилась и, захлопнув дверь, ушла в другую комнату, — ну и пусть отдыхает на здоровье!

Сохраб спал недолго. Несмотря на сильную усталость и нервное перенапряжение, сон не шел к нему. Не прошло и двух часов, он встал, голова горела, наверное, поднялась температура. Преодолевая недомогание, Сохраб оделся и хотел незаметно, без завтрака, уйти из дома. Но Мархамат преградила ему путь.

— Желаю успеха! Куда изволили собраться? — насмешливо спросила она.

— На работу, — облизывая пересохшие губы, тихо ответил Сохраб.

Мархамат смотрела на него с укоризной и ужасом, глаза ее гневно блестели.

— Да я вижу, ты и впрямь рехнулся! — резко сказала она. — Опомнись! Или хочешь оставить детей сиротами? — В то время у Гюнашли еще было двое детей. Вскоре младший заболел и скончался. — И что это за работа у тебя? Ни отдыха ни срока! Да вспомню ли я за всю нашу жизнь хоть один спокойный, счастливый день? Работа, работа, работа! Погляди в зеркало, на кого ты похож.

Сохраб сокрушенно покачал головой.

— Ах, Мархи, если бы ты знала… — Он с трудом удержался, чтобы не рассказать жене о ночном разговоре. — Сейчас самое напряженное время. У меня каждая минута на счету. Медлить нельзя!

Он быстро вышел из спальни, накинул пальто и спешно, чтобы не слышать упреков жены, захлопнул дверь. Нервы его напряжены до предела, говорить с женою о неприятностях он не хотел. Зачем тревожить близких? Помочь все равно не сможет, так к чему нарушать спокойствие в доме?

Приехав на завод, Сохраб вконец расстроился. Все работы остановились, нигде ни души. Его встретил бригадир монтажников.

— Товарищ Клыджев, где рабочие? — спросил Гюнашли растерянно оглядываясь.

— Не пришли, — Клыджев смущенно опустил глаза.

Гюнашли почувствовал, как внутри у него все натянулось, словно тетива. Не помня себя он крикнул (первый раз в жизни позволил повысить голос на рабочего человека):

— Почему? Кто разрешил?

— Таково распоряжение свыше…

Гюнашли непонимающе уставился на бригадира: «Да что же это происходит? — мысленно спрашивал он. — С одной стороны, ультиматум: сдать завод в недельный срок, с другой — дикие, ничем не обоснованные решения…»

Если бы это сказал не Клыджев, а другой человек, Сохраб не поверил бы. Но Клыджева, простого, благородного, делового человека, он знал давным-давно. Ему всегда поручали самые ответственные участки работы. Он солгать не мог. И на строительство завода его назначили не случайно новому предприятию придавалось большое значение. И верно, Клыджев в самые короткие сроки зарекомендовал себя как отличный работник. На его участке все шло прекрасно, да иначе и быть не могло. Он вкладывал в работу всю свою душу.

Клыджев прекрасно понимал, что означает недоумевающий взгляд Гюнашли.

— Что говорить, — помолчав, начал он, — положение напряженное. Завод в эксплуатацию не сдан, продукции не дает, — значит, переведен на баланс. Средства не отпускают: дело, мол, безнадежное. Рабочим срезали зарплату. Тут перед вами приезжал главный инженер и так распорядился. Ну, рабочие и разошлись по домам.